В МИ-6 тоже встали в тупик: «Мы ожидали коронных драгоценностей но не получили их. Мы уж думали, сейчас выяснится, что члены кабинета окажутся давними агентами КГБ, или обнаружатся новые Беттани, но ничего подобного. Конечно, мы вздохнули с облегчением, но и с легким разочарованием». Гордиевский принялся читать дела, хранившиеся в резидентуре, и понемногу собирать для МИ-6 свежие данные, представлявшие для британцев бесспорную ценность.
Как и предвидел Эймс, КГБ не сразу откликнулся на его предложение, но в итоге отозвался на него с энтузиазмом. В начале мая Эймсу позвонил Чувахин и непринужденным тоном предложил «встретиться 15 мая в советском посольстве, выпить чего-нибудь, а затем пойти пообедать в местном ресторанчике». В действительности ни об энтузиазме, ни о непринужденности и речи не было: Чувахин был отличным экспертом по контролю над вооружениями и совсем не хотел, чтобы его втягивали в какие-то мутные и опасные шпионские игры. «Пускай кто-нибудь из ваших ребят займется этой грязной работой», проворчал он, когда его попросили связаться с Эймсом и договориться о встрече. Но КГБ тут же строго его одернул: раз Эймс сам остановил выбор на нем, значит, Чувахин вступит в эту игру, хочет он того или нет.
Вот уже три недели в КГБ кипела бурная деятельность. Письмо Эймса сразу же передали полковнику Виктору Черкашину, главе отдела контрразведки при советском посольстве. Поняв всю важность полученного сообщения, Черкашин отправил надежно защищенную шифрограмму Крючкову, начальнику ПГУ, а тот показал ее Виктору Чебрикову, тогдашнему председателю КГБ. Чебриков немедленно дал разрешение взять в Военно-промышленной комиссии 50 тысяч долларов наличными. КГБ был громоздким чудовищем, но, когда нужно, умел совершать молниеносные движения.
В среду 15 мая Эймс, как и было условлено, явился в советское посольство. ЦРУ и ФБР он сообщил, что идет туда, чтобы снова окучивать военного эксперта, которого он уже начал охмурять. «Я знал, что делаю. Я решил добиться своего». Чувахин встретил Эймса в вестибюле посольства, представил его сотруднику КГБ Черкашину, и тот повел Эймса в небольшой конференц-зал в полуподвальном этаже. Они не обменялись ни словом. Показав жестами, что помещение, возможно, прослушивается, Черкашин с улыбкой протянул Эймсу записку: «Мы принимаем ваше предложение, и делаем это с большим удовольствием. Нам хотелось бы, чтобы Чувахин был посредником в наших с вами обсуждениях. Он сможет передать вам деньги и пообедать с вами». На оборотной стороне листка Эймс написал: «Хорошо. Большое спасибо».
Но это было еще не все.
Есть один вопрос, который каждый куратор обязан задать только что завербованному шпиону: «Не известно ли вам о внедрении в нашу разведслужбу? Нет ли в нашей организации человека, который шпионит на вашу и может выдать вас?» Гордиевскому такой вопрос задали сразу же, как только он согласился шпионить на Британию. Черкашин был профессионалом высокого класса. Просто невозможно представить, что он не спросил Эймса, известно ли ему о каких-либо шпионах, внедренных в КГБ, которые могли бы обнаружить, что он предлагает свои услуги противнику, и доложить об этом ЦРУ. Да и Эймс тоже должен был ожидать этого вопроса. Он знал, что таких агентов насчитывается больше десятка, в том числе в самом советском посольстве, и что есть еще один, самый высокопоставленный, которого курируют британцы.
