Как сказано в Прологе, наша цель не описание приключений, а выяснение сути событий, каковой едва ли не все нынче пренебрегают. И если с экспедицией самого Беринга дело кое-как сдвинулось с мертвой точки, поскольку за него взялись датчане (ВКЭ-1; ВКЭ-2), то понимание ДКО почти не продвинулось вперёд со времен блестящих книг А. П. Соколова (1851) и А. А. Покровского (1941).
Трагедия Прончищевых не была исключением, она проистекла из неимоверно жестоких условий экспедиции. Хоть и нельзя сказать, как именно погибли супруги (например, А. С. Павлов допустил, что жена покончила с собой после гибели мужа), но ясно, что Челюскин решил это скрыть, и команда, смолчав, поддержала его. Людям было чего бояться, и пора об этом рассказать.
В 1740 году Якутская воеводская канцелярия потребовала у руководства ВСЭ оплатить расходы на доставку в Иркутск и обратно арестантов и свидетелей солидную сумму: 14 589 рублей с копейками. Представила и перечень дел, из которого публикатор выбрал 4 случая как типичные.
Они сходны: рядовой участник объявил «Слово и дело»[115] на своего начальника, был отправлен под конвоем (со свидетелями и с самим обвиненным, если тот был достаточно мелок) в Иркутск, где и осужден как лжец. Двое объявивших «Слово и дело» казнены, один отправлен навечно в работу на железный завод, а один возвращен, с вырванными ноздрями, в экспедицию [Покровский, 1941, с. 283]. Еще лучшая, согласитесь, мера воспитания остальных, чем виселицы на берегу.
Вряд ли стоит пояснять, что люди совершали этот самоубийственный шаг («Слово и дело») не из расчета, а от отчаяния, но на что они надеялись? Мы вернемся к этому вопросу далее, в п. 13, а пока вернемся к команде «Якуцка».
Относительно возможности убийств Л. М. Свердлов как-то выразил мне уверенность, что это исключено, поскольку-де в экспедиции скрыть было ничего нельзя, ибо там все на всех доносили. Да, аргумент важный (архивы действительно полны доносов, и ещё Соколов писал, что Прончищев и Ласениус доносили друг на друга тоже), но ведь факт сокрытия правды Челюскиным налицо, и его надо не отрицать и не замалчивать, а понять. Да, общее молчание команды удивляет, но ведь возможный доносчик из «нижних чинов» должен был на четвертый год экспедиции знать, что, вернее всего, следствие поддержит не его, а «господ», сам же он попадет при этом на дыбу, а то и на плаху, как лжец. Другое дело «господа» (помещица, врач и поп): их выслушают внимательно и в Якутске, и в Тобольске, и в Петербурге.
Это вовсе не значит, что Челюскин сам причастен к ликвидации опасных свидетелей. Возможно, его вина была лишь в нежелании сообщать о чужих преступлениях. Нежелание понятно, особенно, если в преступлениях замешан кто-то из команды ведь отвечать за них ему, как старшему, придётся наверняка.
Осуждать его историк вряд ли может. И вообще: историк должен не осуждать и не восхвалять, а стараться понять. Пока понятно лишь, что Прончищевы не просто умерли, а погибли. А как пропали остальные двое, следует в будущем выяснить. Для начала когда врач и поп исчезли из платежных ведомостей.
Мог быть бунт, как у Ласениуса (о чем см. далее), и ранение Прончищева, вынудившее его отбыть с корабля. По-разному можно думать как о позиции Челюскина, так и о смерти Татьяны и прочих, но если вообще о загадках ВСЭ не думать, останется слащавый рассказ в упомянутом духе «Библии для детей», что мы и видим почти двести лет, начиная с публикации анонима.
Как было на самом деле, мы никогда не узнаем, однако (как говорилось в очерках 1 и 2) у нас есть возможность рассмотреть все реально допустимые версии, выявить их ядро (то общее в версиях, что непротиворечиво в целом) и на его основе строить реконструкцию (модель) единой картины событий. Реконструкция будет неполной (без деталей), зато максимально близкой к истине.
Как было на самом деле, мы никогда не узнаем, однако (как говорилось в очерках 1 и 2) у нас есть возможность рассмотреть все реально допустимые версии, выявить их ядро (то общее в версиях, что непротиворечиво в целом) и на его основе строить реконструкцию (модель) единой картины событий. Реконструкция будет неполной (без деталей), зато максимально близкой к истине.
Вот ядро сведений о походе Прончищева: общая для всей экспедиции обстановка нищенства, унижений и взаимной вражды, ледовый подвиг людей «Якуцка», загадочное появление Татьяны в Усть-Оленьке, неестественная смерть обоих Прончищевых, исчезновение врача и священника, затем ложь в отчетах.
11. Снова о первой полярнице
В Приложении 1 к Очерку 2 мы уже говорили о первой полярнице.
Полярник отнюдь не всякий, кто попал за Полярный круг, но лишь тот, кто делал там дело. Часто первой полярницей аттестуют Татьяну Прончищеву, но о её делах никем до сих пор ничего рассказано не было. Мы даже не знаем, ступала ли она при жизни на борт «Якуцка»: о её нахождении на судне нет никаких записей в судовом журнале, а в донесении Челюскина есть лишь приведенная выше запись о вывозе с судна то ли её, то ли её тела. Есть, правда, одно позднее упоминание о её путешествии с мужем на Север, но весьма смутное, и о плавании там тоже не сказано (см. Прилож. 5).
