Иногда разведданные «вызревают» долго. О шпионской деятельности Арне Трехолта Гордиевский впервые предупредил МИ-6 еще в 1974 году, но норвежская служба медлила десять лет, прежде чем решилась принять меры, отчасти из желания защитить источник «слива». За это время Арне Трехолт, яркая звезда норвежского левого движения, стал начальником отдела прессы в Министерстве иностранных дел Норвегии. В начале 1984 года Гордиевскому сообщили, что норвежцы готовы взять Трехолта, и поинтересовались, не возражает ли он: поскольку наводка поступила изначально от него, в случае задержания Трехолта Гордиевский сам мог попасть под удар. Гордиевский не колебался: «Разумеется, не возражаю. Он предал НАТО и Норвегию, так что чем скорее его арестуют, тем лучше».
2о января 1984 года глава норвежской контрразведки задержал Трехолта в аэропорту Осло. Он собирался вылететь в Вену предположительно для встречи с Геннадием «Крокодилом» Титовым, своим куратором из КГБ, с которым обедал вот уже тринадцать лет. В портфеле Трехолта обнаружили 65 секретных документов. Еще 8оо документов были найдены у него дома при обыске. Вначале он отвергал обвинения в шпионаже, но, когда ему показали фотографию, на которой он был заснят вместе с Титовым, его вдруг сильно стошнило, а потом он сдался: «Ну что тут сказать?»[58]
Титова тоже перехватила норвежская разведслужба и предложила ему сделку: если он соглашается перейти на другую сторону или дезертировать на Запад, то получит полмиллиона американских долларов. Он отказался и его вышвырнули из страны.
В суде Трехолта обвинили в причинении «невозместимого ущерба» Норвегии путем передачи государственных секретов советским и иракским агентам в Осло, Вене, Хельсинки, Нью-Йорке и Афинах. Его обвинили в получении 81 тысячи долларов от КГБ. В газетах его называли «величайшим предателем Норвегии со времен Квислинга» (Квислинг сотрудничал с нацистами в военные годы, и в английском языке его имя даже сделалось нарицательным для обозначения изменника и коллаборациониста). Судья заметил, что Трехолт имел «необоснованное и преувеличенное мнение о собственной важности». Его признали виновным в государственной измене и приговорили к двадцати годам тюрьмы.
В конце лета 1984 года Джеймса Спунера перевели на другую работу, и новым куратором Гордиевского сделался Саймон Браун, владевший русским языком бывший глава бюро советских операций P5 тот самый, что выслеживал Беттани, вырядившись бродягой. Брауна ознакомили с делом Ноктона еще в 1979 году, и тогда, возглавляя отделение МИ-6 в Москве, он отвечал за контроль над местами подачи условных сигналов для операции побега «Пимлико». Если со Спунером у Гордиевского с первого взгляда вспыхнула взаимная личная симпатия, то с новым куратором взаимопонимание установилось не сразу. Во время их первой встречи Вероника подала на обед сельдерей и поставила чайник на огонь. Браун нервничал. «Я думал: если я буду с трудом говорить по-русски, он примет меня за идиота. А потом, когда я прокрутил запись, то, к моему ужасу, услышал только нарастающий шум закипающего чайника и чье-то чавканье сельдереем». На этих встречах всегда присутствовала секретарь МИ-6 Сара Пейдж, неизменно невозмутимая и обнадеживающая: «Ее успокаивающее присутствие во многом помогало очеловечить и незаметно смягчить несколько накаленную атмосферу».
Титова тоже перехватила норвежская разведслужба и предложила ему сделку: если он соглашается перейти на другую сторону или дезертировать на Запад, то получит полмиллиона американских долларов. Он отказался и его вышвырнули из страны.