Позднее Эймс заявлял, что в тот момент не называл имени Гордиевского. Систематически выдавать всех советских агентов, чьи имена значились в архивных записях ЦРУ, он начал только месяцем позже. В мемуарах, опубликованных в 2005 году, Черкашин утверждал, будто решающий сигнал о роли Гордиевского подал не Эймс, а некий «работающий в Вашингтоне английский журналист» (больше о нем ничего не сообщалось). ЦРУ расценило это заявление как намеренную дезинформацию, призванную создать благоприятное впечатление о КГБ и вброшенную с явным намерением замести следы.[68]
Большинство аналитиков разведслужб, изучавших дело Гордиевского, сходятся во мнении, что уже на раннем этапе общения с русскими Эймс все-таки сообщил им, что внутри КГБ на очень высоком уровне засел крот, тайно работающий на британскую разведку. Может быть, в тот момент Эймс и не знал наверняка, что это именно Гордиевский, особенно если он лично не проводил расследование. Но он точно знал, что ЦРУ ведет расследование, пытаясь установить личность шпиона, завербованного МИ-6, под кодовым именем Тикл, и, весьма вероятно, он мог передать эти сведения русским в ходе первой беззвучной встречи в полуподвале советского посольства, записав предупредительное сообщение на листке бумаги. Даже если имени шпиона он тогда и не раскрывал, одного указания на то, что он есть, было вполне достаточно, чтобы КГБ спустил с цепи охотничьих псов из Управления «К».
Большинство аналитиков разведслужб, изучавших дело Гордиевского, сходятся во мнении, что уже на раннем этапе общения с русскими Эймс все-таки сообщил им, что внутри КГБ на очень высоком уровне засел крот, тайно работающий на британскую разведку. Может быть, в тот момент Эймс и не знал наверняка, что это именно Гордиевский, особенно если он лично не проводил расследование. Но он точно знал, что ЦРУ ведет расследование, пытаясь установить личность шпиона, завербованного МИ-6, под кодовым именем Тикл, и, весьма вероятно, он мог передать эти сведения русским в ходе первой беззвучной встречи в полуподвале советского посольства, записав предупредительное сообщение на листке бумаги. Даже если имени шпиона он тогда и не раскрывал, одного указания на то, что он есть, было вполне достаточно, чтобы КГБ спустил с цепи охотничьих псов из Управления «К».
Когда встреча в подземелье закончилась, Эймс поднялся в вестибюль. «А теперь идемте обедать», сказал дожидавшийся его Чувахин.
Они уселись за угловой столик в ресторане Joe and Mos и начали разговаривать и пить. Что именно было сказано во время того «длинного хмельного» обеда, до конца не ясно. Позднее Эймс утверждал (неправдоподобно), будто они обсуждали исключительно контроль над вооружениями. Возможно, что примерно между третьей и четвертой порциями мартини Эймс подтвердил, что в КГБ кто-то шпионит на британцев. Но позднее он признавался: «В памяти моей полный туман».
Под конец обеда Чувахин, который пил значительно меньше своего собеседника, передал Эймсу полиэтиленовую сумку, набитую бумагами. «Тут кое-какие пресс-релизы, думаю, вы найдете там кое-что интересное для себя», сказал он вслух на тот случай, если их подслушивало ФБР при помощи направленных микрофонов. Распрощавшись, они пожали друг другу руки, и русский поспешил к себе в посольство. Эймс, хотя был уже порядочно пьян, сел за руль и поехал домой. На Мемориальной аллее имени Джорджа Вашингтона он припарковался на площадке для отдыха с великолепным видом на Потомак и приоткрыл сумку. Там, на дне, под ворохом посольской макулатуры, лежал аккуратно запечатанный сверток размером с кирпич. Эймс надорвал обертку. И тут его охватил «неописуемый восторг». В свертке оказалась пачка из пятисот стодолларовых купюр.
Пока американец пересчитывал банкноты, в советском посольстве Чувахин инструктировал Черкашина, и тот сочинял очередное шифрованное послание для сверхбыстрой передачи, адресованное самому Чебрикову.
К тому времени, когда Эймс добрался домой, уже успела развернуться одна из самых масштабных в истории КГБ облав.
Во вторник 16 мая, на следующий день после первой встречи Эймса с Черкашиным, на стол свежеиспеченного резидента КГБ в Лондоне легла срочная телеграмма из Москвы.
