Леля вскинула брови.
Так ты учился? И на кого, позволь спросить, выучился?
Да так, ерунда, покраснел он, понимая, что миф о таксисте разваливается. На повара, коротко бросил он и повторил: Так, ерунда. Ничего особенного.
Ну молодец! ответила Леля и подумала: «Конечно, простой повар! Вот и таксует подрабатывает, наверное! Только откуда такая машина? Странно все как-то. И одет! Слава богу, в тряпках и ценах я понимаю. Ладно, какая мне разница, где он и что».
Достала кастрюлю.
Плиз! Для бульона.
Дима принялся стругать морковь, а ее отправил в постель.
Леля лежала в спальне и чувствовала, как по квартире пошел запах куриного супа. Она сглотнула слюну и снова уснула.
А когда проснулась и вышла на кухню, там был накрыт стол. Все разложено, порезано красиво и аккуратно. Сразу видно человек имеет отношение к еде и продуктам.
Сели обедать, все было вкусно, просто невыносимо вкусно и прозрачный, янтарный бульон, и аккуратные, крошечные сухарики с сыром, и сочная отбивная с картошкой. И даже салат казалось бы, банальные помидоры и лук!
А это кисель! кивнул он на высокий графин. Кисель, знаешь ли, тоже лекарство! Ты уж прости, похозяйничал тут! Не хотелось тебя будить! Ты так сладко спала.
Леля смутилась.
Да? Вот интересно! А как ты об этом узнал?
Да ты храпела! рассмеялся он. Просто на всю квартиру храпела!
Правда? покраснела она.
Он мотнул головой.
Нет, конечно. Так, похрапывала слегка! Понятное дело насморк! И очень даже симпатично похрапывала уж ты мне поверь!
Она засмеялась. И в эту минуту им стало как-то легко.
Ну вот! улыбнулась она. Теперь ты знаешь интимные подробности моей жизни. Например, что я храплю!
Он посмотрел на нее очень внимательно.
Не все, Леля! Далеко не все! Это и плохо, и хорошо. Почему плохо ты понимаешь. А почему хорошо Будут темы для разговоров.
Она съела почти все, что было предложено, и вдруг стала рассказывать ему про свою жизнь.
Он внимательно слушал, вопросов не задавал. Оказалось, что он знал про ее фабрику.
Откуда? удивилась она.
Да прочитал твое интервью в каком-то журнале не помню! В разделе «Успешные женщины».
Знал про дочь и про мужа. Ну, совсем коротко, пунктиром: брак один, муж все тот же, есть дочь.
Она удивилась, но продолжала говорить рассказала про Виктора и про бывшую подругу. Рассказала, как ее обидела Катька. Рассказала, как обманул М.
А он все внимательно слушал. Наконец она закончила и вздохнула:
Ты извини! Пойду полежу, очень устала.
Он кивнул.
Конечно! Ты не возражаешь, если я здесь приберусь, а потом уйду? Просто захлопну за собой дверь. А ты отдыхай! Ты уснешь столько съела! И он улыбнулся.
А она снова смутилась.
Ну вот! Сначала ты узнал, что я храплю, а теперь что я еще и обжора!
Леля лежала у себя в комнате и слышала, как на кухне тихо позвякивает посуда, журчит вода и хлопает дверца холодильника. Ей стало спокойно, и она скоро уснула, успев перед этим подумать: «Завтра Новый год. Еда у меня есть. Шампанское тоже. Буду валяться в постели и смотреть телевизор».
Тридцать первого утром Леля проснулась и поняла, что температура, кажется, упала. Слабость, конечно, осталась, но стало явно легче. Лежала в кровати и ни о чем не думала просто запретила себе о чем бы то ни было думать. Потом смотрела телевизор конечно, «С легким паром!». Любимое кино показывали под каждый Новый год. Смотрела и думала какое же счастье! Какое счастье, что не надо никуда бежать. Не надо стоять у плиты, накрывать на стол. Переодеваться и краситься.
Часов в семь раздался звонок. Она вздрогнула от неожиданности и подошла к двери.
