Хоть я и думал порой о Дженнифер, услышать ее имя в этом лесу, так далеко от моей прежней жизни, было странно. Должно быть, Луна рассказала брату о фотографиях с Эбби-роуд.
Дженнифер умна и амбициозна. Я произнес это так, будто бы в этом было что-то плохое, и мне немедленно стало стыдно.
Я не мог объяснить Вальтеру, что, хотя парой минут раньше и ощутил все те чувства, которыми была названа одна из фотографий Дженнифер фотография, центральным персонажем которой, как обычно, был я, в то же время в голове у меня мелькали какие-то другие ее работы из иных мест и времени. Они каруселью кружились у меня перед глазами: снимки, которые я был в этом уверен Дженнифер еще не сделала. Вишня, растущая у дома где-то в Массачусетсе. А под вишней человек. Может быть, даже я сам. Но Дженнифер где-то там тоже была. Только волосы у нее были непривычно белыми. И там был кто-то еще, но его силуэт я никак не мог разглядеть.
Иногда я скучаю по Дженнифер.
Мы разделись и оставили одежду на траве, у чистой зеленоватой воды. Что-то легко прикоснулось к шее, и я было подумал, что это бабочка. Но оказалось, это Вальтер просунул палец под нитку жемчуга. И я объяснил, что никогда не снимаю ожерелье, даже когда купаюсь. Я вошел в воду и почувствовал, как песок со дна забивается между пальцами. Я все шел и шел и оказался уже по шею в воде, но песок все еще чувствовался под подошвами.
Иногда я скучаю по Дженнифер.
Мы разделись и оставили одежду на траве, у чистой зеленоватой воды. Что-то легко прикоснулось к шее, и я было подумал, что это бабочка. Но оказалось, это Вальтер просунул палец под нитку жемчуга. И я объяснил, что никогда не снимаю ожерелье, даже когда купаюсь. Я вошел в воду и почувствовал, как песок со дна забивается между пальцами. Я все шел и шел и оказался уже по шею в воде, но песок все еще чувствовался под подошвами.
Сол, оторви ноги от земли.
Не хочу наткнуться на черепах, сказал я.
В этом озере нет черепах.
Верно, черепахи взялись из какого-то другого озера, из другого времени. И все же чувствовать песок под ногами было приятно, и мне не хотелось терять это ощущение. Вальтер вдруг нырнул и под водой дернул меня за ноги. Мы поплыли вперед, по направлению к поросшему лесом островку посреди озера. Минут через двадцать я начал дрожать. Вода оказалась на удивление холодной. Вальтер помахал кому-то рукой. Я никого не видел, но, очевидно, там все же кто-то был, раз Вальтер решил помахать. На ровной поверхности воды вскипела пена.
Доброе утро, Вольф! прокричал Вальтер по-немецки.
И мы вместе поплыли к этому невидимому Вольфу. Оказалось, он плавал, лежа на спине, работал ногами и делал махи руками. Потом он открыл глаза. Темно-карие. Чуть раскосые. На меня Вольф не смотрел, но я не сводил с него глаз, потому что точно где-то видел раньше. Может, конечно, все это было бурей в стакане воды, но меня не оставляло ощущение, что именно этот человек едва не переехал меня в Лондоне, на Эбби-роуд.
Вальтер толкнул меня в плечо.
Это Вольф, ректор нашего университета.
Вольф покосился на меня своим восточным глазом. Но вообще-то он по большей части смотрел на моего спутника, а не на меня. И что-то в его взгляде заставило меня задуматься: уж не он ли любовник Вальтера? Словно бы в доказательство моей догадки Вальтер заплыл Вольфу за спину, схватил его за запястья и вытянул ему руки за голову, как будто помогая сделать гребок.
Все верно, сказал Вольф по-немецки. Я уже не такой гибкий, как раньше. Затем он обернулся ко мне. Мы, немцы, породили все крупнейшие течения двадцатого века. Хайдеггер и Гегель феноменологию, Маркс и Энгельс коммунизм. Так что уж извините нас за некоторую неповоротливость мы просто были очень заняты.