В суде Трехолта обвинили в причинении «невозместимого ущерба» Норвегии путем передачи государственных секретов советским и иракским агентам в Осло, Вене, Хельсинки, Нью-Йорке и Афинах. Его обвинили в получении 81 тысячи долларов от КГБ. В газетах его называли «величайшим предателем Норвегии со времен Квислинга» (Квислинг сотрудничал с нацистами в военные годы, и в английском языке его имя даже сделалось нарицательным для обозначения изменника и коллаборациониста). Судья заметил, что Трехолт имел «необоснованное и преувеличенное мнение о собственной важности». Его признали виновным в государственной измене и приговорили к двадцати годам тюрьмы.
В конце лета 1984 года Джеймса Спунера перевели на другую работу, и новым куратором Гордиевского сделался Саймон Браун, владевший русским языком бывший глава бюро советских операций P5 тот самый, что выслеживал Беттани, вырядившись бродягой. Брауна ознакомили с делом Ноктона еще в 1979 году, и тогда, возглавляя отделение МИ-6 в Москве, он отвечал за контроль над местами подачи условных сигналов для операции побега «Пимлико». Если со Спунером у Гордиевского с первого взгляда вспыхнула взаимная личная симпатия, то с новым куратором взаимопонимание установилось не сразу. Во время их первой встречи Вероника подала на обед сельдерей и поставила чайник на огонь. Браун нервничал. «Я думал: если я буду с трудом говорить по-русски, он примет меня за идиота. А потом, когда я прокрутил запись, то, к моему ужасу, услышал только нарастающий шум закипающего чайника и чье-то чавканье сельдереем». На этих встречах всегда присутствовала секретарь МИ-6 Сара Пейдж, неизменно невозмутимая и обнадеживающая: «Ее успокаивающее присутствие во многом помогало очеловечить и незаметно смягчить несколько накаленную атмосферу».
Между тем Гордиевский продолжал заниматься своей основной работой поддерживал контакты с местными политическими осведомителями, одни из которых искренне симпатизировали советскому строю, а другие, вроде Розмари Спенсер, просто поставляли годный «цыплячий корм». Исследовательницу из штаб-квартиры Консервативной партии, не знавшую о том, что Гордиевский в действительности двойной агент, работающий на британскую разведку, МИ-5 использовала специально для этой цели снабжать его хоть какой-то информацией. Другим подобным агентом был Невилл Бил представлявший партию тори член совета Большого Лондона от Финчли и бывший председатель объединения консерваторов Челси. Он передавал Гордиевскому документы, принимавшиеся в совете, они не имели никакой секретности и были довольно скучными, зато подтверждали (в глазах кагэбэшного начальства) умение Гордиевского раздобывать разнообразную официальную информацию.
Из Центра часто приходили предложения о вербовке новых агентов чаще всего совершенно нецелесообразные и неосуществимые. В 1984 году Гордиевский получил адресованную лично ему телеграмму из Центра: ему предписывалось возобновить контакты с Майклом Футом, бывшим агентом Бутом. После сокрушительного поражения на выборах Фут ушел в отставку с поста лидера Лейбористской партии, но оставался членом парламента и ведущим деятелем левого крыла. В телеграмме отмечалось, что хотя Фут и не взаимодействовал с КГБ с конца 1960-х годов, «было бы полезно восстановить контакт» с ним. Если бы стало известно, что шпион, курируемый МИ-6, активно пытается завербовать одного из самых высокопоставленных политических деятелей Британии, разразился бы немыслимый скандал. «Тяните резину, посоветовали Гордиевскому в МИ-6. Отвертитесь как только можете от этого поручения». Гордиевский отправил в Центр ответное сообщение: мол, он попробует заговорить с Футом на каком-нибудь приеме, «ненавязчиво» даст ему понять, что знает о его прошлых контактах с Москвой, и прозондирует почву. Потом он, естественно, не стал ничего делать, понадеявшись, что в Центре скоро забудут про эту идею. И в самом деле, от него на некоторое время отстали.
За первые два года дело Ноктона дало тысячи разрозненных данных разведки и контрразведки; одни состояли всего из нескольких предложений, другие из множества страниц. Далее они дробились и распределялись по кусочкам что-то уходило в МИ-5 и Маргарет Тэтчер, что-то доставалось разным ведомствам Уайтхолла и Министерству иностранных дел, и все больше материалов перепадало ЦРУ. Другие избранные союзники изредка получали директивы контрразведки, но только тогда, когда речь шла о важных вещах. В отношении ЦРУ действовал режим «наибольшего благоприятствования».
