На первом КПП пограничник лишь «пристально посмотрел» на британцев, но пропустил их, даже не проверив документы. Пограничников явно предупредили о приезде группы дипломатов. На следующем КПП Аскот вгляделся в лица пограничников, «но не ощутил особой бдительности» по отношению именно к подъехавшим британцам.
Между тем во второй машине Артура Джи одолевала другая тревожная мысль. Это состояние знакомо каждому, кто, отъехав на порядочное расстояние от дома, вдруг спохватывался: «А выключил ли я утюг?» Он никак не мог вспомнить, запер ли в спешке багажник. Он даже не был уверен, что закрыл его как следует. Джи вдруг очень зримо представил себе кошмарную картину как крышка багажника внезапно отскакивает, как раз когда они проезжают пограничную зону, и все видят шпиона, лежащего там в позе эмбриона. Он не выдержал напряжения, остановил машину, выскочил, побежал к краю леса и помочился в кусты. На обратном пути он проверил как бы невзначай, заперт ли багажник. Он оказался заперт (как и утюг обычно оказывается выключенным). Задержка заняла меньше минуты.
Следующая застава оказалась собственно пограничным переходом. Британцы припарковали свои машины в зоне ожидания миграционного контроля, а сами встали в очередь у будки таможенного досмотра. Заполнение документов, необходимых для выезда из Советского Союза, иногда занимало очень много времени. Рейчел и Каролина приготовились к долгому ожиданию. Из багажника не доносилось ни звука. Рейчел оставалась на пассажирском сиденье и делала вид, что скучает и иногда страдает от боли. Маленькая Флоренс раскапризничалась, и очень кстати: ее крики хоть как-то отвлекали от тревожных мыслей и заодно заглушали посторонние шумы. Каролина вышла из машины и, тихонько укачивая дочку на руках, начала беседовать с Рейчел через открытую автомобильную дверь. Между рядами автомобилей расхаживали пограничники. Рейчел уже приготовилась «закатить истерику», если они вдруг вздумают досмотреть машину. Если же они будут настаивать, тогда Аскот вытащит свою ноту протеста и перечень условий Венской конвенции. Если у пограничников и после этого не пропадет охота заглянуть в багажник, Аскот и сам закатит дипломатическую истерику и заявит, что они немедленно возвращаются в Москву, чтобы заявить официальный протест советским властям. Вот тогда-то их всех, наверное, и арестуют.
Рядом были припаркованы два больших туристических автобуса, их пассажиры или дремали, или праздно смотрели в окна. Под забором с колючей проволокой тянулись обильные заросли иван-чая в цвету. Откуда-то доносился сильный запах свежескошенного сена. За окошечком таможенного контроля сидела хмурая, усталая женщина. Она очень медленно рассматривала документы и жаловалась, что из-за молодежного фестиваля и наплыва пьяных молодых иностранцев на них навалилась лишняя работа. Аскот поддержал с ней пустяковый разговор по-русски, борясь с желанием поторопить ее. Пограничники внимательно досматривали другие автомобили принадлежавшие в основном западным предпринимателям, временно жившим в Москве, и финнам, возвращавшимся домой.
Было душно и безветренно. Рейчел услышала из багажника тихое покашливанье и увидела, что машина слегка покачнулась: это Гордиевский ворочался, меняя положение тела. Не зная о том, что здесь уже погранзона, он прочищал горло, чтобы сильно не раскашляться потом. Рейчел включила музыку. Над залитой бетоном площадкой нелепо зазвучал Dr. Hook «Only Sixteen». Появился кинолог с собакой и, остановившись метрах в восьми от машин британцев, принялся внимательно их разглядывать, поглаживая овчарку. Вторая служебная собака обнюхивала контейнеровоз. Первая собака подошла поближе она тяжело дышала и натягивала поводок. Рейчел как бы невзначай потянулась за пакетиком с чипсами, открыла его, угостила Каролину и уронила парочку чипсов на землю.
Британские сырно-луковые чипсы имеют весьма характерный запах[81]. Эту искусственную смесь лукового, сывороточного и сырного порошков, декстрозы, соли, хлористого калия, усилителей вкуса, глутамата натрия, 5-рибонуклеотидов натрия, дрожжей, лимонной кислоты и красителей изобрел в 1958 году ирландский картофельный магнат Джо «Картошка» Мерфи. Каролина купила пачку этих чипсов Golden Wonder в магазине при посольстве, куда регулярно поставляли дрожжевую пасту Marmite, диетическое печенье и прочие типично британские продукты, которые невозможно было достать в СССР.
Советские служебные собаки, скорее всего, никогда раньше не нюхали ничего похожего на сырно-луковые чипсы. Рейчел угостила одну из собак, и та успела жадно проглотить хрустящую субстанцию, пока ее не окликнул неулыбчивый кинолог. Но другая собака уже вовсю обнюхивала багажник «сиерры». Гордиевский слышал прямо над собой приглушенную русскую речь.
Видя, что собака кружит около багажника, Каролина Аскот пустила в ход оружие, какое еще никто и никогда не применял ни в холодной, ни на какой-либо другой войне. Поверх багажника, прямо над спрятанным шпионом, она положила Флоренс и стала менять ей подгузник, который малышка только что, по счастливой случайности, замарала. Перепеленав девочку, Каролина бросила перепачканный и сильно пахнущий подгузник совсем рядом с любопытной овчаркой. «Как я и ожидала, собака обиженно убралась прочь». Обонятельная диверсия изначально не входила в план побега. Уловка с подгузником стала полнейшей импровизацией и сработала как нельзя лучше.
