Завоёванное разоряло казну, и персидские земли пришлось через 10 лет отдать персам. Сколько народу, включая детей, погибло в мучениях при тамошней смене власти мусульман на власть христиан и обратно, Богу известно.
Люди либерального направления мысли главной заслугой Петра I дружно называют вестернизацию России, то есть её приобщение к западной цивилизации. Вот самый свежий образец:
«Если бы Пётр I не сделал Россию частью европейского мира, то не было бы не только Толстого и Тургенева. Не было бы и столь любимой нашими патриотами Российской империи. Её бы просто не существовало.
Московская Русь заняла бы на геополитической карте мира примерно то же положение, что древняя и отсталая Персия Украина была бы частью Большой Польши или Великой Литвы. Нашим патриотам не пришлось бы страдать по Крыму: в Крыму бы жили татары; Смоленск бы принадлежал полякам; газовые месторождения в Уренгое разрабатывала бы
Великая Швеция, а граница с индустриальной сверхдержавой Японией, в начале XX века ударившейся в поисках природных ресурсов в бурную колонизацию, проходила бы где-нибудь по Уралу.
Именно Пётр Великий привил на русский дичок европейский культурный сорт, точнее перепривил, потому что первая прививка была сделана викингами, но потом татары срубили дерево почти под корень. Так бы и росло оно после татар с пьянством, с опричниной, с невежеством, если бы не Пётр.
После него мы стали носить европейское платье, после него женщины вышли из теремов, после него поэты стали сочинять оды и эпитафии, учёные поехали учиться в западные университеты, и после него родилось в российском дворянстве совершенно неведомое дотоле и центральное для Европы слово честь. Дворянское слово честь, в результате которой новые Иваны Грозные Пётр III и Павел I получили не опричнину, а табакерку в висок» (Латынина Ю. Л. Если мы не Запад, то кто мы? // Новая газета, 2014, 101, 10 сент., с. 19).
Этот набор необдуманных фраз не стоил бы цитирования, если бы не его источник наша последняя свободная газета, в общем, достаточно культурная, и её самый смелый и, казалось бы, достаточно культурный автор. И ещё: если бы этот странный (мягко говоря) набор фраз не был анонсирован самой редакцией на первой полосе газеты как гвоздь её 101-го номера.
Об этом тексте подробнее см. Прилож. 6, а здесь нужно, коль скоро редакторы подобное анонсируют, сказать об источниках российских реформ. О них написано много, не только о западных источниках, но о и восточных.
Джеймс Биллингтон
Американский историк Джеймс Биллингтон в 1966 году кратко и содержательно напомнил западному обществу, что реформы начались в России задолго до Петра, что они были в культурном отношении глубже у его отца и сестры (окружавшие их писатели и художники исчезли при Петре), а у него сугубо практичны и даже примитивны: «Как и Пётр, Анна с подозрением относилась к любой интеллектуальной деятельности, которая не имела непосредственной практической ценности». Они, по Биллингтону, продолжали линию Ивана Грозного и дальнейших царей («Беспощадное усиление контроля государства над традиционными интересами церковников и феодалов»), а Тайная канцелярия Петра «по духу сходна с опричниной». Из писателей процветал лишь Феофан Прокопович, «первый в длинном ряду русских церковников, готовых служить идеологом государственной власти, использующей христианство как своё орудие». А «культуру» своих буйных пиров Пётр брал не столько у передового Запада, сколько у отсталой Польши [Биллингтон, гл. 2].
Историк-новатор Сергей Нефёдов подробно пишет в первом томе своего двухтомника о турецком характере русских административных реформ Ивана III и Ивана Грозного. Он напоминает, что Османская империя была тогда страной-лидером, что она первая ввела в широкую практику огнестрельное оружие и рациональную администрацию, служившую примером для многих стран, включая европейские. Что именно Турция, а не Европа, была для русских царей образцом для первой модернизации России.
Сергей Александрович Нефёдов
Примерно ту же картину, что в России при Петре, мы видим до него в османской Турции. Сулейман Великолепный (правил в 15201566 гг.) сходен с Петром I не только тем, что могущества империи достиг за счёт рокового перенапряжения сил страны, но и тем, что в то время в Турции религиозно-сословная власть уступала место военно-бюрократической (см., напр.: Иванов Н. А. Организация шариатской власти [Феномен 1993]).
Характерно, что 90 лет после Сулеймана в Турции длилась нелепая «власть гарема»: султаны были, в основном, слабы и за них правили их матери, боровшиеся за власть с главными наложницами. Параллель с «Бабьим царством» в послепетровской России напрашиватся. Но вернёмся к Нефёдову.
Во втором томе он отмечает главное для нашей темы что Пётр I полагал реформы Ивана Грозного образцом для собственных действий [Нефёдов, с. 101]. Однако о реформах Петра Нефёдов пишет уже без турецких параллелей. Оно и понятно: Турция стала отставать, она больше не была лидером (с нашей нынешней позиции, но не обязательно для Петра), обращаясь в обычную восточную деспотию. И Нефёдов в своих выводах формулирует:
«регламентация деятельности сословий является достаточно обычным явлением в этатистских монархиях в частности, в государствах Востока. В этом контексте закрепощение (всех сословий при Петре I, включая дворянство и духовенство, Ю. Ч.) не представляет собой чего-то уникального, отличающего Россию от других стран Востока, хотя, конечно, отличало её от стран Запада» [Нефёдов, с. 110].
