Чем дольше я смотрела на нее, тем лицо ее все больше казалось мне знакомым. И вдруг я поняла, это же, очевидно, сестра Сергея Кукушкина
Вы что, к нам? спросила она.
Мне нужно к Кукушкиным
Идемте. Мы и есть Кукушкины
Я прошла вслед за ней в сени. На стене висел велосипед с выгнутой, должно быть, не раз чиненной рамой.
«Наверно, велосипед Сергея», подумала я.
Сюда идите, сказала девушка, раскрывая дверь.
Небольшая комната встретила меня отрадным после мороза теплом. Топилась печь, облицованная кафельными плитками, белыми и голубыми. Почему-то мне подумалось, что Сергей сам укладывал плитки.
Возле дверцы, в которой уютно трещали дрова, стояла женщина, уже немолодая, в темной вязаной кофте. Отблеск огня окрасил ее лицо в розовый цвет, или, может быть, лицо ее вспыхнуло при виде меня?
Так вот какая она была, мать Сергея Кукушкина
Она разглядывала мою шинель, серую бобриковую ушанку, а глаза ее широко расставленные, схожие по цвету с глазами сына. Я шагнула к ней, а она молча стояла возле печки и только смотрела, не спуская глаз. И сестра тоже смотрела на меня.
Наконец мать спросила:
Вы кто? Оттуда?
Я кивнула.
Сестра подвинула мне стул.
Разденьтесь, сказала она. Здесь тепло.
Я сняла шинель, и она взяла ее, повесила на крючок возле двери.
Значит, ты была там вместе с Сережей, сказала мать.
Села за стол, и я села напротив нее.
Мы прошлым летом получили письмо
Глаза матери были совершенно сухие. Сестра стала рядом с матерью, положив руки на ее плечо.
У нас многие говорят, сказала сестра. На фронте бывает всякое, напишут, что погиб, а на самом-то деле
Я не ответила ей. И мать поняла, что я знаю, как все было.
Ты мне все расскажи, слышишь? сказала она.
Сережа погиб, сказала я, утром пятого июля сорок второго года.
Сестра вдруг всхлипнула, но мать строго сказала:
Замолчи, Ольга!
Глянули на меня.
Сама видела?
Да. Он спас меня и погиб. От мины.
Как же это все случилось?
Он упал на меня и закрыл собой
Мать встала, подошла к комоду, выдвинула ящик, вынула письмо в измятом конверте.
Раскрыла конверт, прочитала негромко:
«Ваш сын погиб смертью героя за свободу и независимость нашей Родины»
Ольга заплакала. Должно быть, слова, прочитанные матерью, как-то по-новому обожгли ее, или просто ей подумалось: вот перед ними та, из-за которой погиб Сережа
А мать не заплакала. Бережно сложила письмо, сунула его обратно в ящик комода и снова села за стол.
Ты дружила с Сережей?
Да.
Сама не знаю, как вырвалось у меня это «да».
Может, еще до войны дружила?
Нет, мы познакомились на фронте.
Он нам писал, что у них в части есть одна девушка, стало быть, это ты?
Я кивнула.
О какой девушке писал Сережа? Не все ли равно, теперь уже не узнать.
Но я решила держаться до конца. Наверно, думала я, им обеим будет легче жить, сознавая, что Сережа успел полюбить кого-то там, на фронте
Опустив голову, мать разглядывала узоры клеенки, покрывавшей стол, красные и серые, уже порядком стертые от времени.
Она была, вероятно, немного старше Ляли, но Ляля судорожно боялась старости, а мать, видно, решилась и шагнула в старость без страха. Или, вернее сказать, просто не думала о близкой старости, потому что ей было не до того.
Расскажи мне еще раз про Сережу
Я молчала. Мать сказала сурово:
Ты не думай, мы, Кукушкины, сильные, все выдержим
Она слушала меня, не проронив ни слова. Потом сказала дочери:
Поставь-ка чайник. Будем чай пить
Сколько буду жить, никогда не забуду, как мы сидели втроем и пили чай.
Мать подала мне чашку первой.
Это его чашка. Никто из нее не пьет, а тебе можно
Чашка была белая, с розовой каемкой по краям.
Ты сидишь на его месте, сказала мать. Он всегда здесь сидел
Ольга сказала:
Мама каждый день ставит на стол его чашку
Имела ли я право сидеть на его месте и пить чай из чашки, из которой пил он?
Имела ли я право сидеть на его месте и пить чай из чашки, из которой пил он?
Подожди, я тебе сейчас покажу его тетради, сказала мать.
Тетради были обычные, школьные, в косую линейку.
Вот его сочинение, помню, его тогда в роно на выставку отправили
Сочинение он написал в седьмом классе.
«Самый счастливый день в моей жизни».
Прочитай вслух, приказала мне мать, и я стала читать. У него был разборчивый почерк, только иногда буквы в конце страницы сползали вниз.
«Самый счастливый день в моей жизни был в пионерском лагере, когда я научился ездить на мотоцикле. Наш пионервожатый Костя Воробьев научил меня, и я сел на его мотоцикл и вдруг сразу понял, что машина послушна мне. Тогда я дал газ и поехал к лесу. Я еще никогда раньше не был таким счастливым, как тогда»
Я читала, а они обе, мать и Ольга, слушали меня и одинаково шевелили губами, как бы повторяя за мной слова, очевидно наизусть выученные ими.
Он хотел накопить деньги, сказала Ольга, когда я кончила читать. Он, когда поступил на работу, все говорил: «Вот накоплю денег и куплю мотоцикл»
Только ничего у него не получилось, сказала мать. Он ведь был у нас главный, все на нем, отец умер, ему и пяти лет не было
А это его велосипед висит в сенях?
Его. Сам собрал из какого-то старья.
