Веселое настроение
Веники продаем! Веники продаем! кричит женщина на углу.
Полная корзина веников. Почему бы мне не купить веник?
Дайте веник.
Я иду по улице, машу веником.
Простите, где вы купили веник? интересуется милая девушка.
Как где купил, на углу купил
Я провожаю девушку.
Она тоже купила веник, и мы вдвоем с ней машем вениками и смеемся.
Это было вчера
Нас разделяла перегородка с обоями с двух сторон. За перегородкой я слышал, как Кошкин кашлял и как смеялся, когда вычитывал в книжках смешное. Он всегда громко смеялся, читая забавные книжки. Иногда он смеялся по целым дням, с перерывами на обед. Это значит, что книжка попалась очень забавная. Он стучал мне в перегородку, приглашая с ним посмеяться. Мы сидели вдвоем на его диване и грохотали что было мочи. Мы смеялись так, что графин на столе выплескивал воду. Я не мог очень много смеяться, я тотчас чувствовал спазмы в горле и уходил к себе. Каждый раз зарекался я смеяться так сильно. Вот и сейчас, я только что лег и улеглись мои спазмы, как вдруг он опять стал звать меня, заливаясь смехом. Но я больше не мог смеяться. Он позвал меня еще раза два. Я притворился спящим.
И вдруг Он прошел сквозь перегородку, прошел надо мной по воздуху, сотрясаясь от смеха, вошел в другую стенку, вышел из нее, нырнул в потолок и все продолжал смеяться, смеяться, потом он вошел преспокойно в пол, вышел из пола, нырнул в окно, вынырнул из окна, затем пропал на моих глазах, очутился на улице, и оттуда я слышал его непрерывный смех.
Я накрыл голову одеялом. Это все показалось мне слишком странным. Я накрыл голову одеялом и так сидел без движения, но чувствовал, что у меня дрожат коленки. Кошкин звал меня за перегородку.
Я молчал.
Он снова позвал меня.
Я молчал.
Сережа, спросил он, ты спишь?
Я не пойду, сказал я глухо.
Ну и дурак, сказал он.
Ну и ладно, сказал я глухо.
Кошкина хоронили на другой день. Он лежал в гробу с улыбкой. Его провожали с музыкой. На кладбище выступали ораторы. Хвалили Кошкина. Говорили, что зря он умер. Плакала мать его, приехавшая из Пензы. Печально смотрел в одну точку брат его из Мытищ.
На следующее утро Кошкин позвал меня из своей комнаты. Он опять над чем-то смеялся. Это меня удивило, так как он вчера умер. Я вошел к нему. Он сидел на диване и читал книгу.
Ты же умер, сказал я ему.
Это было вчера, сказал он просто.
Я жду вас всегда с интересом
Такого педагога я не встречал за все время своей учебы. А учился я много. Ну, во-первых, я в некоторых классах не по одному году сидел. И когда в художественный институт поступил, на первом курсе задержался. Не говоря уже о том, что поступал я в институт пять лет подряд.
Но никто не отнесся ко мне с таким спокойствием, с такой любовью и нежностью, никто не верил так в мои силы, как запомнившийся мне на всю жизнь профессор анатомии. Другие педагоги ставили мне двойки, даже не задумываясь над этим. Точно так же не задумываясь, они ставили единицы, а один педагог поставил мне ноль. Когда я спросил его, что это значит, он ответил: «Это значит, что вы НОЛЬ! Вы ни черта не значите, вы не согласны со мной?» «Послушайте, сказал я тогда, какое вы имеете право ставить мне ноль? Такой отметки, насколько мне известно, не существует!» Он улыбнулся мне прямо в лицо и сказал: «Ради исключения, приятель, ради исключения, я делаю для вас исключение!» Он сказал таким тоном, как будто это было приятное исключение. Этим случаем я хочу показать, насколько все педагоги не скупились ставить мне низкие оценки.
Но этот! Нет, это был исключительный педагог!
Когда я пришел к нему сдавать анатомию, он сразу, даже не дождавшись от меня ни слова, сказал, мягко обняв меня за плечо:
Ни черта вы не знаете
Я был восхищен его проницательностью, а он, по всему видно, был восхищен моим откровенным видом ничего не знающего ученика.
Приходите в другой раз, сказал он.
Но он не поставил мне никакой двойки, никакой единицы, ничего такого он мне не поставил! Когда я спросил его, как он догадался, что я ничего не знаю, он в ответ стал смеяться, и я тоже, глядя на него, стал хохотать. И вот так мы покатывались со смеху, пока он, все еще продолжая смеяться, не махнул рукой в изнеможении:
Фу бросьте, мой милый я умоляю, бросьте ой, этак вы можете уморить своего старого седого профессора
Фу бросьте, мой милый я умоляю, бросьте ой, этак вы можете уморить своего старого седого профессора
Я ушел от него в самом прекрасном настроении.
Во второй раз я, точно так же ничего не зная, явился к нему.
Сколько у человека зубов? спросил он.
Вопрос ошарашил меня: я никогда не задумывался над этим, никогда в жизни не приходила мне в голову мысль пересчитать свои зубы.
Сто! сказал я наугад.
Чего?
Сто зубов! сказал я, чувствуя, что цифра неточная.
Он улыбался. Это была дружеская улыбка. Я тоже в ответ улыбнулся так же дружески и сказал:
А сколько, по-вашему, меньше или больше?
Он уже вздрагивал от смеха, но сдерживался. Он встал, подошел ко мне, обнял меня, как отец, который встретил своего сына после долгой разлуки.
Я редко встречал такого человека, как вы, сказал он, вы доставляете мне истинное удовольствие, минуты радости, веселья но, несмотря на это
Почему? спросил я.