Добавлю: в самом деле, гвардия как государство в государстве, полное подчинение священников и церковных учреждений царю, замена власти землевладельца властью чиновника (и дворянской чести чванством начальника) всё это неотъемлемые черты восточных империй. Если выписать свойства западных чиновников-дворян и китайских чиновников, что сделал китаист Сергей Владимирович Волков в сб. [Феномен, 1993], то петровское дворянство, в то время сплошь чиновное, больше похоже на китайское, чем на западное. Об этом см. также другие работы С. В. Волкова по истории Востока и России.
Замечу, что сходство российских реформ с турецкими было во многом сознательным заимствованием, тогда как российско-китайские параллели прямо говорят о сходстве исторических процессов самих по себе, чего наши западники не видят.
Замечу, что сходство российских реформ с турецкими было во многом сознательным заимствованием, тогда как российско-китайские параллели прямо говорят о сходстве исторических процессов самих по себе, чего наши западники не видят.
Петра считают великим просветителем, потому не грех напомнить место в Курсе Ключевского, где тот подводит по этой части итог: да, ко дню смерти Петра по губерниям числилось до 50 школ, но неизвестно никого, кто бы их окончил; в Москве же тогда была всего одна школа выше начальной, и основали её братья Лихуды ещё до рождения Петра (позже она стала Славяно-греко-латинской академией, в ней учился Ломоносов). Пусть Ключевский и не был точен (кое-кто школы кончал), но в целом, пожалуй, прав. Добавлю, что
«в Сибири не было установленных училищ или семинарий до 1743 г., несмотря на желания, повеления, напоминания Петра Великого и на духовный регламент, требовавший установления семинарий. Мы не хотели бы грешить против памяти архипастырей, но нельзя не указать на причину холодности их к заведению семинарий; она скрывалась в статье самого регламента, требовавшего, чтобы учащихся содержать на счёт монастырей и церквей достаточных, а учителей содержать самим архиереям, на счёт своих доходов» [Словцов, с. 193].
Что и говорить, удивительно, как могли архиереи, распевая о просвещении, несомом Церковью, не нанять ни одного по всей Сибири учителя, но для нашей темы важнее другое: распоряжения Петра о сибирских (и не только) школах не были им поддержаны там ни одним рублём финансирования. Вспомнив, что так же он сгонял людей на свои любимые стройки, можно понять, в чём состоял дух Петра, двигавший, как говорили, Великой экспедицией, о которой будет речь в Очерке 4. Её, как мы там увидим, тоже «финансировали» словами призывами и угрозами.
Школьным делом командовал после Прутской катастрофы тот же Скорняков-Писарев, и школьники разбегались. Ему же Пётр поручил создать, а впоследствии и возглавить Морскую академию в Петербурге, но и там ученики разбегались. Однако царь, вообще-то прекрасно умевший подбирать руководителей, в данном случае жестоко ошибся дважды подряд (с Матвеевым и Писаревым). Второго он ставил, тем не менее, во главе всё новых затей: то Сената (грандиозный скандал с Шафировым), то Ладожского канала (десятки, если не сотня, тысяч погибших, а дело завалено). Наконец, терпение монарха лопнуло, и любимец был наказан (в частности, исключён из гвардии), но вскоре царь остыл, так что Писарев получил чин армейского генерала и был возвращён ко двору. Он даже нёс гроб с телом Петра, о чём не уставал напоминать в ссылке, где отчаянно враждовал с моряками героями Очерка 4.
Век всякой империи недолог (несколько веков), а иногда совсем краток (несколько десятилетий), причем её распад нередко ведёт к смене цивилизации. Тут от теории исторических факторов, изложенной Нефёдовым (и служащей обоснованием идеи вестернизации России), надо бы перейти к теории смены цивилизаций (их по-разному высказали Арнольд Тойнби, Фернан Бродель и Лев Гумилев). Такой экскурс может избавить Ю. Л. Латынину от опасений, что Швеция могла бы ныне хозяйничать в Сибири, но это лежит в стороне от нашей темы.
Замечу лишь, что, копируя черты стареющей Турции, Пётр реально вёл Россию в исторический тупик, но он же, давая им формы и названия молодых западных учреждений, указывал возможные пути в будущее. В частности, Великая Северная экспедиция, о которой будет речь в Очерке 4, хоть и являет ясную параллель с Великой Западной экспедицией китайцев, едва ли была бы возможна, если бы военный флот России не был по форме и технике западным.
Как мне представляется, молодая Россия убедилась (вне зависимости от того, насколько убедился Пётр), что стареющая Турция ей пока не по зубам, а вестернизация дала уже всё, что можно взять при данном правителе, и обратилась на Дальний Восток. Если бы не страшный ущерб, нанесённый восточной политике безумной ликвидацией Гагарина и Ельчина, если бы не безумный поход на стареющую Персию, то Россия могла бы выйти в Тихий океан ещё при Петре I, а так впервые вышла при Петре II, всерьёз же при Анне Иоанновне, что мы узнаем в Очерке 4. И здесь опять верен вывод Милюкова: страна развивалась сама по себе, а действия Петра I её тормозили.