Нарративная структура и ее фокализация это организация восприятия. Нарративный кадр возникает вследствие того, что несколько деталей выхватываются из континуального течения жизни и (благодаря ментальным ресурсам восприятия, развившимся в ходе становления нарративной культуры мышления) связываются в единство «картинки». Цепочки семантических единиц текста связаны при этом «двойной структурой» (Рикёр): синтаксической (последовательность и конструкция фраз) и парадигматической (сквозные мотивы текста как внутритекстовые семантические повторы).
Конфигурация повествовательных кадров ментального видения организует и упорядочивает уровень фокализации (детализации) нарративной структуры целого. На уровне эпизодизации эти кадры группируются в эпизоды, а на следующем структурном уровне эпизоды соединяются в цельную историю, которую другой повествующий субъект (например, читатель, пересказывающий прочитанное) неизбежно изложит несколько иначе. Ядром истории служит событие (или череда событий), без наличия которого нарративное высказывание не может возникнуть.
При этом фокализация не представляет собой набора нарративных «приемов», применяемых по мере надобности. Доминирующий строй фокализации исторически меняется в зависимости от эволюции нарративных стратегий, определяющих нарративные практики опредеденных культурных периодов.
Речевая нарративная практика есть всегда «преобразование предполагаемого невербального материала в вербальную форму»[76]. Для того, чтобы фокализованная и тем самым адресованная наблюдателю наррация открылась читателю, необходима ее вербализация. Иначе говоря, чтобы возник культурный феномен, именуемый «нарративом», необходимо, чтобы когнитивные структуры наррации оказались манифестированы знаками той или иной знаковой системы. Так называемая «презентация наррации» («в понятиях риторики это результат elocutio»[77]) представляет собой медиальную, материально-знаковую, семиотическую оболочка когнитивной реальности рассказа.
Современная интермедиальная нарратология не сводит нарративность к ее словесным формам и полагает, что презентация наррации может быть не только вербальной, но и визуальной, и даже чисто аудиальной (оперная и балетная музыка, музыка в кино, формирующая эмоциональное восприятие отдельных эпизодов). Визуальная презентация наррации в комиксах или в кино, в принципе, является возвратом от рассказывания, опиравшегося на понятийное мышление, к показыванию, но обогащенному многовековым нарративным опытом. Комиксы представляют собой фрактальные цепи картинок, улавливающих изменения исходной ситуации и соответствующих эпизодам наррации, а киноискусство просто выросло из нарративных «кадров» рассказывания, став искусством построения визуального кадра и монтажа этих фрактальных единиц. «Только с того момента, как кино положило в основу своего художественного языка монтаж, членение на кадры стало осознанным элементом, без которого создатели фильма не могут строить свое сообщение, а аудитория восприятие»[78].
Современная интермедиальная нарратология не сводит нарративность к ее словесным формам и полагает, что презентация наррации может быть не только вербальной, но и визуальной, и даже чисто аудиальной (оперная и балетная музыка, музыка в кино, формирующая эмоциональное восприятие отдельных эпизодов). Визуальная презентация наррации в комиксах или в кино, в принципе, является возвратом от рассказывания, опиравшегося на понятийное мышление, к показыванию, но обогащенному многовековым нарративным опытом. Комиксы представляют собой фрактальные цепи картинок, улавливающих изменения исходной ситуации и соответствующих эпизодам наррации, а киноискусство просто выросло из нарративных «кадров» рассказывания, став искусством построения визуального кадра и монтажа этих фрактальных единиц. «Только с того момента, как кино положило в основу своего художественного языка монтаж, членение на кадры стало осознанным элементом, без которого создатели фильма не могут строить свое сообщение, а аудитория восприятие»[78].
И все же базовая, исторически исходная текстуализация наррации это вербализация, которая обладает специфическими медиальными возможностями вовлечения реципиента в коммуникативную ситуацию нарративного общения. Оппозиция двух родовых вариантов вербализации нарративных структур, заново актуализированная Женеттом, была осознана еще в греческой античности, где они именовались «диегесис» (речь самого сказителя) и «мимесис» (имитируемая речь действующих лиц).
Мимесис не рассказывает, а показывает, имитирует, являя собой «наррацию без нарратора». В речевой практике общения это непосредственное воспроизведение чужих высказываний (пиететное цитирование, стенографическая передача, карикатурное передразнивание и т. п.). В литературе такова конструктивная основа драматургического текста. Здесь реплики, выстроенные и соотнесенные автором без обращения к фигуре повествователя, представляют собой своего рода словесный «показ» событийного взаимодействия персонажей.
Тогда как диегетическое высказывание повествователя представляет собой последовательность предложений изъявительного наклонения (преимущественно прошедшего времени, но порой и настоящего, и даже будущего), формирующую рецептивный эффект смены нарративных кадров, иначе говоря, эффект протекания некоторого времени в некотором пространстве. Предикативное ядро этих предложений составляет обозначение некоторого действия персонажа или изменения некоторой ситуации. В соответствии с классической формулой Артура Данто[79], фраза является повествовательной, если она репрезентирует отрезок времени t-2 при условии, что ситуация t-З уже неотождествима с ситуацией t-1.
