Избранное. Стихи, песни, поэмы - Городницкий Александр Моисеевич 10 стр.

Я перечитываю Куна
Весенней школьною порой.
Мне так понятен этот юный
Неунывающий герой,
За миловидной Андромахой
Плывущий к дальним берегам 
Легко судьбу свою без страха
Вручить всеведущим богам!

Я перечитываю Куна.
Июль безоблачный высок,
И ветер, взбадривая шхуны,
Листает воду и песок.
Сбежим вослед за Одиссеем
От неурядиц и семьи!
В далёких странствиях рассеем
Земные горести свои!

Я перечитываю Куна.
В квартире пусто и темно.
Фонарный свет струится скудно
Через закрытое окно.
Ужасна смерть царя Эдипа,
Язона горестен финал.
Как этот мир устроен дико!
Как век наш суетен и мал!

Когда листва плывёт по рекам,
У осени на рубеже,
Читайте мифы древних греков. 
Там всё написано уже.
Судьба души твоей и тела 
Лишь повторённое кино,
Лишь вариация на тему,
Уже известную давно.

Кто за грядущее в ответе,
Монгол, усатый ли грузин?
Дух времени не есть ли ветер,
Как утверждает Карамзин?
Орошено какою тучей,
Из чьих краёв принесено,
Взошло на почве нашей тучной
Холопства горькое зерно?
Страшнее нет господней кары,
Не отмолить её в ночах,
Опричнина или татары
В нас воспитали этот страх?
Стране, где рабство выше нормы
Укоренилось за года,
Вредны внезапные реформы,
Как голодающим еда.
Земля в вечернем освещенье,
И понимается не вдруг,
Что не способно просвещенье
Сей тяжкий вылечить недуг.
Откуда брать исток надежде,
Где корень нынешних потерь?
Как мы вперёд смотрели прежде,
Так смотрим в прошлое теперь!

Я перечитываю Куна
Весенней школьною порой.
Мне так понятен этот юный
Неунывающий герой,
За миловидной Андромахой
Плывущий к дальним берегам 
Легко судьбу свою без страха
Вручить всеведущим богам!

Я перечитываю Куна.
Июль безоблачный высок,
И ветер, взбадривая шхуны,
Листает воду и песок.
Сбежим вослед за Одиссеем
От неурядиц и семьи!
В далёких странствиях рассеем
Земные горести свои!

Я перечитываю Куна.
В квартире пусто и темно.
Фонарный свет струится скудно
Через закрытое окно.
Ужасна смерть царя Эдипа,
Язона горестен финал.
Как этот мир устроен дико!
Как век наш суетен и мал!

Когда листва плывёт по рекам,
У осени на рубеже,
Читайте мифы древних греков. 
Там всё написано уже.
Судьба души твоей и тела 
Лишь повторённое кино,
Лишь вариация на тему,
Уже известную давно.

Для чего тебе нужно в любовь настоящую верить?
Всё равно на судах не узнаешь о ней ничего.
Для чего вспоминать про далёкий покинутый берег,
Если ты собираешься снова покинуть его?
Бесполезно борта эти суриком красить-стараться, 
Всё равно в океане они проржавеют насквозь.
Бесполезно просить эту женщину ждать и дождаться,
Если с нею прожить суждено тебе всё-таки врозь.

Для чего тебе город, который увиден впервые,
Если мимо него в океане проходит твой путь?
Как назад и вперёд ни крутите часы судовые,
Уходящей минуты обратно уже не вернуть.
Все мы смотрим вперёд,  нам назад посмотреть не пора ли,
Где горит за кормой над водою пустынной заря?
Ах, как мы легкомысленно в юности путь свой избрали,
Соблазнившись на ленточки эти и на якоря!

Снова чайка кричит и кружится в багровом тумане.
Снова судно идёт, за собой не оставив следа.
А земля вечерами мелькает на киноэкране, 
Нам уже наяву не увидеть её никогда.
Для чего тебе нужно по свету скитаться без толка? 
Океан одинаков повсюду  вода и вода.
Для чего тебе дом, где кораллы пылятся на полках,
Если в доме безлюдном хозяина нет никогда?

