Все, давай, давай, я ухожу.
Какая ты красивая, сказала Люсинда печально. Такая стильненькая.
Я?! поразилась Олимпиада. Впрочем, что девчонка понимает в красоте и стиле?! То, что «девчонка» всего двумя месяцами младше ее, ничуть не мешало Олимпиаде Владимировне относиться к ней исключительно покровительственно.
Самой ей недавно стукнуло двадцать пять, зачата она была в год Московской Олимпиады, и мамочка решила, что лучшего имени для дочери и придумать невозможно, спасибо ей за это и поклон в пояс!..
Олимпиада, надо же! Хорошо хоть не Люсинда, ей-богу!..
Она обувалась и морщилась вчера поленилась поставить ботинки на батарею, и теперь они были холодными и влажными изнутри, ногу засовываешь как будто в лягушачью кожу!
Притащилась Люсинда с гитарой и книжечкой и сунула ноги в шерстяных разноцветных носках в фетровые боты «прощай, молодость». Гитару она прижимала к себе, а книжечку держала на отлете двумя пальцами.
Хозяйка отлично видела, что та мечтает остаться у нее «посидеть», так это называлось, но попросить не решается, и сама предлагать не стала. Она, конечно, Люсинде сочувствует, но Олежка никакой такой благотворительности не любит и не понимает, а он вполне может приехать!..
Лип, а ты когда вернешься?
Не знаю, сердито ответила Олимпиада. Сердито оттого, что жалко было Люсинду, а поделать ничего нельзя. Сегодня суббота, ко мне вечером Олежка приедет, так что
Поняла, поняла, испуганно забормотала Люсинда. Она знала, что Липин кавалер ее терпеть не может, и все время боялась, что ей «откажут от дома». Я тогда, может, к Жене схожу. Он на той неделе просил убраться у него, только, говорит, гонорару получу и тебе тогда заплачу
Бесплатно ничего никому не делай, велела Олимпиада, что еще за благотворительность такая!
Та как же бесплатно, когда он сказал гонорара!
Не гонорара, а гонорар! Он этот гонорар уже лет десять грозится получить и все никак не получит!
Как так грозится?
Да никак, с досадой сказала Олимпиада и сняла с крючочка ключи. Ключи от машины в кармане пальто, телефон на месте, губы Ах да, губы она решила не красить!
Что там опять выдумала Марина Петровна, хотелось бы знать?
Выходи, Люсь, а я за тобой.
Олимпиада Владимировна погасила свет, пропустила вперед трубадуршу, подождала, пока та, пятясь, осторожно протащила за собой свою гитару, распахнула дверь на темную лестницу, которая почему-то в этом доме называлась совершенно питерским словом «парадное», и тут что-то случилось.
Какая-то темная туша надвинулась на них и начала валиться в проем и упала сначала на Люсинду, и та тоже стала валиться, и грохнула гитара, и кто-то тонко крикнул, и что-то упало и покатилось.
Люся!!
Липка, держи его, держи!!
Господи боже мой!
Каким-то странным прощальным звуком ударила в стену страдалица-гитара, Олимпиада Владимировна зашарила по стене потной рукой, совершенно позабыв, где у нее выключатель, и, когда зажегся свет, оказалось, что на полу в крохотной прихожей на коленях стоит Люсинда, а рядом с ней лежит человек с судорожно задранным вверх щетинистым, совершенно мертвым подбородком.
Именно подбородок увидела первым делом Олимпиада Владимировна и поняла, что у нее в прихожей труп.
Самый настоящий труп.
Как в детективе.
Так, говорите, что никогда его раньше не видели?
Фу-ты ну-ты!
Олимпиада перевела дыхание и посмотрела милицейскому между бровей. Она где-то читала, что такой прием безотказно действует, если хочешь показать собеседнику, что презираешь его от всей души. Не смотреть в глаза, а смотреть между бровей.
Фу-ты ну-ты!
Олимпиада перевела дыхание и посмотрела милицейскому между бровей. Она где-то читала, что такой прием безотказно действует, если хочешь показать собеседнику, что презираешь его от всей души. Не смотреть в глаза, а смотреть между бровей.
Все наоборот, сказала она совершенно спокойно, я вам говорила и повторяю еще раз, что это наш сосед с третьего этажа. Его зовут Георгий Николаевич Племянников. Или Георгий Иванович, что ли! Я точно не помню.
Да как же мы его не знаем, когда каждый день в парадном с ним встречаемся! закричала Люсинда Окорокова. Да что вы такое говорите, когда мы вам уже сто раз сказали
А вы пока помолчите, не поворачиваясь к Люсинде, велел милицейский, вас пока никто не спрашивает, кого вы встречаете!
Елки-палки, пробормотала Олимпиада Владимировна, что же это такое!
На площадке переговаривались какие-то люди, и соседи собрались, Олимпиаде было видно, что Парамоновы что-то очень активно втолковывают другому милицейскому, который их слушает, прищурившись, как в кино про ментов, или оперов, или про кого там еще бывает кино?..
Так это вы его по темечку тюкнули, что ли?
Да никого мы не тюкали по темечку! взвилась Люсинда Окорокова. Что вы такое говорите, товарищ милиционер!
А вы помолчите, перебил милицейский тяжелым голосом, вас пока никто не спрашивает!..
Люсинда булькнула что-то и больше не встревала. У Олимпиады Владимировны в сумочке зазвонил мобильный. Позвонил-позвонил и перестал. Все некоторое время слушали, как он звонит.
Значит, открыли вы дверь, он и упал, да?
Да.
А до этого, значит, ничего не видели и ничего не слышали, да?
Да.
А встали вы, значит, в полвосьмого, несмотря на то, что суббота, да?