Мужчины вернулись с заполненными бумажками. Через пятнадцать минут показался пограничник со всеми четырьмя паспортами, сверил фотографии с лицами пассажиров, вручил паспорта их владельцам и пожелал всем счастливого пути.
Перед последним заслоном образовалась очередь из семи машин. Там тоже тянулось заграждение с колючей проволокой, высились два наблюдательных пункта, а пограничники были вооружены пулеметами. В течение двадцати минут британцы медленно-медленно продвигались, помня о том, что с дозорных вышек за ними пристально наблюдают в бинокли. Теперь Джи был впереди, а Аскот за ним. «Нервы у нас были напряжены до предела».
Последним советским барьером был собственно паспортный контроль. Советские пограничники изучали британские дипломатические паспорта, казалось, целую вечность. Потом, наконец, шлагбаум открылся.
Теперь они были, в принципе, уже в Финляндии, но впереди оставались еще два заслона: финская таможня и финский паспортный контроль. Достаточно было бы одного телефонного звонка из СССР, чтобы там их развернули. Финский таможенник внимательно изучил документы Джи, а затем указал на то, что всего через несколько дней у него истекает срок автомобильной страховки. Джи возразил, что они вернутся в СССР раньше. Таможенник пожал плечами и поставил на документ печать. Гордиевский почувствовал, что дверь со стороны водителя закрылась, а вскоре машина дернулась и снова поехала.
Автомобили съезжались к последнему заслону. Дальше простиралась Финляндия. Джи просунул через решетку паспорта. Финский чиновник медленно их рассмотрел, вернул и вышел из будки, чтобы поднять шлагбаум. Но тут у него зазвонил телефон. Он вернулся в будку. Артур и Рейчел Джи молча смотрели прямо перед собой. Казалось, протекла вечность. Затем пограничник снова вышел и, позевывая, открыл дорогу. Было уже 4:15 по московскому времени, в Финляндии 3:15.
Гордиевский во тьме багажника услышал, как шины с шипеньем начинают двигаться по асфальту, и ощутил вибрацию, когда «форд» начал набирать скорость.
Внезапно из магнитофонной приставки на полную громкость зазвучала музыка. Это был уже не ненавистный Гордиевскому Dr. Hook это были звуки классического произведения для оркестра, которое он хорошо знал. Артур и Рейчел Джи еще не могли сообщить своему тайному пассажиру словами, что теперь он на свободе. Зато они могли сделать это при помощи музыки а именно, торжественными начальными аккордами симфонической поэмы финского композитора, в которой он прославил свою родную землю.
Звучала «Финляндия» Яна Сибелиуса.
Через двадцать минут две британские машины свернули на проселочную дорогу и начали углубляться в лес. Местность выглядела совершенно иначе, чем на фотографиях, которые Аскот рассматривал в Лондоне: «В лесу проложили несколько новых дорог, и вокруг условленного места припарковалось, как мне вначале показалось, слишком много щегольских новых машин, а из них на нас глазели какие-то типы с каменными лицами, которых я никогда раньше не видел». Это были датчане Эриксен и Ларсен, «готовые пойти в атаку на враждебные советские машины». Аскот был не единственным, кого насторожила внезапная активность в этом обычно тихом месте. Подъехала видавшая виды коричневая «мини» с пожилой финкой за рулем она явно приехала за грибами. «Конечно, она перепугалась и быстренько уехала». За деревьями Аскот заметил Мартина Шоуфорда «его я сразу узнал по светлой шевелюре». Проехав мимо бежевой «вольво» и приготовившись остановиться, он вдруг увидел лицо Вероники Прайс, прижавшееся к окну. Она произнесла одними губами: «Сколько?» Аскот поднял один палец.
Звучала «Финляндия» Яна Сибелиуса.
Через двадцать минут две британские машины свернули на проселочную дорогу и начали углубляться в лес. Местность выглядела совершенно иначе, чем на фотографиях, которые Аскот рассматривал в Лондоне: «В лесу проложили несколько новых дорог, и вокруг условленного места припарковалось, как мне вначале показалось, слишком много щегольских новых машин, а из них на нас глазели какие-то типы с каменными лицами, которых я никогда раньше не видел». Это были датчане Эриксен и Ларсен, «готовые пойти в атаку на враждебные советские машины». Аскот был не единственным, кого насторожила внезапная активность в этом обычно тихом месте. Подъехала видавшая виды коричневая «мини» с пожилой финкой за рулем она явно приехала за грибами. «Конечно, она перепугалась и быстренько уехала». За деревьями Аскот заметил Мартина Шоуфорда «его я сразу узнал по светлой шевелюре». Проехав мимо бежевой «вольво» и приготовившись остановиться, он вдруг увидел лицо Вероники Прайс, прижавшееся к окну. Она произнесла одними губами: «Сколько?» Аскот поднял один палец.
Гордиевский почувствовал, как машина с глухим ударом остановилась на лесной дороге.
Сцена, которая затем разыгралась, напоминала замедленный и беззвучный эпизод из сновидения. Браун и Прайс бросились вперед. Датчане остались на местах. Браун открыл багажник. Там лежал Гордиевский весь в поту, в сознании, но и в оцепенении. «Он лежал полуголый в луже: и мне сразу же показалось, что передо мной новорожденное дитя в амниотической жидкости. Действительно, он будто чудом родился заново».