И мы когда-то были рыбы
И населяли тонкий слой
В расселинах горячей глыбы,
Что именуется Землёй.
И нас питала эта влага,
Вскипающая под винтом,
Лишь постепенно, шаг за шагом,
На сушу вышли мы потом.
Об этом помню постоянно
Над крутизной морских глубин.
Милее мне, чем обезьяна,
Сообразительный дельфин.
И я, не знаю, как другие,
Испытываю близ морей
Подобье странной ностальгии
По давней родине моей.
Когда циклон гудит за шторой,
Всмотритесь в утренний туман:
Зовёт назад, в свои просторы,
Наш прародитель Океан.
И, словно часть его здоровья,
Дарованная навсегда,
Стучится в жилах наших кровью
Его солёная вода.

Осенний норд-ост виноградную клонит лозу.
Уходит таможня, довольная сделанным сыском.
Цементное небо клубится над Новороссийском.
Прощаюсь с каютой, земля ожидает внизу.
Прощаюсь с каютой. Домой сувениры везу.
Земная усталость в моём ошвартованном теле.
Окончены сборы. Стенные шкафы опустели.
Получены деньги. Земля ожидает внизу.
Прощаюсь с каютой. Внезапной соринкой в глазу
Царапает веки пустяшная эта утрата.
Уложены вещи. Машина чернеет у трапа.
Прощаюсь с каютой, земля ожидает внизу.
Какие пейзажи мне виделись в этом окне! 
Мосты над Килем, золотые огни Лиссабона,
Гавайские пальмы, Коломбо причальные боны,
Снега Антарктиды в негаснущем жёлтом огне.
Прощаюсь с каютой, где помню я штиль и грозу,
Мужские беседы и шёпот опасливый женский,
Где ждал телеграммы и мучился скорбью вселенской.
Уходят минуты, земля ожидает внизу.
Прощаюсь с каютой. Лежалый сухарик грызу.
Закон о питьё напоследок ещё раз нарушу.
Я вещи собрал, но свою оставляю здесь душу.
Прощаюсь с каютой, земля ожидает внизу.
Прощаюсь с каютой. Скупую стираю слезу.
Не ради валюты, не ради казённого хлеба
Поднялся и я в океана солёное небо.
Полёт завершился, земля ожидает внизу.

Неподвижность заката над мраморной низкой стеною,
Черепичные кровли и моря пронзительный свет.
Родились мы когда-то от общего пращура Ноя,
Мы едины по крови, друзья мои, Хам и Яфет.
Здесь нас грудью кормили, и песни забытые пели,
И как будто им вторя, вот так же качалось у ног,
В блёстках солнечной пыли, подобие тёплой купели,
Средиземное море, цветных побережий венок.
Воин бронзовый дремлет у края коринфской террасы.
Я к нему подойду, и раскроется передо мной
Курс истории древней, учебник для пятого класса,
В сорок пятом году, в Ленинграде, разбитом войной.
Изуродован в битвах триремы окованный кузов.
Этот мир обречён, он у времени на волоске,
И опять, как в забытых за тысячу лет Сиракузах,
Тень солдата с мечом заслоняет чертёж на песке.

На Маяковской площади в Москве
Живёт моя далёкая подруга.
В её окне гнездо свивает вьюга,
Звезда горит в вечерней синеве.
Судьбы моей извилистая нить
Оборвана у этого порога.
Но сколько ни упрашивай я Бога,
Нам наши жизни не соединить.

На Маяковской площади в Москве,
Стремительностью близкая к полёту,
Спешит она утрами на работу,
Морозный снег блестит на рукаве.
Наш странный затянувшийся роман
Подобен многолетней катастрофе.
Другим по вечерам варить ей кофе,
Смотреть с другими в утренний туман.

Но в час, когда подводный аппарат
Качается у бездны на ладони,
Её печаль меня во тьме нагонит
И из пучины выведет назад.
Но в час, когда, в затылок мне дыша,
Беда ложится тяжестью на плечи,
Меня от одиночества излечит
Её непостоянная душа.

На Маяковской площади в Москве,
За тёмною опущенною шторой
Настольной лампы свет горит, который
Мерцает мне, как путеводный свет.
Пусть седина змеится на виске,
Забудем про безрадостные были,
Пока ещё про нас не позабыли
На Маяковской площади в Москве.

