44.
В кровавых битвах за честь своей Истины, когда понятия сплетаются в удавки, а силлогизмы врываются в расположение противника, чтобы не оставить там камня на камне, хороши все средства! Убивать чужие истины! Не это ли самое сладостное занятие, какое только можно помыслить? К тому же и самое благородное, ведь речь идет об Истине! О, кровожадная мудрость! «Я не ведаю сомнений, ибо я беру только то, что принадлежит мне по праву. Я не знаю раскаянья, ибо я покоряю только из любви к свободе», не лучшее ли это оправдание для всякой Истины? Вот только сумею ли я сам сохранить свою собственную свободу, следуя за победной поступью моей мудрой воительницы?
45.
Старые, давно забытые и погребенные в музейных витринах и на архивных полках истины, имеют странное и пугающее свойство воскресать время от времени, являясь перед нами живыми и невредимыми, так, словно бы они никогда и не умирали. Конечно, этому можно найти тысячи удовлетворительных и разумных объяснений. Но ни одно из них не избавляет нас до конца от тревожных сомнений: что, как и в самом деле, эти призраки значат нечто больше, чем то, что мы о них привыкли думать? Что, как они и не собирались никогда умирать? Ведь, в конце-то концов, речь идет об истинах! Шуточное ли дело! Пожалуй, только одно соображение умеет уберечь нас от этих нелепых подозрений, древняя, но вечно живая уверенность, что всякая истина истинна во всякое время и для всех без исключения. Эти же являются далеко не каждому и лишь тогда, когда захотят.
46.
Истина никогда не откажет себе в удовольствии сыграть с нами в какую-нибудь из своих вечных игр. Любимая ее забава, конечно же, прятки, в которые она играет с утра до вечера.
«Хоть бы она совсем провалилась!», шепчем мы в сердцах, продираясь сквозь кустарник или заглядывая под кровать.
Говорят, что время от времени, она все же удостаивает того или другого своим появлением. Правда, показавшись, она тут же исчезает, наслав на видевшего ее косноязычие, лишив его возможности рассказать об увиденном. Конечно, это случается не со всеми, далеко не со всеми. Впрочем, так или иначе, мы все оказываемся жертвами ее милых шуток.
47.
Метафизические реки. Эта метафора, принадлежащая Кортасару, право же могла стать символом твоей жизни. Было время, когда ты ходил по берегу в надежде когда-нибудь перебраться на ту сторону. В книгах говорилось, что там вечно цветут сады и не заходит солнце. Ты долго строил лодку, чтобы однажды спустить ее в волны той реки, хотя у тебя не было недостатка в советчиках, отговаривающих тебя от этой затеи. «Мы рождаемся, чтобы преодолеть Реку», так думал ты, отталкиваясь от берега. И в самом деле: зачем даны глаза, если не затем, чтобы различать в ясные дни далекую полоску желанной земли, и не затем ли существует надежда, чтобы вести нас прочь? Всю жизнь прожить на этом берегу?
У тебя были карты, срисованные из книг, но скоро выяснилось, что карты лгут. Река вырвала из твоих рук шест и понесла лодку, то кружа ее в водоворотах, то захлестывая волной. Ты плыл много дней, пока не убедился, что тот берег так же далек, как и в первые часы. Еще можно было предаваться воспоминаниям и видеть во сне покинутую землю, где зеленели деревья и в небе пели птицы. Река несла тебя все дальше, у нее были пустынные берега, и в черной воде не отражались даже облака. Скоро ты стал называть эту реку своей и дал ей имя, которое никогда не произносил вслух. Однажды ты заметил, что тусклое солнце уже не заходит как прежде, и берега едва различимы по обе стороны мертвой воды. Так же мертвы были теперь и твои воспоминания, и надежды. Что же оставалось тебе, как ни сказать себе самому: «Только вперед!» как будто это и вправду зависело от тебя? Ты даже не обратил внимания на то, что не спросил, что же ждет тебя там, впереди. Не все ли равно? Ведь ты давно перестал понимать, что такое ожидание. Впрочем, иногда тебе мерещится сквозь сон глухой шум океанского прибоя.
