Вижу пару «худых», догоняют!
Винт левого мотора поврежден, дисбаланс, сильная вибрация. От «мессеров» и с исправными моторами не уйти, у них преимущество в скорости. Впереди еще один «юнкерс», за ним другие бомбардировщики видны, построение косой пеленг. Надо успеть еще одного сбить, а потом, если повезет, резко снижаться. До «юнкерса» метров сто. Его бортовой стрелок огонь открыл. Павел занял место за его хвостом и на пару метров ниже, стрелок огонь прекратил. На этот раз Павел подвел винт левого мотора к горизонтальному оперению «юнкерса». Пилот «пешки» ближе к левому мотору в кабине и видно лучше. Скорость «пешки» немногим больше, чем у немца. Лопасти стали рубить оперение. Один из обломков хвоста бомбера ударил по фюзеляжу. Сзади раздались очереди бортстрелка. Видимо, вражеские истребители приблизились. «юнкерс» стал заваливаться на бок и в скольжении на крыло падать. Павел успел заметить, как из бомбера выпрыгнул человек. Теперь надо спасаться самим. Вибрация такая, что, кажется, что или крыло отвалится или левый мотор. Павел выключил зажигание левого двигателя, перекрыл кран подачи топлива. Не хватало только пожара на борту. «Пешка» вполне в состоянии продолжить полет на одном моторе, тем более нет бомб, почти все топливо выработано.
К стрельбе подключился штурман. Рядом с фюзеляжем пронеслась длинная трасса с «мессера». Павел отклонил штурвал вперед, перевел «пешку» в пике. Самолет прочный, рассчитан на большие перегрузки. При бомбардировке обычно пикирование начинает с трех тысяч метров, на высоте 1800 метров срабатывает автомат вывода, если пилот не начал выводить раньше. На выводе самолет теряет еще шестьсот восемьсот метров. От нагрузки в глазах темнеет, но самолет переходит в горизонтальный полет.
И сейчас получилось все так же, только без бомб. Но «мессеры» не отставали. На пикировании от них не могли уйти даже истребители. Грохотали пулеметы штурмана и бортстрелка, в кабине сильный запах пороховых газов. Тысяча восемьсот метров, сработал автомат вывода, самолет начал приподнимать нос, стало вдавливать в спинку кресла. На левой плоскости один за другим два снарядных взрыва. Голову повернул две дыры на крыле, каждая размером с футбольный мяч. Повреждения не критичные, самолет устойчив, слушается рулей. Еще несколько разрывов снарядов уже по фюзеляжу. Павел вцепился руками в штурвал, тянул на себя. Самолет выровнял нос, стал виден горизонт. Штурман крикнул:
Горим!
Павел обернулся, за «пешкой» дым и языки пламени. Надо решать срочно садиться на брюхо или покидать самолет. Высота критическая восемьсот метров. Если покидать, может не успеть раскрыться парашют. Павел приказал:
Всем покинуть машину!
Понял, выполняю!
Отозвался только штурман. Сбросили фонарь кабины, сразу мощный поток воздуха в лицо. Павел летные очки опустил, до того они на лбу были. Штурман перевалился через борт, полетел вниз. Мимо горящей «пешки» пронесся «мессер», пилот погрозил кулаком. Пора!
Павел расстегнул ремни и выпрыгнул.
Глава 5. Перегонщик
Всем покинуть машину!
Понял, выполняю!
Отозвался только штурман. Сбросили фонарь кабины, сразу мощный поток воздуха в лицо. Павел летные очки опустил, до того они на лбу были. Штурман перевалился через борт, полетел вниз. Мимо горящей «пешки» пронесся «мессер», пилот погрозил кулаком. Пора!
Павел расстегнул ремни и выпрыгнул.
Глава 5. Перегонщик
Закрутило, завертело его в воздушном потоке. Вперед и вниз уходила «пешка», за ней уже густой дым валил, длинный язык пламени. Павел дернул кольцо парашюта. Рывок, падение замедлилось, над головой раскрылся белый купол парашюта. Со спины нарастающий рев самолета, пулеметные очереди. Повернул голову на него «худой» летит, видны вспышки огней от стрельбы. И тут же сильный удар по правой ноге, как палкой с размаху. Нога сразу онемела. Вот сволочь, решил в воздухе расстрелять. Злой, потому что двух «юнкерсов» потерял, по головке по прилету не погладят. Зато на свой счет запишет сбитый ПЕ-2.
«Мессер» пролетел, земля стремительно стала надвигаться. Лишь бы не на дерево. Удар о землю, резкая боль в ноге и полная темнота.
Очнулся уже в палате госпиталя. Как сюда попал, кто его нашел, сколько дней здесь? Ничего не помнил. То, что в госпитале, не сомневался. Запах лекарств, койки по соседству. Не медсанбат. Там раненые в палатках и не койки железные, а деревянные топчаны, а то и на носилках мужики лежат, даже на земле, когда поток раненых велик. Медсанбаты в ближайшем тылу, а госпитали уже в дальнем. Во рту сухо, как в пустыне Кара-Кум. Павел там никогда не был, как-то видел документальный фильм об автопробеге грузовиков отечественных. А вот вспомнилось. Голова кружилась, слабость сильная. Вспомнил про ногу, скосил глаза вниз. Нога на месте, обе выделяются под одеялом. А то испугался не отрезали ли? Тогда о полетах придется забыть, а другой воинской специальности у него нет. О том, что могут подчистую списать, думать не хотелось. Враг топчет родную землю, каждый мужчина с оружием в руках должен защищать страну, а не сидеть в тылу, прикрываясь справкой о ранении.