Кто? спросила она и услышала Катькин голос. Даже не голос писк:
Мам, это я
Леля распахнула дверь на пороге стояла дочка и смотрела на нее во все глаза там читались испуг, радость и тревога.
Мам! Это я тихо сказала она. Вот, приехала! На Новый год! К тебе Ничего, а?
Катька! воскликнула Леля. Господи! Какое же счастье! «Ничего»? Да какое там «ничего»! Это же огромное счастье!
Они бросились друг к другу, обнялись и дружно заревели.
Катька оторвалась от нее и спросила:
Мам! А это что?
За дверью, в коридоре, у лифта, стояла пушистая голубая елка с мохнатыми и тугими лапами. А под ней коробка определенно с огромным тортом.
Катька осторожно открыла крышку коробки. В коробке был, разумеется, торт. На торте сидел улыбающийся заяц с марципановой оранжевой морковью в лапах.
И кто у нас Дед Мороз? подозрительно спросила дочь, в упор глядя на мать.
А я почем знаю? покраснев, ответила Леля.
Ясно, вздохнула Катька. Ну тогда я Снегурочка! Если ты, конечно, не возражаешь!
А может быть, я растерянно и задумчиво ответила Леля. Если, конечно, ты не возражаешь!
Катька качнула головой.
Главное, чтобы ты, мама, не возражала!
От подъезда красивого кирпичного дома медленно отъезжала коричневая «вольво».
Наступал вечер, и город загорался разноцветными огнями праздник был совсем близко только протяни руку. И снова поверь.
Самые родные, самые близкие
«Сонька, родная! Вот, пишу тебе. Занялась этим глупым делом оттого, что окончательно потеряла надежду тебе дозвониться. Представляю сейчас твое раздражение и вижу твое недовольное лицо. Да-да, я, конечно, знаю, что долгие телефонные разговоры ты ненавидишь. Что у тебя «устает ухо, начинает болеть голова, и вообще!». Что все это, по-твоему, потеря времени и ты лучше а это и вправду лучше! почитаешь что-нибудь или прошвырнешься по улице.
Ты не берешь трубку неделю. Нет, даже две! Вот я и решилась.
Я решилась на это от большой тоски и печали и от огромного моего «скучания» по тебе. Подсчитала мы не виделись ровно три года. Три года я не обнимала тебя, не заглядывала тебе в глаза, не прислушивалась к тебе, не ловила жадно твои «штучки» твой морок, разящий наповал, твою жесткую иронию, твой сарказм. И не любовалась твоим прекрасным лицом.
Грусть. Ну и самое главное я не разговаривала с тобой. А для меня это как воздух, как хлеб. Как сама жизнь. Ну вот я и решилась.
Да и потом ну, ты все знаешь сама, поговорить и поделиться мне больше не с кем. Совсем. Мама ну, ты понимаешь. Она уже давно, лет пять, между небом и землей, в своем странном мире. Наверное, это нормально. Линка это вообще за пределами. Она и сама по себе штучка та еще, а уж сейчас, в этом ужасном возрасте! А Ася Ася вообще не хочет общаться. Ни с кем. Смотреть на это невыносимо. Ася, моя добрая и прекрасная девочка!.. И еще я очень скучаю по Ганке. Очень. Как без нее тяжело! Знаешь, я вот как-то подумала: вы, ты и Ганка, это и есть лучшее, что было в моей жизни. Самые родные, самые близкие, ты и она. Нет, правда. Не родители, не мужья, не любовники, ха-ха! Мои жалкие любовники числом два. Ты засмеялась? Ну слава богу, я тебя развеселила. Даже не дети. Потому что все они приносили мне одни страдания, печали и головную боль. Нет, были, конечно, и радости. Но как-то мелко. Растворились они, разлились, утекли мелким ручейком в океане всего остального дерьма. Вот так.