У тебя были карты, срисованные из книг, но скоро выяснилось, что карты лгут. Река вырвала из твоих рук шест и понесла лодку, то кружа ее в водоворотах, то захлестывая волной. Ты плыл много дней, пока не убедился, что тот берег так же далек, как и в первые часы. Еще можно было предаваться воспоминаниям и видеть во сне покинутую землю, где зеленели деревья и в небе пели птицы. Река несла тебя все дальше, у нее были пустынные берега, и в черной воде не отражались даже облака. Скоро ты стал называть эту реку своей и дал ей имя, которое никогда не произносил вслух. Однажды ты заметил, что тусклое солнце уже не заходит как прежде, и берега едва различимы по обе стороны мертвой воды. Так же мертвы были теперь и твои воспоминания, и надежды. Что же оставалось тебе, как ни сказать себе самому: «Только вперед!» как будто это и вправду зависело от тебя? Ты даже не обратил внимания на то, что не спросил, что же ждет тебя там, впереди. Не все ли равно? Ведь ты давно перестал понимать, что такое ожидание. Впрочем, иногда тебе мерещится сквозь сон глухой шум океанского прибоя.
Метафизические реки, у каждого своя.
48.
ОБЛАДАТЬ ИСТИНОЙ. Но что же еще это и значит обладать Истиной как ни быть оболганным и изгнанным вместе с ней, да еще туда, где нет места ни для чего истинного? Полагаю, что все прочие критерии ложны.
49.
О КРИТЕРИЯХ ПОЗНАНИЯ. Похоже, существуют лишь два критерия познания, с которыми можно согласиться, не опасаясь попасть впросак. Первый: это истинно настолько, что уже теряет для меня всякий смысл. И второй: это настолько бессмысленно, что, пожалуй, заслуживает, чтобы я принял это за Истину. Похоже, правда, что и тот, и другой критерии приводят нас туда, где, кажется, уже нет нужды ни в каких критериях. Но не это ли я и ищу? И не это ли подразумеваю, когда говорю об Истине и ее истинности?
50.
Есть мысли столь легкие, почти невесомые, что толком не успеваешь разобрать о чем они и откуда пришли. Важно ли это: о чем? И так ли необходимо нам знать: откуда? Коснувшись нас, они исчезают так же внезапно, как и появились, оставляя по себе только мерцающий след, тихую мелодию, непередаваемое ощущение встречи. И вот от этого ощущения отходит куда-то все, тысячу раз измеренное, подсчитанное и не вызывающее прежде сомнений. Нам следовало бы, наверное, быть поосторожнее с ними: Бог знает, действительно, куда они могут завести! Но вглядываясь в это мерцание, и прислушиваясь к этой мелодии, не различаю ли я в них свои собственные черты, не слышу ли свой собственный голос? Только ли это рожденные усталостью фантазии или нечто большее? Как бы то ни было, я уже не спрашиваю, откуда они и о чем.
51.
КОЕ-ЧТО ОБ ОБОРОТНЯХ. Область, где царствует мудрость, полна самых загадочных превращений. Возьмем, к примеру, вот это, пожалуй, наиболее распространенное.
Прекрасное создание, чистое и возвышенное, которое вы обнимаете со всей пылкостью вашего сердца, внезапно превращается на ваших глазах в безобразную старуху. Она дышит на вас смрадом, брызгая из полусгнившего рта слюной, да при этом, похоже, ещё пытается стащить с вас штаны.
Бежите ли вы прочь от её смердящих объятий?
Как можно! Ведь, как и прежде, это чудовище носит священное имя Истины! Оно действует на вас словно магическое заклинание: вы делаете вид, что не существует ни смрада, ни слезящихся век, ни беззубого рта. Да ведь вы и в самом деле как будто не замечаете их! Кроме того, вы поклялись ей в вечной любви! В конце концов, говорите вы себе, это Истина, и что бы она ни сделала, всё к лучшему. Пожалуй, вам и в голову не придет, что подобные превращения всё же что-нибудь да значат.
