Словом, Оглоблин показал лишь противоречие довода Словцова общепринятой аксиоме, в чем увидал опровержение но не аксиомы (ее он не проверял), а довода Словцова. Типичная обратная эвристика. Она же заставила Оглоблина, честного исследователя архивов, в упор не увидеть главного свидетельства Стадухина (хотя оно целиком повторено в отписке Семёнова-Дежнёва): от места прошлогодней общей катастрофы кочей Стадухин вернулся на Колыму столь быстро, что оно не могло быть далеко от Чаунской губы.
Любопытную иллюстрацию ко всей теме дал в годы открытий Оглоблина исторический художник Клавдий Лебедев. Что он думал, не знаю, но на его картине «Экспедиция Дежнёва» (см. заднюю обложку) кочи, как и следует, это большие речные лодки, для моря малопригодные[146], зато годные, по разгрузке, для прохода шивер и для волока. У него они плывут на юг, притом летом (видно по теням и одежде) по обширному заливу (видно по мутной почти спокойной воде). В точности так и следовало им плыть в начале июля 1648 года Чаунской губой к чаунскому стану, но никак не в октябре Беринговым морем. И ведь Оглоблин был лучше других писавших, он все-таки видел критику. После него стали обычны лишь споры, как ещё красивей толковать то, что и так общепринято. Недавний пример приведен в Прилож. 2.
Поскольку никакого зримого «Носа» между океанами не оказалось, «носом» был неоднократно истолкован весь Чукотский полуостров. Будто приверженцы данного «варианта» не знают, что сам этот полуостров был выявлен, притом вчерне, лишь в начале XVIII века. А поскольку никакого даже намёка на Тихий оекан у Дежнёва нет, то таковым не раз объявлена его реплика «Плыл морем акияном». Но выражение «морем акияном» прилагалось даже к пути с Двины на Печору вдоль берега (РИБ, стл. 1087).
Более того, Б. П. Полевой уверял, что Иван Рубец не только повторил Дежнёва (обошёл в одну короткую навигацию вокруг всей СВ Азии) и встретил дежнёвцев у мыса Гека (что при выходе в Берингово море), но и успел затем подняться по реке Камчатке до верховья. На самом деле, даже одно последнее задача на целый сезон. Словно бы историк забыл, что у его героя был коч, а не катер на подводных крыльях. Вернее, однако, что он забыл арифметику.
С арифметикой у наших историков Арктики вообще неважно, её то и дело приносят в жертву, заставляя служить идеологии. Прочтя, например, отписку, в которой Исай Мезенец заявлял, что прошёл в коче от Колымы до Чаунской губы за двое суток (см. выше), пишут, что, следовательно, коч мог за лето обогнуть всю СВ Азию. Это примерно то же, что уверять, будто можно добежать из Москвы в Питер за 15 часов бегают же стометровку за 10 секунд.
С арифметикой у наших историков Арктики вообще неважно, её то и дело приносят в жертву, заставляя служить идеологии. Прочтя, например, отписку, в которой Исай Мезенец заявлял, что прошёл в коче от Колымы до Чаунской губы за двое суток (см. выше), пишут, что, следовательно, коч мог за лето обогнуть всю СВ Азию. Это примерно то же, что уверять, будто можно добежать из Москвы в Питер за 15 часов бегают же стометровку за 10 секунд.
Основой подобных смелых уверений стало Полевому то, что окончанием пути Рубца в одном документе значится река Камчатка, а зимовка не помянута. Странно: ведь сам же Борис Петрович писал не раз, что Камчаткой в те годы, за полвека до открытия Камчатки (полуострова), назывались различные реки например, приток Падерихи, притока Индигирки [Полевой, 1993, с. 38].
Не с одним, значит, Анадырем была путаница.
Попадала «река Камчатка» и на карты, и один пример стоит рассмотреть. На французской карте «Тартария» Гийома Делиля 1706 года (см. заднюю обложку) полуострова Камчатки ещё нет, а слово «Камчатка» есть: мы видим селение с этим названием у низовья реки, примерно на том месте, где должно быть низовье реки Анадырь.
Видимо, термин «река Камчатка» был чем-то легендарным (таким же, как «река Лама»), пока название не закрепилось за главной рекой вновь открытого полуострова. Она дала имя самому полуострову, с чем никто не спорит. В истории такое отмечено не раз вспомним мифический средневековый «остров Brazil» в Южной Атлантике, давший впоследствии имя стране Бразилии.
Самое же интересное на карте Делиля другое. На восток от Лены правильно обозначены Омолой, Яна, Индигирка и Алазея, а вот Колымы почему-то нет, хотя она была давно известна на Западе. На ее месте река без имени, текущая прямо на север в округлую губу, замыкаемую островом. Чаун, да и только.
Сходство было бы поверхностным, если бы река не протекала по стране, обозначенной именем «Anadirskoi» именно эту местность полагали Анадырским краем люди в кругу Дежнёва. И ближе к низовью реки значится кружок, а при нём надпись «Kiatacoa». Как раз примерно там должен был находиться тот острог, до которого не дошли кочи Рубца.
Если Дежнёв в самом деле представил схему своего похода на Анадырь (о ней сказано в его отписке), то она должна быть примерно такой, почти без подписей. Вернее всего, грамотей со слов неграмотного Дежнёва подписал лишь главное прежде всего, спасший группу Дежнёва «стан» (видимо, названный по туземному урочищу, которое дошло до картографа как Kiatacoa) и Анадырский край, лежащий, по тогдашним понятиям, близ Ледовитого моря.
