Кстати, удивительно, что улицу в советское время не переименовали, в отличие от подавляющего большинства улиц исторического центра столицы. Такие красивые названия заменили на не пойми что Например, Камергерский переулок сейчас называется проездом Художественного театра. Другой переулок Большой Казённый носит имя Аркадия Гайдара. Не имею ничего против этой, в общем-то, более чем неоднозначной фигуры советского писателя, но прежнее название мне нравится куда больше. А переименовать Протопоповский переулок в Безбожный?! Это ж каким безбожником надо быть, прости господи за такой каламбур! Опять же, Никольская улица стала улицей 25-го Октября, Манежная площадь площадью 50-летия Октября. Новый Арбат удостоен чести носить имя всесоюзного старосты. Потомки хоть и вернут исторические названия большинству улиц, но тоже иногда такое учудят Взять хотя бы улицу Солженицына, до революции носившую название Большая Алексеевская, а затем Большая Коммунистическая. В правительстве Москвы сидели либо дебилы, либо либеральная мразь, если додумались до такого. Руки бы поотрубал!
И так в каждом советском городе. У нас в Пензе тоже хватает переименованных после революции Улица Городок стал улицей Карпинского, Губернаторская Советской, Дворянская Красной, Инвалидная Баумана, Казанская Урицкого, Лекарская Володарского, Нагорная Кураева, Покровская Калинина, Рождественская Максима Горького Это то, что я помнил, а так-то, по идее, практически все улицы подверглись переименованию.
Ладно, бог с ними, с улицами, а наш Калитурин, как бы там ни было обитал, считай, в самом центре столицы. Казалось бы, всего-навсего подполковник, а райончик куда как блатной[8]. Да и дом Хм, а вот и он. Монументальное здание, явно дореволюционной постройки, то ли в семь, то ли в восемь этажей, хотя, скорее, восьмой этаж с маленькими оконцами просто мансарда.
И львы мне точно знакомы, однозначно видел в каком-то фильме, а может быть, как утверждал подполковник в отставке, и в нескольких. Какие-то они, правда, непонятные эти львы, у каждого не хватает по лапе. Но об этом думать будем после[9].
Справа от входа табличка, указывающая, что в этом доме с 1917 по 1918 годы жил и творил знаменитый советский писатель Алексей Николаевич Толстой. Прохожу мимо львов, толкаю тяжёлые с виду, но достаточно легко открывающиеся двери. В просторном фойе обнаружилась консьержка бабуля со взглядом прошедшего службу в НКВД следователя. При этом она не чистила наган, а занималась вполне мирным делом вязала, судя по всему, детские носочки.
К кому?
К Ефиму Павловичу Калистратову.
Как вас представить?
Максим Варченко, из Пензы, мысленно вздохнув, назвал я себя.
Она подняла трубку с аппарата чёрного пластика, наверное, ещё времён войны, набрала короткий номер.
Вера, твой папа кого-то ждёт? Ага Проходите, 3-й этаж, 12-я квартира.
Последнее адресовалось уже мне, и под всё ещё подозрительным взглядом консьержки я двинулся вверх по широкой лестнице, хотя мог бы и подняться на лифте. Но тут всего-то три этажа, а лифт штука такая, ещё и застрять может.
М-да, даже нашим пензенским небожителям вроде Мясникова или даже Ермина, пожалуй, далеко до простого столичного подполковника милиции, думал я, застыв перед массивной дверью высотой чуть ли не три метра. Впав в какой-то непонятный ступор, я никак не решался нажать кнопку дверного звонка. А нажимать и не понадобилось изнутри щёлкнул запор и в образовавшуюся створку я увидел женщину лет пятидесяти с волосами, накрученными на мелкие бигуди.
Здравствуйте! улыбнулся я, как мне показалось, настолько дружелюбно, насколько это вообще возможно.
Здравствуйте, не так широко, но не менее дружелюбно улыбнулась она в ответ. Проходите, раздевайтесь. Давайте я приму ваше вашу куртку. Тапочки, пожалуйста!
Прихожая не такая уж и просторная, как я ожидал, но длинная, со встроенным слева шкафом для одежды, где я вижу в отражении большого зеркала свою смущённую физиономию. Ну-ну, Максим Борисович, не тушуйтесь, посидите со старичком час-другой и на свободу с чистой совестью.
А вот, похоже, и он сам Ефим Павлович Калитурин собственной персоной. В клетчатой рубашке, застёгнутой на все пуговицы, и в выглаженных брюках. Отметил про себя, что слегка прихрамывает. А старик-то крепок, выше меня на полголовы, плечи широкие, а ладони не сказать, что как совковые лопаты, но грабельки приличные. Представил, как он своими ручищами хватал за шкирку хулиганов и отвешивал им леща аж мысленно содрогнулся.
Ну, с приездом, товарищ писатель!
И сказал это вроде как на полном серьёзе, без малейшей иронии в голосе, протягивая руку. Ладонь была сухой и на удивление мозолистой. Причина этих мозолей выяснилась, когда я оказался в немаленьком таком зале, с обычной в общем-то обстановкой, но обставленным резными деревянными поделками. Фигурки птиц, животных, людей, изображённых в слегка лубочной манере Взгляд зацепился за раскинувшего крылья орла, сидевшего на как бы торчавшей из стены ветке, за парочку лосей с лосёнком, за портрет Дзержинского А в углу стоял на задних лапах чуть ли не метровой высоты мишка с раззявленной пастью. Передними лапами он обнимал бочку, на которой было вырезано «МЁД».
Ого, ну и красота, как в музее, совершенно искренне восхитился я.