За первые два года дело Ноктона дало тысячи разрозненных данных разведки и контрразведки; одни состояли всего из нескольких предложений, другие из множества страниц. Далее они дробились и распределялись по кусочкам что-то уходило в МИ-5 и Маргарет Тэтчер, что-то доставалось разным ведомствам Уайтхолла и Министерству иностранных дел, и все больше материалов перепадало ЦРУ. Другие избранные союзники изредка получали директивы контрразведки, но только тогда, когда речь шла о важных вещах. В отношении ЦРУ действовал режим «наибольшего благоприятствования».
В МИ-6 были очень довольны Гордиевским как и в КГБ. Руководство в Москве не переставало радоваться неиссякаемому потоку информации, поступавшему от него как от начальника линии «ПР». МИ-6 подмешивала к «цыплячьему корму» достаточно интересной информации, чтобы КГБ оставался сыт и доволен. И даже Гук оставался доволен работой Гордиевского, не подозревая о том, что вскоре его подчиненный положит бесславный конец его собственной шпионской карьере.
11 апреля 1984 года в Олд-Бейли начался суд над Майклом Беттани. Соблюдались строжайшие меры безопасности: окна в здании были затемнены, в зале присутствовало большое количество полицейских, использовалась особая телефонная линия с шифратором для связи со штабом МИ-5 на случай, если в процессе судебных слушаний возникнет необходимость в консультации. Свидетельства носили настолько секретный характер, что значительная часть процесса проходила в камере, вдали от публики и от репортеров. На Беттани был костюм в тонкую полоску и пятнистый галстук. Он утверждал, что им двигали «чисто идейные мотивы: он не был гомосексуален, не подвергался шантажу, не действовал из корыстных побуждений».
После пяти дней выслушивания свидетельских показаний суд приговорил Беттани к двадцати трем годам тюремного заключения.
«Вы избрали своим образом действий измену родине, сказал верховный судья лорд Лейн, оглашая приговор. Для меня вполне очевидно, что вы во многом человек инфантильный. Мне также ясно, что вы человек своевольный и опасный. Вы бы без колебаний стали раскрывать русским имена агентов, и это, без всяких сомнений, привело бы к гибели не одного человека».
Пресса охотно подхватила озвученное самоопределение Беттани как «коммунистического шпиона», потому что человека, который претерпел «постепенное, но в итоге решающее изменение политической ориентации», понять легче. Газеты увидели в Беттани то, что каждая из них желала увидеть. «Замухрышка и недотепа оказался коварным предателем», выкликала Sun. «В разведке холодная война не утихает», утверждали в Times. Журналисты Daily Telegraph из кожи вон лезли, роняя гомофобские намеки на то, что шпион в действительности был геем и потому изначально не заслуживал доверия: «По-видимому, Беттани очень нравилось эстетствующее и гомосексуальное университетское сообщество». Больше всего сочувствия проявила левацки настроенная Guardian: «Ему представлялось, что он, пользуясь своим положением в МИ-j, пытается удержать Британию и ее западных союзников от сползания к новой мировой войне». В Вашингтоне американский истеблишмент раздражался (и слегка злорадствовал) из-за того, что британская разведка в очередной раз стала жертвой внутреннего шпионажа. «Президент не на шутку обеспокоен», сообщал пресс-секретарь Белого дома. Один источник из ЦРУ сказал репортеру Daily Express: «Нам снова приходится задумываться о том, хорошо ли британское разведывательное сообщество заботится о собственной безопасности». Расследование, проведенное позднее комиссией по безопасности, вынесло порицание МИ-; за неспособность разглядеть опасность, какую представлял Беттани с его неустойчивой психикой. В Times даже высказывали предположения, что, быть может, пришла пора объединить МИ-5 и МИ-6 в единое разведывательное агентство: «В конце концов, КГБ как-то справляется с делами и дома, и за границей».