Правда, никаких обвинений мне пока не выдвинули, да и сижу я очень даже неплохо: кормят сносно и вдоволь, куревом снабжают исправно, каждый день выводят на прогулки, а персонал и следователи отменно вежливы, предупредительны и даже почтительны.
Но чем все закончится, я даже не представляю, хотя ничего хорошего и не жду. Предъявить им мне просто нечего, а если даже попытаются, при публичном судебном разбирательстве от любых обвинений камня на камне не останется, и власти это прекрасно понимают. Но наказать, дабы поддержать реноме ревностных сторонников международных обязательств, просто обязаны. Вот и получается, что единственный выход у них это тихой сапой угробить фигуранта скандала, то бишь меня, а потом отчитаться мол, так и так, нетути уже некоего Любича Александра Христиановича, ибо оный Божьей волей помре.
В коридоре неожиданно раздались гулкие шаги, следом залязгали запоры, через пару секунд дверь отворилась и на пороге камеры появилась пара еще незнакомых мне надзирателей.
Извольте пройти в баню, господин Любич. Кривоногий усач изобразил несколько карикатурный почтительный поклон.
Второй, полный коротышка, просто угодливо улыбнулся.
Я молча кивнул, заложил руки за спину и вышел из камеры. В баню так в баню лишний раз помыться не мешает. И только когда с лязгом захлопнулись двери помывочной, сознание прострелила неожиданная тревога. И очень скоро эта тревога нашла свое воплощение в виде двух лениво вставших с лавок квадратных амбалов в арестантской робе.
Верзила с физиономией умственно отсталого индивидуума молча протянул мне на раскрытой ладони свернутую бухточкой веревку, а второй, с побитой оспой плоской мордой, весело гоготнул:
Ты, это, давай сам. И нам работы меньше, и тебе легче придется.
«Все-таки решили угробить» почему-то весело подумал я и подчеркнуто испуганно шарахнулся к двери.
Ну куда ж ты Плоскомордый огорченно хмыкнул. Ну ежели хошь, можешь постукать, тока никто не откроет, истинно говорю.
Я несколько раз саданул кулаком в дверь, а потом, жалобно хныкнув и подпустив в голос дикого ужаса, попросил:
Ну куда ж ты Плоскомордый огорченно хмыкнул. Ну ежели хошь, можешь постукать, тока никто не откроет, истинно говорю.
Я несколько раз саданул кулаком в дверь, а потом, жалобно хныкнув и подпустив в голос дикого ужаса, попросил:
А может, не надо, родненькие, Христом Богом прошу
Надо, фертик, надо, осклабился рябой. Ты, конечно, герой и все такое, но дорога у тебя одна в петельку.
А можно я сам?
Можно, можно! Амбалы дружно закивали. А ежели хошь, мыльцем веревку натрем, для сподручности, значится
Я обреченно всхлипнул и шагнул к громилам. Протянул левую руку за веревкой, а потом слегка припал на ногу и правой влепил резкий и короткий апперкот рябому в челюсть. Вторым увлечением штабс-ротмистра был бокс, которому он отдавал почти столько же времени, сколько и стрельбе, так что удар вышел на загляденье. Звонко лязгнули зубы, амбал громко икнул и с грохотом рухнул на пол.
Второй недоуменно выпучил глаза, а потом, распахнув руки, словно медведь, попытался меня схватить. Образцово-показательная «двоечка» его не остановила, амбал только разъяренно заревел и снова ринулся вперед.
Вот тут и пришлось воспользоваться своим средневековым опытом. Ничего похожего на клинок рядом и в помине не было, но дело в том, что одним из важнейших умений средневекового рыцарства являлся рукопашный бой без оружия, эдакая гремучая смесь из борьбы и ударной техники, ничуть не уступающая по разнообразию приемов японским карате или дзюдо и прочим азиатским кунг-фу. Не менее смертоносный и действенный, разве что не такой зрелищный.
Ускользнув в очередной раз из «дружеских» объятий, я пробил громиле в колено, а когда он припал на ногу, врезал локтем в кадык. А потом, поднырнув под руки, запрыгнул сзади на спину и вцепился «замком» в шею, по некоторому подобию двойного нельсона. Как удержался, сам не знаю: урод принялся мотать мной как тряпкой, но через несколько секунд наконец амбал поплыл.
В глазах потемнело, от запредельных усилий потекла кровь из носа, но я сжимал руки до тех пор, пока громадная туша окончательно не обмякла.
Лязгнули засовы на двери. Я попытался встать, но не удержался на ногах и упал на колени. Сил едва хватало, чтобы только дышать.
«Вот и все мелькнула в голове спокойная мысль. Правда, финал вышел смазанный. Сдохнуть в тюремной бане как-то не комильфо ни для графа Божьей милостью, ни для штабс-ротмистра. Лучше бы японцы прибили на поле боя»
Но вместо свежих убийц в помывочную влетели армейские офицеры с револьверами в руках. Один из них с ходу засадил рукояткой нагана по башке уже очнувшемуся первому громиле, а двое других бросились ко мне.
Следом за ними в баню ворвалась еще пара офицеров, но уже почему-то жандармский штабс-ротмистр и флотский лейтенант.
Вы как, Александр Христианович?..
Вы целы?..
Ничего себе, да он их обоих
Воды!
Доктора!..
Свежего воздуха!!! Откройте
Да откуда здесь окна нашатырь тащите!
От поднявшегося галдежа чуть не взорвались мозги, я оттолкнул чью-то руку с едко смердевшим флакончиком и заорал изо всех сил:
Да заткнитесь вы!