Мои работы, не без гордости сообщил Ефим Павлович. На старости лет потянуло к дереву. Я так-то с детства ещё в деревне любил ножичком что-нибудь повырезать, а как на пенсию вышел так словно с цепи сорвался. Утром встаю и сразу за работу. Дочь поначалу всё ругалась, что лаком пахнет, а потом привыкла.
Ну, с приездом, товарищ писатель!
И сказал это вроде как на полном серьёзе, без малейшей иронии в голосе, протягивая руку. Ладонь была сухой и на удивление мозолистой. Причина этих мозолей выяснилась, когда я оказался в немаленьком таком зале, с обычной в общем-то обстановкой, но обставленным резными деревянными поделками. Фигурки птиц, животных, людей, изображённых в слегка лубочной манере Взгляд зацепился за раскинувшего крылья орла, сидевшего на как бы торчавшей из стены ветке, за парочку лосей с лосёнком, за портрет Дзержинского А в углу стоял на задних лапах чуть ли не метровой высоты мишка с раззявленной пастью. Передними лапами он обнимал бочку, на которой было вырезано «МЁД».
Ого, ну и красота, как в музее, совершенно искренне восхитился я.
Мои работы, не без гордости сообщил Ефим Павлович. На старости лет потянуло к дереву. Я так-то с детства ещё в деревне любил ножичком что-нибудь повырезать, а как на пенсию вышел так словно с цепи сорвался. Утром встаю и сразу за работу. Дочь поначалу всё ругалась, что лаком пахнет, а потом привыкла.
Заметив, что мой взгляд задержался на чёрно-белом, слегка пожелтевшем фото в рамке, где были изображены куда как более молодой Калитурин с какой-то миловидной женщиной на фоне пальмы, он пояснил:
Это мы с моей Натальей, 1936 год, отдыхаем в Ялте, в ведомственном санатории. Она тоже в МУРе работала, делопроизводителем. Семь лет назад её не стало.
А я заодно мысленно прикидываю размеры жилплощади. Пожалуй, метров семьдесят, а то и восемьдесят. Из зала две двери, значит, квартира трёхкомнатная. В зале метров тридцать квадратных, плюс две комнаты метров по пятнадцать-двадцать, плюс кухня метров десять из коридора видел в дверной проём. Двери на кухню, кстати, как и у нас, нет. По мне так и не к чему, кухонными запахами атмосферу в доме не испортишь, не сортир, в конце концов.
Потолки высокие, метра четыре в высоту, пол паркетный, паркетины стёрлись, местами виднеются относительно новые дощечки. Обои, судя по всему, клеили давно, в тех местах, куда падает солнечный свет, слегка вылиняли. Мебель преимущественно не новая, но крепкая, как вон тот приземистый, обитый тёмной кожей диван с валиками. Почему-то подумалось, что такой же мог стоять в рабочем кабинете генералиссимуса. Выкурив трубку и выпив стакан крепкого чая из стеклянного стакана в подстаканнике, в редкие минуты отдыха Иосиф Виссарионович мог прилечь, накрывшись шинелью, и немного вздремнуть.
А внук всё грозится мне персональную выставку устроить, да оно мне как-то и не очень надо, снова проник в моё сознание голос ветерана. Эй, Мишка, ты чего с гостем не поздороваешься?
Одна из дверей приоткрылась и в образовавшуюся щель протиснулся худосочный молодой человек в больших очках и с невнятной порослью на лице, которая, вероятно, должна была придавать ему более брутальный вид. Он сделал несколько шагов в моём направлении и протянул руку.
Здравствуйте!
Очень приятно!
Дед, могу я идти дальше кандидатскую писать? спросил он предка с плохо скрытыми раздражением.
Иди, иди, профессор, разрешил тот и, когда дверь за внуком закрылось, пробурчал. Вот ведь, старший внук по моим стопам пошёл, до заместителя начальника райотдела уже дослужился, сказал Ефим Павлович, когда дверь за Михаилом закрылась, а этот в науку пошёл. Мечтает стать светилом в биологии. Лучше бы женился Тридцать лет почти парню, а всё в холостяках ходит.
Ой, а сам-то во сколько женился? донёсся с кухни голос дочери.
То, Верка, какие годы были? Первым делом мы новое общество строили, а опосля уже о себе думали
Опосля Всю жизнь, считай, в Москве прожил, а всё от своих деревенских словечек не избавишься.
А ты меня не стыди перед гостями, не матерные чай слова, у нас в Трефиловке так испокон веков говорили. И говорят. На службе я, сама знаешь, обходился без этаких выражений, а дома могу говорить как хочу. Ишь, стыдить надумалаТы это, Максим, с дороги голодный небось?
Да я по пути к вам перекусил
В какой-нибудь забегаловке? Это всё баловство, а дочь с утра такой борщ наварила пальчики оближешь! Верка, ну-ка борщеца подогрей нам.
Да уже поставила, через две минуты будет кипяток, как ты любишь.
Вот и молодец! А ты, Максим, ступай руки вымой перед едой, у нас заведено за стол садиться с чистыми руками.
Санузел оказался совмещённым, ванна старой, сантехника тоже помнила, вероятно, лучшие времена, в том числе унитаз со сливным бачком, выкрашенным, как и ведущая от него вниз труба, уже облупившейся зелёной краской. Плитка только на полу, местами выщербленная, но ничего не подтекало, и в общем-то чистенько. А в целом не такая уж и элитная квартира, подумал я, вытирая руки махровым полотенцем. Большая, это да, но тут на одной сантехнике желательно финской разоришься. Не говоря уже о прочих ремонтах.