Он снова закрыл свои раскосые карие глаза, но все же успел бросить взгляд на мое жемчужное ожерелье. На ожерелье, которое я не снимал ни при каких обстоятельствах ни ложась с кем-то в постель, ни садясь за научную работу, ни отправляясь читать лекции студентам, ни собираясь перейти улицу.
И все же неужели именно Вольф тогда меня сбил?
Тот человек, которого я видел на Эбби-роуд, точно был англичанином. Сколько вам лет, Сурл? Можете сказать, где вы живете?
Мимо проплыла рыба, задев хвостом костяшки моих пальцев.
Я все думаю, спросил я по-немецки, не могли мы с вами пересекаться в Лондоне?
Вольф приоткрыл раскосые глаза. Вальтер так и стоял позади него, удерживая на поверхности воды его голову.
Нет. Я никогда не бывал в Лондоне.
Он энергично заработал ногами, и Вальтер выпустил его голову из рук.
Позже, когда мы снова шли через лес, обратно к станции, Вальтер указал мне на припаркованный под соснами «Трабант».
Ректор предложил подвезти нас до дома.
Я бы лучше доехал на поезде.
Сол, что случилось?
У меня как-то не заладилось с машинами. И, по-моему, поездка в «траби» дела не улучшит.
Я заметил, что на нас смотрит охранник с платформы на дереве. Но взгляд его не был ни агрессивным, ни подозрительным. Казалось, он просто замечтался посреди сосен и елей. Вальтер толкнул меня в бок. К нам, перебросив через руку свернутое полотенце, направлялся Вольф.
Выбора у меня не было, пришлось возвращаться в город с Вольфом и Вальтером. Я залез на заднее сиденье машины и сделал вид, что уснул. А сам прекрасно видел, как Вальтер закинул руку Вольфу на плечи. Тот вскинул голову и покосился на меня в зеркало заднего вида. Машину он вел, удерживая руль только одной ладонью. Я все никак не мог отвести взгляд от предательской руки Вальтера.
Губы его приблизились к розовому уху Вольфа. И он произнес по-немецки не шепотом, просто приглушенно:
У него нет никаких политических убеждений. Он даже на выборы не ходит.
Вольф то ли фыркнул, то ли рассмеялся. И ответил, тоже вполголоса:
Губы его приблизились к розовому уху Вольфа. И он произнес по-немецки не шепотом, просто приглушенно:
У него нет никаких политических убеждений. Он даже на выборы не ходит.
Вольф то ли фыркнул, то ли рассмеялся. И ответил, тоже вполголоса:
Твой уснувший на заднем сиденье ангел весьма беспечен. Пишет тебе очень неосторожные письма.
Это так, ответил Вальтер. Он не бережет собственную жизнь и так же относится к жизням других.
Вальтер не мог оторвать от меня взгляд. Но доверял я ему потому, что и рук он от меня не мог оторвать тоже.
12
Интуиция подсказывала мне, что у Дженнифер что-то не так и что мне нужно бы с ней связаться. Я трижды пытался позвонить ей в Британию. Первые пару раз звонил в квартиру на Гамильтон-террас в шесть вечера по британскому времени. К телефону подходила Клаудия. В первый раз, услышав в трубке мой голос, она сразу же дала отбой. Во второй раз спросила, чего я хочу.
Дженнифер.
Что ж, а она тебя не хочет.
После этого в трубке раздались короткие гудки.
Ладно, может, Дженнифер меня и не хотела, но вот кто точно хотел, так это сама Клаудия. Сейчас она просто проявляла лояльность к подруге, которой вообще-то никогда особо не нравилась. Дженнифер возмущало то, как открыто она демонстрировала мне свое желание. Лично я мог бы спокойно обойтись и без него, но когда кто-то откровенно тебя вожделеет, жизнь становится куда интереснее.