Единственное, что вы можете себе позволить, так это кое-какие сомнительные сентенции, вроде: «Будем мужественны» или «Покорных судьба ведет, а непокорных тащит».
Истина, со всеми своими кунштюками, конечно же, весьма пренеприятная особа. Но мы-то!.. мы-то!..
52.
К ВОПРОСУ О ПОНИМАНИИ. Похоже, мы давно разучились понимать друг друга. Велика ли беда? Не значит это, что мы, наконец, научились, худо-бедно, понимать сами себя?
53.
ВЗВЕШИВАТЬ НА СВОИХ СОБСТВЕННЫХ ВЕСАХ. Легкие, воздушные мысли высоко парят над землей, возникая, когда им заблагорассудится, кружа и танцуя то в солнечных лучах, то в лунном сиянии. Они не знают забот и уж во всяком случае, не ставят перед собой никаких определенных и важных целей.
ВЗВЕШИВАТЬ НА СВОИХ СОБСТВЕННЫХ ВЕСАХ. Легкие, воздушные мысли высоко парят над землей, возникая, когда им заблагорассудится, кружа и танцуя то в солнечных лучах, то в лунном сиянии. Они не знают забот и уж во всяком случае, не ставят перед собой никаких определенных и важных целей.
Тяжелые, суровые мысли-строители, мысли-солдаты, живут и работают на земле, не ведая ни отдыха, ни покоя. Они гордятся своими делами и ведь не без основания. Ведь все, что открыто и построено на этой земле, открыто и построено только ими. Оттого они с неодобрением и подозрением смотрят на своих парящих собратьев. «Разве уже пришло время летать?» спрашивают они, отвлекаясь на мгновение от своих забот. И верно: пришло это время?
Отойдем в сторону и спросим сами себя, так, чтобы никто нас не услышал спросим о том, о чем давно уже собирались спросить: да разве оно когда-нибудь придет?
Спросим и еще: чего же мы хотим на самом деле парить, освободившись от земного притяжения или ворочать тяжелые камни истории и культуры? Камни, которые с каждым днем становятся все тяжелее, все непосильней. Не с этого ли вопроса начинаем мы обучаться единственно необходимому искусству: взвешивать на своих собственных весах?
54.
Судьба одного человека. Про него рассказывают, что, возвращаясь как-то домой, он заметил идущий из трещины в стене мерцающий свет. Что побудило его прильнуть одним глазом к той щели этого не знает никто. Нелепый поступок! С тех пор он так и стоит, умирая от жажды и голода, не в силах отвести взгляд от этого магического света. Есть другие люди, они тоже время от времени замечали этот свет, но эти люди а их было немало проходили мимо, полагая, что есть на свете заботы поважнее. И в самом деле: на свете столько забот! К тому же время оно так быстротечно! Припавший к стене в их глазах всего лишь обыкновенный сумасшедший; ведь нельзя же серьезно думать, что нормальному человеку придет в голову нелепая фантазия променять весь мир на это в высшей степени сомнительное и бесполезное мерцание! И не надо обольщаться: его судьба нисколько не напоминает судьбу Платона, уверявшего когда-то, что он обладает специальным органом, позволяющим распознавать волшебный мир, который скрыт от прочих смертных. Имел Платон такой орган или нет, видел он то, что не видели другие или обманул нас, в конце концов, это не столь важно. Главное, что он умел рассказать об этом не хуже презираемых им поэтов! Он умел заставить слушать себя этот же, прильнувший к стене на городской площади, среди грязи и шума, молчит и даже не слышит обращенных к нему вопросов. Впрочем, что ж, сама судьба его отличная находка для хорошего рассказчика. Его судьба, говорите вы? Да разве не вся она исчерпана в его смешной и нелепой позе.