При отсутствии такого рода нарративной фрактальности кадров ментального видения последовательность фраз оказывается итеративным (термин Женетта) описанием стабильных состояний или повторяющихся действий и условий. Помимо итеративных высказываний формами вербализации человеческого мышления регистрами говорения, отличными от повествования, выступают также высказывания перформативные и медитативные.
Перформативная речь, как она была определена ее первооткрывателем Джоном Остином, является непосредственным речевым действием, она «переформатирует» ту самую коммуникативную ситуацию, в какой она возникает. Так, например, приказывая или, напротив, обращаясь с просьбой, говорящий позиционирует свои коммуникативные отношения с адресатом как иерархические.
Большинство миметических реплик литературных персонажей (особенно в драматургии) реализуют такого рода установки и служат перформативами. По глубокому замечанию Юргена Хабермаса, нарративная «установка [] наблюдателя упраздняет коммуникативные роли первого и второго лица», тогда как «повседневная практика» общения «доступна нам только в перформативной установке»[80]. В литературе она подвергается преимущественно миметическому воспроизведению.
Медитативная речь (древнегреческий «экзегесис» в противовес «диегесису» и «мимесису») вербализует когнитивные действия: осмысление и оценку, различного рода генерализации (в противовес описательно-повествовательным детализациям), объяснения, комментирования. Такая композиционная форма вербализации в равной степени возможна как со стороны повествователя, так и со стороны персонажей.
Что касается перформативных и медитативных речений действующих лиц сюжетной истории, не лишним будет напомнить, что Платон, разграничивая диегесис и мимесис, относил реплики героев Гомера также к диегетическому способу организации текста: эпический повествователь лишь делает вид, «будто здесь говорит кто-то другой, а не он сам»[81]. И действительно, цельное нарративное высказывание охватывает собою все внутритекстовые реплики и композиционно подчиняет их себе. Другое дело лирика, где композиционной формой художественного целого служит перформатив[82].
Основу нарративного высказывания составляет форма текстуальности, в отечественной традиции именуемая повествованием (аналог немецкого Erzahlung, тогда как англо-французский термин narration не позволяет обозначить разницу между когнитивной «наррацией» и вербальным «повествованием»). Повествовательные тексты способны нести в себе немалое количество перформативных, итеративных или медитативных речей, принадлежащих персонажам или самому повествователю. Однако все они инкорпорированы в диегетическую речь, которая составляет конструктивную основу[83] нарративного текста.
Собственно повествовательная вербализация нарративных структур может быть организована многообразно и предполагает целый ряд возможных композиционных форм. Прежде всего, согласно разграничению, введенному Женеттом, от основной формы сингулярного повествования, фиксирующего единичные действия или изменения событийного характера, необходимо отличать повествование сингулярного, фиксирующее процессуальные изменения или повторяющиеся состояния и действия.
Итеративное повествование, как и описания (словесные портрет, пейзаж, интерьер, натюрморт), не улавливает событийности бытия, но разворачивает перед мысленным взором реципиента некий фон событийности. Без этих вспомогательных структур нарративное произведение, как правило, не обходится.
Далее вербализация повествовательных кадров может различаться их ракурсом, формируемым лексическими и грамматическими средствами языка: инспективное повествование разворачивается как непосредственное наблюдение за изменениями ситуации и жестами персонажей, наглядно локализованными во времени и пространстве; инспективное повествование позволяет заглянуть во внутренний мир персонажа и фиксирует его ментальные перемены; инспективное повествование, жертвуя подробностями и тем самым разреживая представляемое пространство, уплотняет излагаемое время (прямая противоположность итеративной речи). Оно нейтрализует оппозицию «внешнего» и «внутреннего» повествований и нередко образует эпизоды-связки. Распространенной разновидностью конспективного повествования является повествование инспективное, сгущено излагающее предысторию персонажа или ситуации. Однако прошлое может разворачиваться также и форме четко фокализованных эпизодов инспективного повествования, переносящего нас в более ранний отрезок сюжетной истории.
Наконец, вербализация нарративной истории может различаться широтой кругозора и проницательностью повествователя, который способен порой охватывать весь диегетический мир и проникать во внутренние миры всех действующих лиц, что в принципе невозможно ни для одного из участников рассказываемой истории. Повествование с позиции всеведения, характерное для Толстого, например, обычно именуется аукториальным. В случаях же рассказывания от лица персонажа, причастного к излагаемым событиям и тем самым ограниченного в своем кругозоре и проницательности, мы имеем дело с персонажным повествованием. Такое повествование, обладающее акцентированными речевыми характеристиками, принято именовать аукториальным (с установкой на устную коммуникацию) или аукториальным (с установкой на письменное свидетельство о событиях).