В недавнем труде «Критика диалектического разума»[319] Сартр исследовал связь экзистенциализма с марксизмом. Воспитанный в традициях буржуазного гуманизма, он очень рано ощутил потребность в философии, которая «оторвала бы его от устаревшей буржуазной культуры, кое-как пробавляющейся своим прошлым». Ему показалось, что такой философией мог стать марксизм. «Мы были одновременно убеждены и в том, что марксизм предоставляет единственное приемлемое объяснение истории, и в том, что экзистенциализм остается единственным реальным подходом к действительности». Поначалу ему казалось, что эти два учения дополняют друг друга, однако существовали и элементы конфликта. Марксизм это детерминизм. Он учит, что философия каждой эпохи обусловлена способами производства и распределения.
Но тогда надо объяснять пришедшего к власти марксиста через его собственную философию. Сделавшись правителем, современный марксист опирается на полицию, армию, силы безопасности и партию. «Линии партии» он подчиняет не только умы, но и факты. Если недра земли под Будапештом не позволяют построить там метро, значит это контрреволюционные недра. Маркс (по словам Сартра) рассуждал не так. Изучая недолгую и трагическую историю Республики 1848 года, Маркс не ограничивался заявлением, что мелкая республиканская буржуазия предала пролетариат. Он пытался реконструировать эту трагедию. Маркс пытался понять движение в его целостности через мелкие факты. А сегодня мы стараемся втискивать людей и события в готовые формы. Из бюрократического консерватизма мы хотим свести все изменения к тождеству.
Но тогда надо объяснять пришедшего к власти марксиста через его собственную философию. Сделавшись правителем, современный марксист опирается на полицию, армию, силы безопасности и партию. «Линии партии» он подчиняет не только умы, но и факты. Если недра земли под Будапештом не позволяют построить там метро, значит это контрреволюционные недра. Маркс (по словам Сартра) рассуждал не так. Изучая недолгую и трагическую историю Республики 1848 года, Маркс не ограничивался заявлением, что мелкая республиканская буржуазия предала пролетариат. Он пытался реконструировать эту трагедию. Маркс пытался понять движение в его целостности через мелкие факты. А сегодня мы стараемся втискивать людей и события в готовые формы. Из бюрократического консерватизма мы хотим свести все изменения к тождеству.
При виде этого инертного марксизма, говорит Сартр, правомерно вспомнить об экзистенциализме. «Мы погубили бы марксистскую идею, писал Ален, решив, что технический прогресс сам по себе определяет все перемены. Все не так просто, и устройство человеческого общества зависит также и от чувств, от мыслей и даже от поэзии». Если мы сведем всю щедрость мысли к классовым интересам, мы снова вернемся к той разновидности идеализма, которую Маркс осуждал и которую он называл экономизмом. Современный марксист счел бы напрасной потерей времени попытку понять буржуазную мысль в ее своеобразии. Начав говорить о Валери, он стал бы описывать «определенный аналитический, математический идеализм», представив его как «защитную реакцию мелкого буржуа 1900 года против материализма новой философии». От самого Валери здесь и следа не остается. Валери действительно был мелкобуржуазным интеллектуалом, но не всякий мелкобуржуазный интеллектуал Поль Валери (как и сам Сартр). Это не означает, что мы отрицаем значение экономики и всего такого, это означает просто-напросто, что Валери был кроме того и в первую очередь реально существующим Полем Валери.
Какой можно сделать из всего этого вывод? Сартр вовсе не отвергает марксизм, он пытается внутри марксизма спасти живого человека. Без живых отдельных людей нет истории. Еще Гегель заметил, что противоположные тезисы всегда абстрактны, в отличие от конкретного разрешения. (Так, конкретным разрешением завершится абстрактный и устаревший идейный спор между либерализмом и государственным регулированием экономики.) И Сартр будет намного ближе к жизни в своих пьесах, чем в философских сочинениях.
Эта философия наделала много шума и на многих повлияла, но, в сущности, осталась плохо понятой. Обыватели называли экзистенциалистами длинноволосых юношей и девиц! На самом же деле экзистенциализм глубокая и серьезная философия свободы, блестяще преподанная Сартром, но вовсе не им созданная. Как мы уже говорили, она идет от Кьеркегора, от Хайдеггера, от Гуссерля. Целая группа французских писателей (и в первую очередь Сартр и Симона де Бовуар) успешно перенесла эту философию в романы и пьесы, которым она придала значительность и полнозвучность, тогда как романы и пьесы взамен дали экзистенциализму такую власть над умами современников, какой он никогда не получил бы без этого воплощения.
Можно ли назвать «Тошноту» романом? Да, потому что сюжет вымышлен и воображаемый город Бувиль (напоминающий Гавр, где Сартр в те годы преподавал) населен созданными автором персонажами. Но в этом романе ничего не происходит. Он представляет собой метафизический дневник Антуана Рокантена, интеллектуала, живущего в гостиничном номере в чужом городе. Тот описывает, сам не зная зачем, жизнь маркиза де Рольбона; спит с хозяйкой кафе, хотя и не любит ее; неделями скучает в сумрачном одиночестве. Вокруг него пусто. Бувильские горожане? Рокантен чувствует себя бесконечно далеким от них.