Историк судоходства Александр Павлов ещё до вскрытия могилы Прончищевых высказал вполне обоснованную уверенность, что главного о супругах мы не знаем и что Прончищевы вовсе не плыли вместе из Якутска [Павлов, 1990]. Однако он добавил лишнее и совершенно произвольное допущение (что Татьяна ещё до этого умерла и что Прончищев вторично женился в Усть-Оленьке), и вот никто его заметку не цитирует. А зря в ней поставлены важные вопросы.
Татьяна действительно могла не плыть с мужем, а ждать его в Усть-Оленьке. Если она добралась туда сама, как возили ссыльных (это делалось лишь зимой, 6 недель в нартах от Жиганска «пустотою» [ВКЭ-2, с. 269], т. е. по местности без населения, а значит, без теплых ночевок), то вот ещё одно понимание слова «неустрашимая» у Чекановского. Вероятно, она примчалась к раненому на берег в санях и здесь погибла, но это всего лишь догадка.
Известны и более ранние женщины на русских полярных судах, они заведомо участвовали в плаваниях и заведомо вели хозяйство мореходов (чего о Татьяне, помещице, мы сказать не можем), но имена почти никого из них до нас не дошли. Первой из безымянных полярниц можно назвать ту энку, что оказалась, за сто лет до путешествия Татьяны, у мыса Фаддея (см. Очерк 2). От середины XVII века документы донесли до нас сведения ещё о нескольких спутницах мореходов. Один из них (Иван Рубец) плавал сразу с двумя женщинами, чем вызвал недовольство товарищей, каковое и попало в донесение [Полевой, 1981, с. 137].
Чаще всего эти спутницы упоминаются как ясырки (пленницы-рабыни), но были и законные жёны такова крещеная якутка Кантемина, жена Семена Дежнева, уже атамана (см. конец Очерка 5). Можно ли назвать ли её полярницей, не знаю то был не поход, а рядовое плавание Дежнева к месту службы, и вела ли атаманша судовое хозяйство, неизвестно. Однако нельзя не отметить, что она добровольно отправилась из Якутска в Усть-Оленёк за 70 лет до Татьяны.
Много раз упоминая ясырок (рабынь), плывших в кочах, мореходы не удосуживались называть их имена. Редчайшим исключением оказалась
«жонка погромная (взятая в плен при погроме становища Ю. Ч.) колымская именем Калиба». Она «рассказала Михаилу Стадухину столько интереснейших подробностей из описания мест на морском побережье к востоку от устья Колымы и столько подробностей из этнографии чукчей» [Бурыкин, 2013, с. 9192].
Вот, пожалуй, первая полярница, известная нам по имени Калиба, служившая несколько лет Стадухину за 90 лет до гибели Татьяны Прончищевой.
Однако первой из русских была всё же, на сегодня, Татьяна. Если бы она просто сидела в Усть-Оленьке и просто взошла на борт прибывшего туда судна, чтобы проститься с умершим мужем, была бы бессмысленна запись «свезли на берег бывшего лейтенанта Прончищева жену». По всей видимости, она, пытаясь защитить мужа, свершила смертный подвиг, и потому её действительно можно и нужно счесть первой полярницей из русских, известной нам по имени. Причем, опять-таки, независимо от подлинности вскрытой могилы.
12. Судьба открытия Челюскина
Какой-то тёмный слух обо всём этом явно тянулся за Челюскиным иначе не могу объяснить ни его девятилетнее (17421751) унизительное мичманство (почему его не произвёл в мичманы ещё Беринг?), ни то, как о нём писали учёные. Миллер, как мы знаем, даже не упомянул его, а позже вышло ещё хуже: оказалось, что отчётам Челюскина географы не верят.
Челюскин писал в отчёте, что проехал без пополнения припасов 500 вёрст, из них 400 со съёмкой. Легко понять: основное задание выполнено, припасы и силы на исходе, а мысли направлены вперёд, туда, где свежая горячая пища, баня и отдых. Можно и нужно дать себе и двум своим солдатам послабление. И легко видеть, что в неотснятые 100 вёрст попал огромный залив, в который впадает река «Таймура» (см. ниже, карты 1763 и 1793 гг.) и которого в природе нет.
Понять можно, но тогдашних географов это послабление поставило в тупик куда же всё-таки течет «Таймура» из озера к западному берегу, как указал Челюскин в 1742 году, или на восток, как он же писал прежде? (см. Прилож. 7). Харитон Лаптев составил полную карту вновь отснятого арктического побережья и указал там, что «Таймура» течёт из озера (ныне оз. Таймыр) на северо-запад и впадает в клиновидный залив. Однако одни географы это приняли, а другие нет, и на ряде карт эта река просто не показана. Огромный залив есть, а реки, текущей в него из озера, нет см. три карты.
Знаменитый полярный моряк Фердинанд Петрович Врангель пошёл, через сто лет после ДКО, ещё дальше исключил вообще опись половины Таймыра из списка достижений экспедиции. Вот его слова [Врангель, 1841, с. 84]:
«Карты Овцына, Минина, Челюскина, Прончищева и обоих Лаптевых представляют немало гидрографических подробностей от Обской губы до устья реки Таймуры, и от реки Оленека до Баранова камня».
Далее Врангель пояснил:
«От устья Таймуры до мыса св. Фаддея берег не мог быть обойден на судах и весьма поверхностно осмотрен зимою по льду, на собаках, штурманом Челюскиным, так, что положение северо-восточного иначе Таймурского, т. е. самого северного мыса Азии, остается неопределенным».