Никто, никто, сказал он, никогда не говорил мне такой откровенной чепухи и нелепости за прожитую жизнь. Никто не был так безгранично невежествен и несведущ в моем предмете. Это восхитительно! Он потряс мне руку и, с восхищением глядя мне в глаза, сказал: Идите! Приходите! Я жду вас всегда с интересом!
Спросите еще что-нибудь, сказал я обиженно.
Еще спросить? удивился он.
Только кроме зубов.
А как же зубы?
Никак, сказал я. Мне неприятен был это вопрос.
В таком случае посчитайте их, сказал он, приготавливаясь смеяться.
Сейчас посчитать?
Пожалуйста, сказал он, я вам не буду мешать.
Спросите что-нибудь другое, сказал я.
Ну хорошо, сказал он, хорошо. Сколько в черепе костей?
В черепе? переспросил я. Все-таки я еще надеялся проскочить.
Он кивнул головой. Как мне показалось, он опять приготовился смеяться.
Я сразу сказал:
Две!
Какие?
Лоб и нижняя челюсть.
Я подождал, когда он кончит хохотать, и сказал:
Верхняя челюсть тоже имеется.
Неужели? сказал он.
Так в чем же дело?! сказал я.
Дело в том, что там есть еще кости кроме этих.
Ну, остальные не так значительны, как эти, сказал я.
Ах, вот как! сказал он весело. По-вашему, значит, самая значительная нижняя челюсть?
Ну не самая сказал я, но тем не менее это одна из значительнейших костей в человеческом лице
Ну предположим, сказал он весело, потирая руки, ну, а другие кости?
Другие я забыл, сказал я.
И вспомнить не можете?
Я болен, сказал я.
Что же вы сразу не сказали, дорогой мой!
Я думал, что он мне сразу сейчас же тройку поставит, раз я болен. И как я сразу не догадался! Сказал бы голова болит, трещит, разламывается, разрывается на части, раскалывается вся как есть
А он этак весело-весело говорит:
Вы костей не знаете.
Ну и пусть! говорю. Не любил я этот предмет!
Мой милый, сказал он, мое восхищение вами перешло всякие границы. Я в восторге! До свидания! Жду вас!
Он с чувством пожал мне руку. Но он не поставил мне никакой двойки, никакой единицы!
До свидания! сказал я.
Я помахал ему на прощание рукой, а уже возле дверей поднял кверху обе руки в крепком пожатии и помахал. Он был все-таки очень симпатичный человек, что там ни говорите. Конечно, если бы он мне тройку поставил, он бы еще больше симпатичный был. Но все равно он мне нравился. Я даже подумал: уж не выучить ли мне, в конце концов, эту анатомию, а потом решил пока этого не делать. Я все-таки еще надеялся проскочить!
Когда я к нему в третий раз явился, он меня как старого друга встретил, за руку поздоровался, по плечу похлопал и спросил, из чего глаз состоит.
Я ему ответил, что глаз состоит из зрачка, а он сказал, что это еще не все.
Из ресниц! сказал я.
И все?
Я стал думать. Раз он так спрашивает, значит, не все. Но что? Что там еще есть в глазу? Если бы я хоть разок прочел про глаз! Я понимал, конечно, что бесполезно что-нибудь рассказывать, раз не знаешь. Но я шел напролом. Я хотел проскочить. И сказал:
Глаз состоит из многих деталей.
Да ну вас! сказал он. Вы же талантливый человек!
Я думал он разозлится. Думал вот сейчас-то он мне и поставит двойку. Но он улыбался! И весь он был какой-то сияющий, лучистый, радостный. И я улыбнулся в ответ такой симпатичный старик!
Это вы серьезно, спросил я, считаете меня талантливым?
Это вы серьезно, спросил я, считаете меня талантливым?
Вполне.
Может быть, вы мне тогда поставите тройку? сказал я. Раз я талантлив?
Поставить вам тройку? сказал он. Такому способному человеку? Да вы с ума сошли? Да вы смеетесь! Пять с плюсом вам надо! Пять с плюсом!
Не нужно мне пять, сказал я. Мне не нужно! Какая-то надежда вдруг шевельнулась, что все-таки он может мне тройку поставить.
Вам нужно пять, сказал он. Только пять.
По-вашему, выходит, вы лучше знаете, что мне нужно?
Но вы не отчаивайтесь! Главное не отчаивайтесь! Веселей глядите вперед, и главное не отчаивайтесь!
Буду отчаиваться! крикнул я.
Не смейте отчаиваться, сказал он весело, глядя в глаза, пожимая мне дружески руку. Вам нужно приходить! Еще! Все время приходить!
Зачем?
Учиться!
Я неспособный! крикнул я.
Он смотрел на меня и улыбался.
Жду вас! сказал он. Всегда! С интересом! И он поднял обе руки в крепком пожатии высоко над головой, как это делал я совсем недавно.
Густой голос Выштымова
Я с ним где-то познакомился, не помню где, да и не важно. Кажется, меня с ним Василевичи познакомили, да вы Василевичей не знаете, да дело не в этом. Вот тогда я у него и спросил, где он работает, что у него за работа и сколько он денег получает. Оказалось, он по радио вещает. Что-то там такое читает, объявляет. Да мне это и не важно было, я просто так спросил, раз познакомился. У меня своя работа, свои заботы, какое мне дело до всего этого! Да и спросил-то я его после того, как он поинтересовался, сколько я в месяц денег получаю.
Я забыл о знакомстве.
Вдруг однажды я дома сидел, жена на кухне была, а я сидел у окна, как сейчас помню: дождик накрапывал, погода такая свежая была и вот тут я и услышал этот голос. Бесспорно, Выштымова, я сразу узнал его голос, так интересно! Видел человека, с ним беседовал, и вот вам, пожалуйста, по радио говорит!