Он был на все руки сказала Ольга. Сам крышу чинил, сам колодец чистил. Все умел
Мать снова встала, подошла к комоду. Вынула из ящика альбом, старинный, покрытый потускневшим малиновым плюшем.
Смотри, это он совсем еще маленький
Видишь, как был курносым, так и остался, сказала Ольга.
Весь в отца пошел, сказала мать. А здесь он уже когда в школе стал учиться, в первом классе.
В той самой школе, вставила Ольга, где мама работала техничкой.
Да, тридцать лет проработала, а теперь в госпитале, в Мытищах, санитаркой.
Рабочую карточку дают, сказала Ольга.
Он тебе рассказывал, как ногу сломал? спросила мать.
Кажется, нет.
Это он крышу красил, да не удержался Целых два месяца на костылях ходил
А знаешь, его однажды с урока географии выгнали, сказала Ольга. Он тогда в шестом классе учился, вышел к доске, учительница говорит: «Покажи мне на карте Индийский океан», а он ищет, ищет, никак отыскать не может. Потом говорит ей: «Такого океана нет, есть Великий или Тихий, есть Атлантический и Северный Ледовитый, а Индийского нет». А она у нас очень нервная была, спрашивает его: «Так что же, я сама выдумала Индийский океан?» Сережа вдруг как ляпнет: «Может, и правда сами выдумали»
Он очень обиделся на учительницу за то, что выгнала его из класса, сказала мать. Даже в школу не хотел идти, едва уговорила его
А помнишь, мама, как ты его крапивой огрела?
Как не помнить. Он тогда купаться ушел с ребятами, все вернулись, а его нет как нет. Я просто с ума чуть не сошла, бегаю по поселку, ищу его Гляжу, в десять вечера является. «Я, говорит, в Москву ездил, на метро катался» Ну, тут я его как вытяну крапивой.
Мать отпила глоток остывшего чая из своей чашки.
А теперь вот вспомнишь
А он смеялся, сказала Ольга. Ты за ним с крапивой бегаешь, а он смеется
Он у нас веселый был, вспоминала мать. И заботливый. Первую получку принес мне, вот сюда на стол положил, говорит: «Давай, мама, купи себе все, что хочешь», а денег-то всего ничего, и не знаешь, какую дыру прежде заткнуть
Он всю получку маме сполна отдавал, сказала Ольга.
Смотри, мать показала мне карточку. Это он снялся, когда работать пошел
Он был на всех фотографиях одинаковый, такой, каким я запомнила его, светловолосый, с широко расставленными глазами.
Он любил сниматься, рассказывала Ольга. Бывало, говорит: «Вот стану совсем старый, увижу на фото, каким был в молодости, сам себе позавидую»
Ты любила его? помолчав, спросила мать.
Любила.
И он тебя тоже?
Конечно.
Сережа не умел кривить душой, сказала Ольга. Если любил, так любил, это уж точно
Они вспоминали о Сереже, перебивая друг друга, должно быть находя в воспоминаниях горькую отраду.
И жизнь этого человека, которая до того была совсем мне неизвестна, вдруг раскрылась передо мной.
Я видела его школьником, который не мог отыскать на карте Индийский океан и написал сочинение о самом счастливом дне своей жизни. Видела на мотоцикле, когда он впервые ощутил машину послушной его рукам и поехал в лес, и ветер гудел в ушах, и руки его крепко держали руль.
Видела, как он собирает велосипед, как взбирается на крышу, чтобы покрасить ее, и ходит потом на костылях, и, наверно, боится, что на всю жизнь останется хромым. И приносит матери получку, чтобы она купила себе все, что хочет
Мне уже не было совестно оттого, что я назвалась его любимой, потому что я и в самом деле полюбила его
Был уже вечер, когда я собралась домой.
Я провожу тебя, предложила Ольга.
И я с вами, сказала мать. Мне все равно скоро уже на ночное дежурство, в госпиталь
Мы вышли гуськом на дорогу, ведущую к станции. Час бежал впереди, поминутно оглядываясь на нас.
Времени было еще достаточно, до поезда целых двенадцать минут.
Значит, завтра обратно на фронт? спросила мать.
Да. В пятнадцать ноль-ноль надо быть на вокзале
Мать остановилась, и я остановилась тоже.
Господь с тобой, мать широко перекрестила меня. Смотри, пиши нам
Конечно, буду писать.
Адрес запомнила?
Еще бы!
Вдали послышался шум поезда.
Счастливо тебе, Катя, сказала Ольга.
А потом мать положила мне руки на плечи. В темноте слабо белело ее лицо. И глаза казались очень большими.
Будь здорова, дочка, сказала мать и прижала меня к себе.
Я не хотела плакать, я держалась весь день, как могла, потому что мать тоже не плакала, а тут слезы против воли покатились по моим щекам, и я целовала ее лицо, руки, волосы, и опять плакала, и говорила какие-то слова, теперь уже и не помню какие
Она молчала, не отрывая от меня глаз.
И вдруг сказала:
Если бы у тебя ребеночек от Сережи остался
Тяжело дыша, поезд подошел к платформе и остановился, замер на минуту.
В последний раз я обняла мать, потом вскочила в вагон. И поезд тут же тронулся.
Тетя Чайпить
В моей жизни случались люди, которые, казалось бы, прошли мимолетно, но я их запомнила и порой представляю себе так ясно, словно только вчера рассталась, и мысленно говорю с ними, и думаю о них
Где теперь тот загорелый черноглазый мальчик, что поднес мне однажды чемодан от вокзала до гостиницы в Конотопе?
Уже вечер спустился над городом, не было ни машин, ни трамваев, и я стояла на привокзальной площади, не зная, куда идти, в какую сторону. И тут подошел он, спросил: