Перед отъездом из Британии Аскот и его жена Каролина прошли необходимый инструктаж: их ознакомили с операцией «Пимлико». Жены сотрудников считались дополнительными (неоплачиваемыми) помощниками службы МИ-6, и, когда нужно, их тоже посвящали в очень важные секреты. Виконтесса Каролина Аскот, дочь архитектора, была женщиной эрудированной, изобретательной и непоколебимо осмотрительной. Аскотам показали фотографию Гордиевского и заставили запомнить наизусть план действий, связанных с «моментальной передачей» и с эксфильтрацией. О Гордиевском (не называя его фамилии) и о том, где он может находиться и что может делать, им рассказала сама Вероника Прайс. Все называли его просто Пимлико. Виконтесса вспоминала: «Вероника будто сошла со страниц Джона Ле Карре. Судя по выражению ее лица, по тому, как она рассказывала об этом человеке, это был настоящий герой. Она открыто восхищалась им и считала его единственным в своем роде. Она сказала нам: Пимлико совершенно замечательный человек».
За предыдущие два года, проведенные в Москве, Аскоты несколько раз ездили на автомобиле в Хельсинки и обратно, чтобы лучше ознакомиться и с маршрутом, и с местом встречи. О плане побега в Москве знали всего пять человек: Аскот с женой, его заместитель Артур Джи опытный сотрудник, которому вскоре предстояло сменить Аскота на посту резидента, и его жена Рейчел, а также секретарь службы МИ-6 Вайолет Чэпмен. Все пятеро жили в многоэтажном доме, специально отведенном для иностранцев, на Кутузовском проспекте. Раз в месяц кто-нибудь из них отправлялся на Центральный рынок высматривать там человека с сумкой от Safeway. Всякий раз, когда Гордиевский приезжал домой в отпуск, и на протяжении нескольких недель до и после его приезда кто-нибудь из этих сотрудников проверял место подачи условного сигнала перед булочной на другой стороне проспекта каждый вечер, в любую погоду. Сменяя друг друга, они нарочно не соблюдали никакого определенного порядка. Вайолет могла видеть место подачи сигнала прямо из окна на лестничной клетке рядом со своей квартирой. Аскот и Джи, когда подходила их очередь, или наведывались туда пешком, или проезжали мимо на машине, по пути с работы домой. «Нам приходилось пускаться на разные хитрости, чтобы со стороны нельзя было заметить никаких закономерностей нашего появления у булочной, потому что мы все время помнили о том, что за нами подглядывают и нас подслушивают. Можете представить себе, сколько нам понадобилось разыграть в лицах нарочно сочиненных и нарочно прерванных диалогов, чтобы оправдать повторение одного и того же маневра и чтобы он выглядел естественно». У всех членов команды хранился целый запас шоколада для подачи ответного сигнала. «В карманах пальто, в сумочках и бардачках скапливались огромные количества несвежих, так и не съеденных шоколадок». Аскот на всю жизнь возненавидел батончики KitKat.
Аскот помнил план побега наизусть и оценивал его не очень высоко. «План был сложный, и мы понимали, до чего он шаткий и зыбкий. Не верилось, что все это осуществимо». Операция «Пимлико» разрабатывалась для эксфильтрации четырех человек двух взрослых и двух маленьких девочек. У Аскота было трое детей младше шести лет, и он знал, как трудно заставить их хотя бы просто сидеть тихо на заднем сиденье машины. Как бы они повели себя, если бы их попытались запихнуть в багажник? Даже думать об этом было невыносимо. Если шпиону и удастся надолго оторваться от хвоста и как-то добраться за это время до границы (во что уже верилось с трудом), вероятность того, что сотрудники МИ-6 тоже смогут уйти из-под носа КГБ, доедут до места встречи и никто их не задержит по дороге, по подсчетам Аскота, практически равнялась нулю.