Живой! На лице усатого штабс-ротмистра проявилась радостная улыбка.
Живой зло буркнул я. Чем обязан?
Александр Христианович! Ротмистр принял строевую стойку. Уверяю, все причастные к инциденту уже арестованы! Прошу принять извинения!
Следом за ним с серьезными мордами вытянулись остальные офицеры.
Допустим, принял. Что дальше? От меня-то вам что надо?
Честно говоря, я заподозрил, что теперь подняли бунт уже офицеры городского гарнизона, но все оказалось гораздо сложней, а если точнее, то совсем непонятно.
Вопросы остались без ответов, штабс только оговорился, что его вместе со товарищи уполномочили перевести меня в другое место для пущего бережения. Отчего, почему и зачем осталось неизвестным.
А «другое место» оказалось камерой гарнизонной гауптвахты, это я понял по солдатикам в карауле. Правда, явно не для рядового состава, больше похожей на номер в гостинице средней руки.
Ну а дальше начались уж вовсе чудеса чудесные.
Только я прилег на койку, как раздался осторожный стук, дверь отворилась и пара солдатиков втащила в камеру тяжеленный дубовый стол с резными ножками. А следом за ними на пороге появился напомаженный щеголеватый официант в белоснежной куртке, тащивший за собой столик на колесиках, уставленный до предела судками и бутылками. Я молча уставился на него слишком уже неожиданным оказался визит.
Официант сдержанно, но почтительно поклонился, жестом фокусника извлек откуда-то скатерть, с хлопком раскрыл ее в воздухе и виртуозно застелил стол. После чего отточенными движениями начал сервировать стол, при этом с французским прононсом комментируя блюда:
Уха монастырская, тройная Рябчики а-ля натюрель Расстегаи с визигой Консоме
Закончив с сервировкой, он застыл рядом с перекинутой через согнутую руку салфеткой.
Я окинул взглядом великолепие на столе, а потом поинтересовался у него:
Ты, братец, часом, камеры не перепутал?
Официант плеснул из завернутой в салфетку бутылки в бокал, после чего уверенно ответил:
Ни в коем случае, господин Любич.
А кто распорядился?
В ответ парень лишь пожал плечами: мол, не велено говорить.
Ну раз так Я взял бокал со стола. Тогда передай сей загадочной персоне мою искреннюю признательность.
Еда оказалась просто восхитительной, особенно после подножного корма на Сахалине, а вино и прочие напитки вообще выше всяких похвал.
После того как я поел, официант собрал посуду, но почему-то не ушел.
Что-то еще?
Парень замялся, а потом, по русскому обычаю, в пояс поклонился мне и дрожащим от волнения голосом сказал:
Спасибо вам, Александр Христианович! Спасибо за то, что отомстили. Он запнулся и тихо добавил: У меня брат родной на крейсерах служил и погиб при Цусиме
Честно говоря, я уже стал подумывать, что зря ввязался в свару с япошками, особенно после такой дикой неблагодарности в ответ, но вот после этой фразы В общем, слова этого парня разом перечеркнули все сомнения.
Я встал, приобнял его и тихо шепнул:
Еще не отомстил. Но отомщу с лихвой, будь уверен. Слово даю
А после того, как официант ушел, визиты посыпались как из рога изобилия.
Следом заявился маленький сухенький старичок типично семитской наружности с торчавшим из кармана испачканной мелом жилетки скомканным портновским метром.
Ну-с Старикан обаятельно улыбнулся. Таки осмелюсь слегка побеспокоить вас, но оно того будет стоить, уверяю
После чего принялся измерять меня, скороговоркой бубня себе под нос:
Что там Парыж? Разве там умеют шить, я вас спрашиваю? Эти прохиндеи умеют только выдумать! А лучше старого Мойши с Подола, что в Егупце, никто не шил! Разве только я, но Мойша сам учил меня! Так-с что тут у нас Ой-вей! Хай тому, кто вас так резанул, всю морду попрыщит. Надеюсь, он долго не прожил?
При этом он снял мерки даже с моих ступней, прокомментировав, что это для какого-то Шлемы, которого так некстати разбила подагра.
Закончив с замерами, он торжественно пообещал:
Таки через три дня все будет готово!
И даже без примерки?
Молодой человек Портной скорбно покачал головой.
Понял. Я невольно улыбнулся. Уж извините, ради бога
Старикан вежливо кивнул, а потом покосился на дверь камеры и вдруг истово зашептал:
Вы, часом, не встречали на Сахалине Яшку Раппопорта? Моего возраста, фершалом там служил. Братцем родным мне приходится этот паразит.
Встречал.
Господи! Старик схватился за сердце. Жив?
Не только жив, но и здоров. Замечательный у вас брат. Воевал храбро и людей с того света вытаскивал. Сейчас в безопасном месте.
Спасибо! Портной рухнул на колени и прижался губами к моей руке. Спасибо! Дай вам боженька здоровья! Господи
Ну что вы, что вы Я поднял старика. Лишнее оно.
Не лишнее! строго возразил еврей. Не лишнее!
Старикан настроился еще поговорить, но в камеру вошел какой-то унтер и живо его спровадил. А место портного занял дородный красномордый мужик в поддевке из дорогого сукна, широченных штанах и надраенных до блеска сапогах, общим видом смахивающий на типичного купца. Впрочем, он и оказался выборным от купеческого сословия Владивостока.
Он отвесил мне поясной поклон, потом крепко облапил и проревел басом:
Уж извините, господин Любич, я по-простому, от души, от всего нашего сословия! Примите нашу благодарность за радение об отчизне!