В третий раз я позвонил Дженнифер, когда в ГДР только-только забрезжил рассвет. Трубку долго не снимали. Наверное, Дженнифер и ее соседки еще спали. Сауна выключена. На стуле дремлет кошка. На кухне отмокают в миске водоросли. На плите остывает с вечера кастрюля вегетарианского карри. Бутылки из-под вина. Обертки от шоколада А на тарелке вчерашние лепешки из овсянки и меда или густого золотистого сиропа, которые часто печет Клаудия. Иногда она добавляет в тесто изюм, а вот грецкие орехи никогда не кладет, потому что знает, что я их не люблю. Неожиданно трубку сняла Сэнви. Кажется, она рада была меня слышать, хотя и выпалила сразу же, что Дженнифер нет дома.
А где она?
Не знаю. Она мне не докладывается.
Сэнви, у вас ведь семь утра, верно?
Верно.
И кто же тогда с тобой в квартире?
Сол, тебя там что, Штази покусали?
В трубке слышно было, как в квартире на Гамильтон-террас скрипнула дверь. Эта дверь, ведущая из кухни в комнату Дженнифер, была мне отлично знакома. Задвижка на ней была сломана, и она вечно распахивалась в самый неподходящий момент. Я был совершенно уверен, что Дженнифер только что проснулась, вышла в кухню и стоит сейчас рядом с Сэнви, а потому быстро сменил тему.
Как там бесконечность?
Отлично, спасибо.
Все еще работаешь над диссертацией о Георге Канторе?
Ага. Представляешь, у него была мания преследования.
Кто-то начал наполнять водой чайник. Сэнви зевнула и зашелестела бумагой.
Вот послушай, Сол. Французский математик Анри Пуанкаре называл работы Кантора «тяжелым недугом, отвратительной болезнью, от которой математика когда-нибудь излечится».
Кажется, она зачитала мне отрывок из своей диссертации.
А умер Кантор в психиатрической клинике, в Германии.
А где именно в Германии, Сэнви?
В Галле. Это между Берлином и Гёттингеном. Еще в Галле родился Гендель. И поэт Гейне. Ты там где-то поблизости?
Нет.
В десятом веке в Галле добывали соль. А Кантор незадолго до смерти работал над проблемой континуума.
Сэнви, как там Дженнифер?
О, прекрасно.
В трубке что-то щелкнуло. Сначала громко, потом тише еще два раза. И мне пришло в голову, что звонок в Британию могут прослушивать. Что кто-то сейчас следит за нашей болтовней о Георге Канторе и бесконечности.
Сэнви, ты еще тут?
Ага.
Слушай, передай, пожалуйста, Дженнифер, что ей обязательно нужно приехать в ГДР и увидеть все местные достижения своими глазами. Здесь совсем нет безработицы, доступное жилье, у мужчин и женщин равные зарплаты, бесплатное образование и универсальная медицинская страховка. Уверен, что такие великие успехи навсегда останутся на страницах истории.
В трубке стало тихо. Наверное, Сэнви отошла налить им с Дженнифер чая, мысленно деля ноль на три.
В голове у меня все громче стрекотала пишущая машинка. Я слышал, как клавиши колотятся о заправленный в каретку тонкий листок бумаги. Это сводило меня с ума, и я намеренно соорудил в мозгу очередное мыслепреступление, чтобы невидимый машинист его записал. Ладно, сказал я ему, я сам помогу тебе закончить донос. Напиши, что ГДР падет из-за того, что стоящие у власти авторитарные старики давят на людей слишком сильно. Старики вроде моего отца, те, что любят возводить стены. Им это кажется доказательством их мужественности. Но я-то перепрыгнул через стену моего отца и благополучно приземлился с той стороны. Не попался сторожевым собакам, не подорвался на мине, не налетел на охрану и не поранился о колючую проволоку. Никакие препоны из тех, что он создавал, чтобы вечно держать меня на привязи, мне не помешали.