«КГБ глаз с нас не спускал». Квартиры дипломатов были напичканы «жучками», как и их автомобили и телефоны. Кагэбэшники занимали этаж прямо над британцами: «Каждый вечер мы видели, как они выносят в коробках с красным крестом свои пленки все, что записали за день, подслушивая нас». Были большие подозрения, что слежка ведется и через скрытые камеры. Всякий раз, как Каролина отправлялась за покупками, за ней следовал конвой из трех кагэбэшных машин. Самого Аскота иногда сопровождало не меньше пяти машин одновременно. Автомобили всех, в ком подозревали сотрудников МИ-6, обрызгивали той же самой радиоактивной пылью, которую распылили на ботинки и одежду Гордиевского. Если потом эта пыль обнаруживалась на одежде какого-то человека, подозреваемого в шпионаже на Британию, это служило доказательством преступных контактов. Кроме того, кагэбэшники иногда брызгали на обувь подозреваемых в шпионаже особое вещество, запах которого человек не ощущал, зато легко чуяли служебные собаки. У каждого сотрудника МИ-6 имелось по две пары одинаковой обуви с тем, чтобы, когда нужно, надеть ту пару, на которой не было уличающего вещества. Запасную чистую пару держали в резидентуре, в здании посольства, запечатанной в полиэтиленовом пакете. Такие ботинки называли «противопсовыми». Если мужу с женой нужно было посекретничать, они могли это сделать только при помощи записок, и то в постели, под одеялом. Обычно эти записки писали авторучкой с растворимыми чернилами на туалетной бумаге, и потом смывали их в унитаз. «За нами велось постоянное наблюдение. Уединиться нельзя было нигде и никогда. Это изматывало и сильно давило на психику». Даже в посольстве единственным местом, где можно было поговорить, не боясь подслушиванья, была «комната для безопасных разговоров» в подвале «что-то вроде жилого вагончика, окруженного шумом внутри пустоты».
Первые признаки того, что темп изменился, появились в понедельник, 20 мая: пришла телеграмма с требованием к участникам операции «Пимлико» прийти в полную боевую готовность. «Мы догадались, что случилось что-то нехорошее, писал потом Аскот. Мы пытались сопротивляться этому чувству, но, в отличие от многих недель на протяжении предыдущих трех лет, мы ощущали, что каждый вечер может произойти контакт». А две недели спустя, после отъезда Лейлы с дочерьми, из Лондона пришло новое сообщение с требованием проверять место подачи условного сигнала еще тщательнее. «В телеграммах говорилось: Повода для тревоги нет, вспоминал Аскот, а значит, повод для тревоги был еще какой».
Когда Лейла с детьми прилетела в Москву, Гордиевский ждал их в аэропорту. КГБ тоже. Лейла была в хорошем настроении. В Лондоне в самолет ее с дочками проводил один чиновник «Аэрофлота», а в Москве встретил другой он вывел из кабины первого класса и провел без очереди к окошку паспортного контроля. Все-таки быть женой резидента приятно это дает свои преимущества. Лейла испытала облегчение, увидев, что в зоне прилета их ждет Олег. «Прекрасно. Значит, с ним все в порядке», мелькнуло у нее в голове.
Одного взгляда на его изможденное лицо, на котором застыло выражение затравленного зверя, хватило, чтобы ее радость улетучилась. «Выглядел он ужасно измученный, напряженный». В машине он сказал:
У меня большие неприятности. Мы не сможем вернуться в Англию.
Лейла изумилась:
Но что стряслось?
Гордиевский сделал глубокий вдох и солгал:
Меня кто-то оговорил. Болтают разное, но я невиновен. Против меня плетут закулисные интриги. Из-за того, что меня назначили резидентом, а на эту должность метили многие, кое-кто решил под меня подкопаться. Я попал в очень сложное положение. Не верь ничему из того, что про меня услышишь. Я ни в чем не виноват. Я честный офицер, я советский гражданин, я верен своему долгу.