Самые лучшие и дорогие воспоминания лето, наш двор и мы. Ты, Ганка и я. Нам лет по восемь. Мы сидим на краю песочницы и, как всегда, болтаем делимся секретиками и мечтами, планами на ближайшее время например, на два часа, и на всю остальную, такую длинную, жизнь. Наши секреты смешные и незначительные. Наши мечты наивные. Наши планы сплошные фантазии. Мы в почти одинаковых сарафанах, обычных сатиновых сарафанах довольно мерзкой расцветки советский легпром. Мы в дурацких и страшных сандалиях, помнишь? Ох, эти «испанские сапожки»! Три первых дня пытка, оскорбление вкуса, а потом ничего, разнашивали и привыкали. И через пару недель они уже слетали с наших загорелых, ободранных ног.
Мы мечтаем. Знаешь, у меня эта картинка перед глазами. Такая грусть! Мы, маленькие и глупенькие девочки, почти уверенные в том, что за углом нас ожидает волшебная и прекрасная жизнь! Топчется в нетерпеливом ожидании когда же, когда? Когда эти дурочки подрастут? И уж тогда вывалю на них все свои подарки, все сюрпризы! Все заготовки свои. Осыплю счастьем, как новогодним конфетти. Слава богу, мы пока ничего не понимаем. Иначе кранты.
Ганка водит ободранным носом босоножки по земле, вычерчивая какие-то загогулины. Молчит. Она всегда поначалу молчит. Но мы-то знаем: она самая смелая и самая шкодливая из нас трех. Вот она-то точно ничего не боится. «Оторва», называет ее моя бабушка. Ганка за любой кипиш, лишь бы не было скучно.
Она еще и самая хорошенькая из нас прости! Нежное тонкое лицо, изящные скулы. Какой абрис, а? Изумленные глаза фиалкового цвета, пять веснушек на носу помнишь, мы сосчитали? И волосы в медь, искрящиеся на солнце, крупными завитками падающие ей на глаза. Как они ее раздражали, помнишь? Как она завидовала тебе твоим гладким, прямым, ослепительно-черным. Индейским, как она говорила.
Ганка молчит болтаем ты и я, две болтухи. Учителя нас ругали за это: «Матвеева и Литовченко! Хватит болтать!» Эх, замечания в дневники мы ловили, по-моему, через день.
Мы бежим за мороженым к метро. Выскребаем из карманов, полных песка, фантиков от конфет, раскрошенного печенья, каких-то подобранных бусин, мелочь, копейки. Иногда хватало на три пачки. Иногда на две. Ну и ничего, разделим две на троих! А если уж мы оказывались «страшно богаты», то тогда хватало еще и на три пирожка с повидлом, самых дешевых, по пять копеек.
Ах, какой у нас праздник! Мы облизываем грязные, сладкие от повидла пальцы, запиваем все это газировкой из автомата три копейки с сиропом, щекотно в носу и в горле, и мы счастливы!
Нам по четырнадцать, и мы снова сидим во дворе. Правда, теперь уже не в песочнице там нам неловко, там малышня. Сидим мы на лавочке. Нашей любимой лавочке на «заднем» дворе. И снова мечтаем. Нам уже нравятся мальчики, мы влюблены. Ты в Алешу Фролова, жуткая судьба, да? Такая ранняя и нелепая смерть. Я в Гришку Рабиновича. А Ганка, поросенок, молчит! Но мы пытаем ее, укоряем, стыдим, что подруги так себя не ведут, что это нечестно. А она мотает красивой рыжей башкой:
Да отстаньте вы, дуры! На фиг мне эти ваши любови? На фиг эти идиоты? Нет, вы вглядитесь! Вот твой Фролов, говорит она тебе с возмущением, и что в нем хорошего? Коротышка и тупица! Ах, синие глазки, ах, мускулатура! Баран. Сонька! Ты не видишь, что он тупой? Дура ты, Сонька!
Ты обижаешься я бы тоже обиделась. Потому что Лешка Фролов вполне себе ничего мачо такой, как бы сказали сейчас.
Потом она берется за меня и бедного Гришку:
Ну а твой Рабинович! Нет, он умный, конечно. А уж по сравнению с Фроловым, и осуждающий взгляд на тебя, так просто Спиноза! Но тощий такой, носатый, неловкий и несовременный. Вот как ты с ним пойдешь в ресторан? Он же одет как чучело!