Когда Олег Гордиевский прочел ее, его прошиб холодный пот.
«В связи с утверждением вас в должности резидента, говорилось в телеграмме, вам предлагается немедленно, в течение двух дней, прибыть в Москву для обсуждения важных вопросов с товарищами Михайловым и Алешиным». Это были оперативные псевдонимы Виктора Чебрикова и Владимира Крючкова председателя КГБ и главы ПГУ. Вызов поступил от самой верхушки КГБ.
Гордиевский сказал секретарю, что идет на назначенную встречу, ринулся к ближайшей телефонной будке и попросил своего куратора из МИ-6 об экстренном совещании.
Через несколько часов, когда он прибыл на явочную квартиру, его уже ждал там Саймон Браун. «Вид у него был встревоженный, вспоминал потом Браун. Он явно был озабочен, но не паниковал».
В ближайшие 48 часов МИ-6 и Гордиевский должны были решить: откликаться ему на вызов и лететь в Москву или же свернуть всю деятельность и перебраться с семьей в надежное укрытие.
«Олег принялся взвешивать все за и против: он выдвигал самый очевидный разумный довод что все это хоть и необычно, но не настолько необычно, чтобы немедленно возбуждать сильные подозрения. Для такого вызова вполне могли найтись и логические объяснения».
С момента его назначения Москва хранила странное молчание. Гордиевский ожидал получить хотя бы коротенькое поздравление от Грибина, но еще больше его тревожило то, что из Центра до сих пор не поступило ни одной телеграммы, открывавшей доступ к шифровальным кодам для связи. с другой стороны, его коллеги по КГБ не выказывали ни малейших признаков подозрительности, а напротив, старались ему угодить.
Гордиевский задавался вопросом, не напрасно ли он нервничает: как знать, не унаследовал ли он вместе с должностью Гука и его болезненную подозрительность?
Некоторые сотрудники МИ-6 сравнивали сложившуюся ситуацию с типичной дилеммой игрока. «Вы играете в рулетку, и у вас накопилась целая куча фишек. Как вы поступите: поставите их все на один последний кон? Или заберете выигранные деньги и встанете из-за стола?» Здесь просчитать риски тоже было нелегко, а ставки уже приобрели астрономическую величину: в случае нового выигрыша можно сорвать огромный куш и получить доступ к самым сокровенным тайнам КГБ, а в случае проигрыша Гордиевского можно потерять навсегда, или же он мог исчезнуть на долгие месяцы без каких-либо известий о его дальнейшей судьбе. Тем временем использовать и распространять полученные от него разведданные будет нельзя. А для самого Гордиевского проигрыш будет означать в конечном счете гибель.
Было что-то странное в тоне полученного сообщения одновременно повелительном и вежливом. По существовавшей в КГБ традиции председатель лично назначал резидентов, особенно в странах вроде Великобритании, представлявших собой важный объект разведки. В январе, когда стало известно, что пост резидента достанется Олегу, Чебрикова не было в Москве, так что предстоящая встреча могла быть всего лишь официальным утверждением в должности так сказать, «рукоположением» с участием самого шефа КГБ. Быть может, именно оттого, что Гордиевский еще не был торжественно «помазан» руководством КГБ, Никитенко и не оставил ему никаких секретных материалов и никто не прислал ему шифровальных кодов? Если КГБ подозревал его в измене, почему тогда его не отозвали домой немедленно, а дали двухдневную отсрочку? Возможно, его просто не хотели спугнуть срочным вызовом. Но ведь если они прознали, что он шпион, то почему к нему не подослали молодчиков из Тринадцатого отдела, специалистов по похищению людей, и не привезли в СССР насильно? А если все в порядке, то почему все-таки его не предупредили заблаговременно? Гордиевскому сообщили о его новой роли три месяца назад. Какие еще вопросы вдруг понадобилось обсуждать? И почему их сочли настолько важными и срочными, что об этом нельзя было упомянуть в телеграмме? Вызов поступил от самой верхушки КГБ это был или тревожный знак, или знак большого уважения, которое теперь внушал Гордиевский.