То, что он пришел в себя, заметили. К нему подошла санитарка, а может и медсестра в халате. От частых стирок халат был не белый, а сероватый.
Очнулся, милок?
Пить!
Губы пересохли, язык шершавый, не голос, а шипение змеиное издает. Сестричка принесла поильник, кружку с носиком, как чайник для заварки чая. Ох, до чего вода вкусна! Выпил весь, не отрываясь.
Еще!
Погоди чуток. Ты же без сознания неделю лежал. Не все сразу.
После воды захотелось есть. Коли неделю без сознания был, стало быть, столько и не ел. При кровопотерях усиленное питание нужно, об этом он слышал от людей опытных.
Вскоре медсестра принесла железную миску с супом, кусок хлеба.
Сам поесть сможешь или покормить?
Сам, только подушку приподнимите.
В полусидячем положении кушать непривычно. Из ложки на грудь все проливается, рубашку исподнюю намочил. Но приспособился. Обеими руками миску ко рту поднес, жижу высосал, а картошку и макароны уже ложкой в рот отправил. В животе приятная тяжесть и тепло разлились.
Теперь уже уснул крепко. Проснулся от стука ложек во время ужина, раненые ужинали. Ходячие в столовую ушли, остались с десяток тех, кто не мог. Ранены в ноги, как Павел, или состояние тяжелое. А один, в углу, и вовсе без сознания, как Павел недавно был. Каша перловая, которую в армии ненавидели, называли «шрапнелью», сейчас на «ура» пошла. Показалась такой вкусной, да с маслицем. Еще бы мяса кусок.
Поев, обратился к соседу:
Мы где?
В госпитале.
Это понятно, город какой?
Тула.
Павел одеяло откинул, а что увидишь, если нога от пятки до паха забинтована, да еще деревянная шина наложена. Когда в палате появилась медсестра, Павел подозвал:
Сестричка, а что у меня?
Огнестрельный перелом бедренной кости и большая кровопотеря.
А когда выпишут?
Когда срастется! Быстрый какой!
И потянулись дни, похожие один на другой. Из всех развлечений только радио в коридоре. Слушали сводки Совинформбюро, тогда к репродуктору сходились и сползались на костылях все, кто мог. Новости не радовали. Немцы уже вышли к берегу Волги, методично бомбили и обстреливали город. А еще гитлеровцы быстро продвигались на юг, уже часть Краснодарского края занята. К нефти Грозного и Баку рвутся, румынского бензина для техники не хватает. В коридоре висела большая топографическая карта, на ней положение линии фронта бойцы отмечали флажками, сделанными из иголок. И каждый день цепь флажков все больше сдвигалась на юг, за Ростов и на восток.
Павел находился в палате для командиров. От других она отличалась тем, что выдавали папиросы, а не махорку, а еще к обеду по пять карамелек. А еще в госпитале всем давали хлеб белый. Поговаривали, что из канадской муки.
Через месяц Павел стал вставать с постели, ходил с двумя костылями, но и этому был рад. Все время лежать на кровати мучение для молодого организма.
Почти три месяца провел Павел в госпитале, потом еще месяц в подмосковном санатории ВВС, на реабилитации. От процедур не отлынивал, разрабатывая ногу. Пока в гипсе нога была, суставы стали тугоподвижными. До седьмого пота на разных механических устройствах под приглядом врачей занимался. А потом врачебно-летная комиссия и как удар приговор, негоден к летной работе в боевой авиации и перекомиссия через полгода. Как услышал Павел выводы, едва слезы не потекли.
Как негоден? Что же мне теперь?
Не вы один такой, успокойтесь. Летчиком-инструктором в авиашколу или запасной полк, либо на штабные должности.
Вышел Павел из кабинета, приуныл. Он, боевой летчик, а его в штаб, бумаги перебирать! А воевать будут вчерашние курсанты без опыта! Так собьют же! Обида была на врачей. Ему же не кросс на десять километров бежать! А уж педали нажать он запросто сможет. Сел в коридоре в углу, задумался. Надо ехать в штаб первой воздушной армии за назначением. Или сразу в Москву рвануть, в штаб ВВС?
При выписке из госпиталя получил не свое обмундирование, чужое, застиранное почти до потери цвета. Однако медаль и документы сохранились, уже хорошо.
К Павлу подошел майор, петлицы голубые, тоже авиатор.
Что закручинился, младшой?
Здравия желаю, товарищ майор! вскочил Павел.
Оставь, мы не на службе.
Павел протянул майору заключение врачебной комиссии. Прочел командир, крякнул, бумажку вернул.
Летать хочешь?
Хочу!
А на чем летал?
СБ и «пешка».
А какой налет?
Вот же прицепился! Может, майор из военной контрразведки? Да нет, не будет «контрик» в коридоре допрашивать. Скорее в кабинете, под протокол.
Две тысячи двести.
А кто точно считал налет? Если только в штабе, поскольку в летной книжке боевые вылеты записывали, сбитые самолеты, уничтоженную технику врага.
Майор хмыкнул.
До войны еще училище заканчивал?
Так точно.
В сорок первом сорок втором годах из авиаучилищ выпускали по ускоренному курсу и в звании сержанта. Получалось как-то несуразно. Пилот в экипаже главный по должности, он командир воздушного судна. А штурман зачастую офицер и доложен подчиняться приказам младшего командира. В пехоте сержант всего лишь командир отделения. В сорок втором нелепицу исправили. Выпускникам стали присваивать первое командирское звание младший лейтенант.
А если я тебе предложу летную работу? Сложную, опасную, да еще и на незнакомой технике?
Что-то темнит майор.
Подробнее можно?
Пока секрет, было бы можно сказал.