Скажи, Улисс, о чём поют сирены?
Чем песня их пьянящая манит,
Когда штормит, и струи белой пены
Секут волну, как кварц сечёт гранит?
Когда над мачтой, наклонённой низко,
Несётся тучи сумеречный дым
И снова Понт становится Эвксинский
И негостеприимным, и седым?
В чём этих песен тягостная мука?
Когда гремит норд-ост, начав с низов,
Я слышу их неодолимый зов,
Подобный колебаньям инфразвука.
Не потому ль мы покидаем быт свой,
В желаниях и чувствах не вольны,
И гонит нас слепое любопытство
Навстречу пенью утренней волны?
Не потому ли, озарив окрестность,
В неведомую веру обратив,
Морочит душу этот неизвестный,
В тысячелетья канувший мотив?
Так, изогнувшись хищно и горбато,
Фарфор атоллов, акварель лагун
Крушит волна, рождённая когда-то
На противоположном берегу.
Глухая ночь. Предельный угол крена.
Куда плывём погоде вопреки?
Скажи, Улисс, о чём поют сирены?
Хотя бы смысл, хотя бы часть строки!

Причин потусторонних не ищите.
Уже Сальери держит яд в горсти.
И если Рим нуждается в защите
Гусей,  его, как видно, не спасти.
Всё наперёд записано в анналы,
И лунный диск уменьшился на треть.
Но Моцарт жив, и отступают галлы,
И не сегодня Риму умереть.
Любой полёт  лишь элемент паденья.
Когда кругом обложит вас беда,
Не стоит покоряться Провиденью.
Исчезнет всё, но вот вопрос  когда?
Не надо рвать в отчаянье одежду 
Искусство в том, чтоб не терять лица.
Благословим случайность и надежду
И будем защищаться до конца!

Остров Хиос, остров Самос, остров Родос, 
Я немало поскитался по волнам.
Отчего же я испытываю робость,
Прикасаясь к вашим древним именам?
Возвращая позабывшиеся годы,
От Невы моей за тридевять земель
Нас качают ваши ласковые воды 
Человечества цветная колыбель.

Пусть на суше, где призывно пахнут травы,
Ждут опасности по десять раз на дню, 
Чёрный парус, что означить должен траур,
Белым парусом на мачте заменю.
Трудно веровать в единственного бога:
Прогневится и тебя прогонит прочь,
На Олимпе же богов бессмертных много,
Кто-нибудь да согласится нам помочь.

Что нам Азия, что тесная Европа 
Мало проку в коммунальных теремах.
Успокоится с другими Пенелопа,
Позабудет про папашу Телемах.
И плывём мы, беззаботны как герои,
Не жалеющие в жизни ничего,
Мимо Сциллы и Харибды, мимо Трои, 
Мимо детства моего и твоего.

Тучи светлый листок у луны на мерцающем диске.
Вдоль по лунной дорожке неспешно кораблик плывёт.
Мы плывём на восток голубым океаном Индийским
Вдоль тропических бархатных благословенных широт.
Пусть, напомнив про дом, догоняют меня телеграммы,
Пусть за дальним столом обо мне вспоминают друзья, 
Если в доме моём разыграется новая драма,
В этой драме, наверно, не буду участвовать я.

Луч локатора сонный кружится на тёмном экране.
От тебя в стороне и от собственной жизни вдали
Я плыву, невесомый, в Индийском ночном океане,
Навсегда оторвавшись от скованной стужей земли.
Завтра в сумраке алом поднимется солнце на осте,
До тебя донося обо мне запоздалую весть.
Здесь жемчужин  навалом, как в песне Индийского гостя,
И алмазов в пещерах  конечно же, тоже не счесть.

Пусть в последний мой час не гремит надо мной канонада,
Пусть потом новосёлы моё обживают жильё,
Я живу только раз  мне бессмертия даром не надо,
Потому что бессмертие  то же, что небытие.
Жаль, подруга моя, что тебе я не сделался близким.
Слёз напрасно не трать,  позабудешь меня без труда.
Ты представь, будто я голубым океаном Индийским
Уплываю опять в никуда, в никуда, в никуда.