«Мне кажется, что я принадлежу к другой породе. Они выходят из своих контор после рабочего дня, самодовольно оглядывают дома и скверы, они думают: Это наш город, красивый буржуазный центр. Им не страшно, они довольны собой Болваны! Мне неприятно думать, что я снова увижу их плотные, самодовольные лица». Еще больше он ненавидит их, когда рассматривает в музее портреты бувильских горожан прежних времен, раздражающих его своей неподвижной солидностью и спесью. Сразу видно, что они ладят и с Богом, и с законом, и с собственной совестью. «Прощай, прекрасная лилия, наша гордость и смысл жизни. Прощайте, Подонки».
Рядом с Рокантеном есть лишь один персонаж, выделяющийся из общего ряда: Самоучка, воплощение иллюзии самообразования. Этот помощник судебного исполнителя одержим жаждой знаний Самоучка решил прочитать в алфавитном порядке все книги, какие только есть в городской библиотеке. Вспоминается маленький Сартр, читающий словарь Ларусса. Должно быть, он вложил в Самоучку нечто от себя самого, такого, каким он был на определенной стадии обучения; вот так же и Флобер бывал иногда Буваром и Пекюше[320]. Но Сартр наделяет некоторыми своими чертами и Рокантена, человека, обнаружившего, что существование ничем не оправдано, переставшего верить в светские заблуждения бувильцев, в честолюбивые устремления и даже в культуру. Что же у него остается? Ничего. И, созерцая это ничто, он ощущает Тошноту.
Тошнота это отвращение ко всему, не только к людям, но и к вещам. Они представляются ему безосновательными, случайными. Зачем эта галька? Зачем этот корень? Зачем эти деревья? Они здесь, но почему они здесь оказались? «Существование лишено необходимости. Существовать это значит быть здесь, только и всего; существующие вещи вдруг оказываются перед тобой, на них можно наткнуться, но в их существовании нет необходимости Беспричинно все этот парк, этот город и я сам. Когда это до тебя доходит, тебя начинает мутить и все плывет; вот что такое Тошнота, вот что Подонки пытаются скрыть с помощью своей идеи права. Жалкая ложь!» Ни у кого никакого права нет. «Существование этих людей так же беспричинно, как и существование всех остальных». Они лишние. Мы лишние.
Вот только мы не можем ни помешать себе существовать, ни помешать себе думать. И тогда Рокантена охватывает страх перед этой разрастающейся мыслью, перед вещами, которые становятся гротескными и чудовищными, как охватывал страх Кьеркегора, как охватывает он едва ли не всякого, кто принимается размышлять о человеческом уделе. Спокойно плывешь по теплому морю и вдруг чувствуешь, что подвешен над бездной. Или, подобно Паскалю, видишь пропасти за собой и перед собой. Подонки плывут уверенно и не желают думать о бездне. Рокантен и Сартр видят искусственность существования.
Как спасти жизнь от этого отсутствия смысла? Андре Жид предлагал как способ спасения беспричинный поступок. Анни, женщина, чьим другом когда-то был Рокантен, говорила о «совершенных мгновениях». Пруст полагал, что человек может найти спасение в искусстве. Паскаль видел его в вере. Рокантен не принимает ни религиозного оправдания, ни оправдания эстетического. Подонков эта проблема не занимает: они считают себя изначально оправданными. Сартр, как до него Паскаль, настойчиво стремится разрушить эту ложную уверенность. Чувство безопасности Подонков опиралось на мораль их отцов. Не нарушая ее заповедей, они считали себя оправданными. Но эти нравственные ценности выродились в пустые условности. Человек, пренебрегающий условностями, остается один на один со своей ответственностью.
Тошнота Рокантена обычному человеку представляется редкой и болезненной чувствительностью. Почему камень или корень вызывают у него такое сильное отвращение? Сартр обладает исключительной «склонностью к тошноте». Особенное омерзение он испытывает ко всему вязкому, мягкому, липкому до такой степени, что в половом акте видит лишь его отталкивающие подробности. Однако надо отметить, что, хотя чувство омерзения Сартру свойственно в куда большей степени, чем другим, ощущение одиночества и страха знакомо многим его современникам. Одни испытывают его, потому что «Бог умер», покинул их, другие потому что наше жестокое и подлое время лишило их всякого почтения к традиционным ценностям.
Назначение человеческого сознания состоит в том, чтобы придать жизни ценность, а единственная ценность это свобода. В большом романе «Дороги свободы», за написание которого Сартр взялся после войны, выведен персонаж, поначалу вялый и безвольный, но постепенно осознающий, чего ему недостает: умения пользоваться свободой.
Первая часть «Возраст зрелости». Действие романа разворачивается в июле 1938 года в хорошо знакомом Сартру мире парижских улиц и кафе. Матье Деларю, преподаватель и интеллектуал, до сих пор отказывался брать на себя какие бы то ни было обязательства. Он не женился на своей беременной любовнице Марсель, надеясь уговорить ее сделать аборт; он, вопреки собственным убеждениям, не поехал воевать в Испанию. Он сознает свою свободу, но не использует ее для действий и потому (как и Рокантен) скучает. Он получил то, чего хотел: преподает философию в Париже, обзавелся любовницей, но завидует товарищам, которые не боятся брать на себя обязательства, например своему другу Брюне, коммунисту. Брюне может быть совершенно спокоен и уверен в себе у него есть свое место и работа в партии. Он сделал выбор.