Лейла выросла внутри КГБ и хорошо знала, что вокруг Центра вечно клубятся сплетни, злословие и интриги. Ее муж быстро поднялся по карьерной лестнице, и не приходилось удивляться тому, что на него ополчились лицемерные и завистливые коллеги. Когда Лейла немного оправилась от шока первых минут, к ней вернулся привычный оптимизм. «Я человек практичный, прагматичный, приземленный. Пожалуй, иногда наивный. Я просто приняла все как есть. Я ведь была его женой». Когда-нибудь козни против Олега прекратятся, и у него снова все наладится, как уже было однажды. Ему нужно просто отдохнуть и подождать, когда пройдет кризис. А потом все снова будет хорошо.
Лейла выросла внутри КГБ и хорошо знала, что вокруг Центра вечно клубятся сплетни, злословие и интриги. Ее муж быстро поднялся по карьерной лестнице, и не приходилось удивляться тому, что на него ополчились лицемерные и завистливые коллеги. Когда Лейла немного оправилась от шока первых минут, к ней вернулся привычный оптимизм. «Я человек практичный, прагматичный, приземленный. Пожалуй, иногда наивный. Я просто приняла все как есть. Я ведь была его женой». Когда-нибудь козни против Олега прекратятся, и у него снова все наладится, как уже было однажды. Ему нужно просто отдохнуть и подождать, когда пройдет кризис. А потом все снова будет хорошо.
Лейла не заметила, что из аэропорта за ними следом едет машина КГБ. Гордиевский не стал ей об этом говорить.
Не стал он рассказывать жене и о том, что ему велели сдать дипломатический паспорт и что теперь он в отпуске бессрочном. Не упоминал он и о том, что его коробка с привезенными с Запада книгами конфискована, и ему пришлось поставить свою подпись на описи изъятых книг, то есть, по сути, расписаться в хранении антисоветской литературы дома. Ломая комедию перед скрытыми микрофонами и заодно перед Лейлой, Гордиевский громко жаловался на несправедливость и необоснованную травлю: «Это же сущее безобразие обращаться так с полковником КГБ!» Лейла не знала, что коллеги уже боятся встречаться с ее мужем взглядом, что он день-деньской сидит за пустым столом. Он не говорил ей, что теперь у них дома повсюду «жучки», что КГБ наблюдает за ними круглые сутки. Он ничего ей не рассказывал, а она ему верила.
И все же Лейла замечала, что муж пребывает в состоянии сильной психологической подавленности. Выглядел он ужасно глаза ввалились и налились кровью. Он пристрастился к кубинскому рому пил его каждый вечер, как обезболивающее, и только так засыпал. Он даже начал курить, пытаясь успокоить вконец расшатавшуюся нервную систему. За две недели он похудел на шесть килограммов. Лейла уговорила его сходить к врачу. Врач женщина, наблюдавшая Гордиевского уже давно, прослушав его через стетоскоп, встревожилась: «Что с вами происходит? У вас сердечная аритмия. Вы ощущаете постоянный страх. Чего вы так боитесь?» И прописала успокоительное. «Он вел себя как зверь в клетке, вспоминала Лейла. Мне все время приходилось успокаивать его. Я твоя скала, говорила я ему. Ничего не бойся. Напейся, если хочешь. Я не возражаю».
Ночью, осовев от рома и окоченев от паники, Гордиевский ворочал в уме одни и те же вопросы. Рассказать все Лейле? Рискнуть выйти на МИ-6? Задействовать план побега и попытаться удрать? Но как тогда быть с Лейлой и девочками взять их тоже? с другой стороны, он ведь пережил допрос с наркотиками и все еще остается на свободе. Может быть, в КГБ в самом деле решили отстать от него? Если у них нет неопровержимых доказательств его вины, тогда попытка побега будет глупым и преждевременным действием с его стороны. Наутро после такой ночи Гордиевский просыпался разбитым. В голове гудело, сердце колотилось, а решение так и не было принято.