Да.
И встали потому, что вот та девушка к вам в гости пришла, да?
Да.
А пришла она за тем, чтобы вам песню спеть, и для этой цели принесла с собой гитару?
Да.
А у вас, значит, так принято, по соседям с утра пораньше в нижнем белье ходить и песни играть, да?
Да.
И значит, мужика этого вы как увидели на площадке, так с перепугу его по башке тюк! Да?
Да. То есть нет, нет! Я же говорю вам, что мы его увидели уже мертвого, он на нас упал! Прямо с площадки! вспомнив, она чуть не заплакала. Что вы ко мне пристали, а?
Это не я к вам пристал, ответил милицейский очень серьезно, это вы мне тут сказки рассказываете и думаете, что я вам поверю! Куда орудие дела, говори, шалава! вдруг заревел он так, что Олимпиада Владимировна отшатнулась. Куда дела, говори, ну!!
Так уж получилось, что Олимпиаду Владимировну никто и никогда не называл шалавой, и теперь она вдруг поняла, что этот человек почему-то считает себя вправе так громко и так гадко кричать и еще почему-то чувствует себя хозяином положения, а она совсем никто, просто какая-то букашка, козявка, шалава, и ему нет никакого дела до того, что она может обидеться или заплакать!..
Она смотрела на него и решительно не знала, что теперь делать. Как теперь жить после того, как он заорал и назвал ее шалавой.
Ну вот что, Люсинда Окорокова вдруг вскочила с места, кинулась к милицейскому и уперла руки в боки. Будешь тут орать, так я тебя живо к порядку призову! Ты че, решил, что если тута с тобой интеллихентно базарят, так тебе все можно, да? Она так и сказала «интеллихентно» и еще губы скривила презрительно. Я те щас покажу базар! Щас тута в одну минуту весь ОМОН с Выхинского рынка будет, мало не покажется! Если те че надо, спрашивай, как человек культурный, а если ниче не надо, то и выметайся отсюдова и не приходи, пока не придумаешь, че спросить! Понял, нет?
Милицейский смотрел на нее, вытаращив глаза, даже позабыл про сигарету, которую курил.
Люсинда Окорокова вырвала бычок у него из пальцев и затолкала в чашку, из которой они давеча так вкусно попивали кофе. Милицейский проводил бычок глазами.
И не кури тута! Ты разрешения спросил? А не спросил, так и вали курить на площадку!
Во разошлась-то, осторожно сказал кто-то из прихожей, разошлась, да, товарищ лейтенант?
А мы никого не убивали, по голове не тюкали, и вообще! Мы кофе пили, а потом Липа на работу собралась, потому что ей позвонили!
Словно в подтверждение того, что «звонили», в прихожей пронзительно зашелся телефон, так что милицейский подпрыгнул на стуле и пробормотал:
Ничего себе звоночек
Это была Марина Петровна, и она осведомлялась, почему Олимпиада до сих пор не прибыла на работу, хотя ее «вызывали».
Марин, заговорила Олимпиада, а все на нее смотрели, у нас тут небольшое ЧП в подъезде, сейчас мы все уладим, и я приеду.
ЧП? переспросила начальница холодно. Что за ЧП может быть в подъезде и какое оно имеет к тебе отношение? Ты обещала приехать, я уже два часа жду, а у тебя что-то там такое в подъезде!..
Убийство, сказала Олимпиада Владимировна с некоторым злорадством. А больше ничего.
Что-о? протянула начальница, растерявшись. Что такое?!
Можно мне трубочку? сладким голосом попросил внезапно оказавшийся рядом милицейский и, не дожидаясь ответа, протянул руку. Старший лейтенант Крюков, убойный отдел. Кто говорит?
Олимпиада стояла рядом и живо представляла себе, что сейчас происходит с Мариной Петровной и что произойдет с ней, Олимпиадой, когда она приедет на работу.
Лучше было не представлять.
Она вернулась в комнату, где вытянувшаяся в струнку в кресле Люсинда пыталась делать ей какие-то знаки, которых она не понимала, махнула на нее рукой и, брезгливо морщась, унесла на кухню чашки, в одной из которых был окурок. Старший лейтенант все говорил.
Чего там, а? свистящим шепотом вопросила Люсинда. Чего там творится-то?
Не знаю, тоже шепотом ответила Олимпиада Владимировна и заправила за ремень вылезающую блузку. Парамоновых допрашивают, кажется.
Во дела, а? с восторгом выдохнула Люсинда. Во история, а?!
Ужас какой-то, сказала Олимпиада Владимировна. Ужас и кошмар. Мне на работе попадет, и Олежка должен приехать!
Люсинда в кресле подвинулась в ее сторону и сказала, радостно блестя глазами:
А ты говорила, что детективов в жизни не бывает! Вот тебе и не бывает!
Олимпиада возмутилась:
Господи, что ты несешь, Люська! Ты только послушай, как он с нами разговаривает, будто мы мы будто он нас подозревает!
А он нас подозревает, с удовольствием согласилась Люсинда.
Детективчик получился первый сорт милиция приехала, все соседи высыпали, всех допрашивают, и труп она нашла, она первая, целая история вышла, а намечался самый обычный, унылый и серый день! Правда, соседа немножко жалко, был он смирный, работал на заводе «Серп и Молот», выпивал умеренно и занимался «радиолюбительством» у него в квартире был целый склад барахла, лампочек каких-то, проволочек и прочей чепухи. Люсинда видела, когда приходила убираться, и тогда же узнала, что он радиолюбитель. В прошлом году он проводил в армию сына Серегу, который был похож на Костика, славшего «военные приветы из далекого города Архангельска», и стол на проводы собирала тоже Люсинда.