Карта, что и говорить, доверия не внушает чего стоит хотя бы смешение Колымы с Чауном. Однако нам важно не качество карты, не то, стоял ли её автор на уровне знаний эпохи или же бездумно рисовал подряд всё, что текло в руки. Нам важно, что текло ему в руки. Как видим, к нему через полвека после Дежнёва (и за 30 лет до Миллера) попали эскиз Чаунской губы, название земли, по которой течет Чаун, Анадырская, и обозначение становища на ней.
Кстати, если Дежнёв поначалу жил в стане, а затем построил зимовье вверху, за шиверами, то как проще всего было его назвать? Конечно, «Зашиверское». И оно на карту Делиля тоже, как видим, попало. Надо думать, носитель всех этих сведений покинул Дежнёва ещё до того, как тот стал строить свой знаменитый Анадырск ниже нынешнего села Марково. О странном перешейке с подписью «Горная цепь Нос», уходящем за край карты, здесь говорить не будем, поскольку он ничего для нашей темы не разъясняет (о нём см. Прилож. 3).
Но если в дежневское время кто-то помещал устье реки Камчатки к юго-востоку от устья Чауна, то и сообщения о достижении реки Камчатки, записанные в те годы, тоже следует относить к этим местам, а не слагать ещё одну патриотическую песнь (об открытии полуострова Камчатка за 30 лет до Атласова). Первопроходцы сделали так много, что в приписках не нуждаются.
Если бы вся игра словами про «великие плавания», коих не было, игра, в которой то и дело отменяются как история и география, так и арифметика, велась всерьёз, в том была бы уже клиника. Но, глядя, как игроки аккуратно изымают из своих построений всё «лишнее»[147] и притом процветают, вернее предположить иное ими движет проверенная опытом уверенность, что любая ложь, если она «во славу», не только допустима, но и желанна обществом.
Миллера ещё можно понять в его время расстояния не были известны, и он «позволил» Дежнёву высадиться у мыса Олюторского (1200 км в лодке открытым океаном в сезон осенних бурь), на что в текстах нет и намёка. Но как это смел повторить знаменитый Берг, академик от географии, через 180 лет?
Миллера ещё можно понять в его время расстояния не были известны, и он «позволил» Дежнёву высадиться у мыса Олюторского (1200 км в лодке открытым океаном в сезон осенних бурь), на что в текстах нет и намёка. Но как это смел повторить знаменитый Берг, академик от географии, через 180 лет?
Мне уже случилось допустить, что такая ложь была напоказ пусть начальство и общество примут это всерьёз, а коллеги поймут вынужденную злую шутку [411, с. 255]. Теперь могу добавить, что коллеги Миллера надежд не оправдали: есть десятки карт XVIII века, в том числе западных, с уже довольно верными расстояниями, где путь Дежнёва простодушно уперся в мыс Олюторский.
Но не могу поверить, что никто из историков российской Арктики не видит у Стадухина даты: «И пришли на Ковыму реку в 158 году, сентября в 7 день», ставящей крест на всех домыслах о катастрофе отряда Попова-Дежнёва где-то у Берингова пролива. Не могу поверить, что никто из них не заметил дежнёвского «шли от нас снизу Анандыри товарищы наши промышленые люди», чётко указующего на устье этой «Анандыри» в Чаунской губе. И так далее.
Изъятия «лишнего» историки Арктики производят и из собственных трудов, следуя в этом великому предтече (см. известную статью меньшевика Павла Берлина[148]). Изъятия, произведённые М. И. Беловым, уже были рассмотрены мной ранее [411, с. 123124 и 246], и похоже поступал и Б. П. Полевой.
Так, в 1981 году, публикуя свой рассказ о походе Рубца на «анадырскую» (на самом деле чаунскую) коргу, он сказал кое-что, раскрывавшее действительные места и пункта назначения, и корги. Например, что Рубец в 170-м (1662) году отплыл с Лены, что заходил торговать в Усть-Янск, что в середине июля был отнюдь не на Чукотке, а еще в Нижне-Колымске, то есть едва ли мог до зимы уплыть далее мыса Шелагского и уж никак не далее мыса Аачим. А главное, что осенью того же 1662 года («в осень во 171 году») он пошел в дежневский острог (с. 133 и то же самое на с. 134), где потерял оба коча.
Поскольку его герой сразу же остался без кочей, а потому на Камчатку плавать не мог, Полевой окончил историю застенчивым сомнением:
«скорее всего Иван Рубец за один навигационный сезон смог пройти из низовьев Лены до р. Камчатки. Но это не значит, что на поставленный в названии статьи вопрос можно дать безоговорочно положительный ответ» (с. 139).
Верно, не значит. Но, повторяя тот же сюжет о Рубце в 1993 году, автор «лишнее» изъял и потому мог уже ни в чем не сомневаться: его герой действительно прошел в одно лето от дельты Лены до верховьев Камчатки в коче.
Добавлю, что Белов всё-таки публиковал документы целиком, чем прочно занял место в исторической науке, независимо от своих комментариев, менявшихся по надобности. Полевой же о походе Рубца регулярно показывал лишь мелкие кусочки архивных текстов. Подозреваю, что полные тексты содержат ещё много «лишнего», например, более ясное указание места корги, на которой Рубец встретил дежневцев не на беринговом берегу, а на арктическим.