В городе иностранцы, сообщил бородатый охотник в очереди. Круглоглазые.
Русские, что ли? Новые товары привезли?
Нет, не русские.
Бэбэ вошел в ресторан, и я увидел Каспара и Шерри. Каспар тыкал вилкой в тарелку, а Шерри, с компасом в руках, разглядывала карту.
Привет! Рад вас видеть! выпаливаю я, не подумав.
Местные жители потрясенно глядят на Бэбэ. Они понятия не имели, что этот пастух-кочевник может говорить еще на каком-нибудь языке, кроме монгольского с оленьим акцентом.
Местные жители потрясенно глядят на Бэбэ. Они понятия не имели, что этот пастух-кочевник может говорить еще на каком-нибудь языке, кроме монгольского с оленьим акцентом.
Привет! отвечает Шерри, отрываясь от карты.
Каспар глядит настороженно.
Как вам эта страна? спрашиваю я, не в силах сдержаться.
Ну вот, теперь придется смягчить, а потом и вовсе стереть из памяти Бэбэ шок, который он пережил, заговорив на неизвестном ему языке.
Прекрасная страна! в один голос отвечают Каспар и Шерри.
А еще в ней полно сюрпризов. Что ж, желаю вам приятного путешествия. Однако же настоятельно советую до наступления морозов перебраться в теплые края. Куда-нибудь на берег океана. Вьетнам в ноябре просто сказка, особенно горы. По крайней мере, раньше так было
Бэбэ отошел, сел за столик и, дожидаясь брата, заказал еду. Владелец ресторана кормит цатанов в кредит, а расплачиваются они олениной. Я взял улан-баторскую газету трехнедельной давности. Бэбэ грамоте не обучен, письменности у цатанов нет, да и в племени нет школ. Новостей в газете почти не было, в основном лакировка действительности, да еще запоздалый репортаж о торжествах по случаю национального праздника. Все это совершенно не интересовало Бэбэ, который редко покидал стойбище, никогда не уезжал за пределы сомона и даже не имел такого желания.
На странице некрологов я заметил заголовок: «Двойная потеря для монгольской культуры».
Бодоо погиб.
Меня охватило отчаяние. Я успел забыть, каково это.
Из заметки выяснилось, что Бодоо и его брат скончались в одну и ту же неделю, якобы от сердечного приступа. Благодаря Сухэ-батору я знал, что это излюбленное монгольским КГБ объяснение гибели инакомыслящих.
Мы переживаем эту трагедию тем более глубоко, что перед смертью ученый готовил к изданию труд всей своей жизни полное собрание сказок и легенд монгольского народа. В память о великом антропологе и этнографе мы публикуем одну из сказок в его пересказе.
Надо было велеть Сухэ-батору съехать с обрыва. Проклятый мерзавец. Да и я тоже проклят.
Кто-то хлопнул Бэбэ по плечу. Мой проводник потянулся к рукояти охотничьего ножа. В стельку пьяный тип покачивался, дышал перегаром. Бэбэ поморщился.
Какого хрена ты притворяешься, будто читаешь газету? А, олений человек? И о чем ты толковал на каком-то паршивом языке с иностранцами? Где ты вообще был, когда я боролся за демократию? Хотел бы я знать! Зрачки расширились, веки побагровели. Ты не умеешь читать по-русски. Ты не умеешь читать по-монгольски. Ведь не на оленьем же языке написана эта газета! Где ты был, черт подери, когда я строил коммунизм? Хотел бы я знать! Ну-ка, давай, почитай мне вслух. Давай-давай, оленья башка! Охота послушать сказку. Эй, дай еще водки! рявкнул он
Я вернулся к исходной точке поисков. От злости я был готов вселиться в этого пропойцу и размозжить ему башку об стену, но вовремя одумался. Толку-то? И стал вслух читать сказку. Чтоб почтить память Бодоо.
Давным-давно, когда еще только зарождался бурятский народ, по южному берегу озера Байкал бродил Хоредой, молодой охотник{90}. Зима уже капля за каплей стекала с ветвей серебристых берез, и Хоредой любовался бирюзовыми горами на дальнем берегу озера.
Присев отдохнуть, охотник встревоженно заметил, что очень низко над озером с северо-востока летят девять лебедей. Они летели кольцом, в полной тишине. Хоредой испугался колдовство! и залез в дупло раскидистой ивы. Едва он спрятался, как лебеди коснулись земли и превратились в прекрасных дев: лица сияют, как снег, шеи длинные, руки тонкие, волосы иссиня-черные, и каждая следующая еще краше предыдущей. Девы-лебеди разделись, повесили свои одеяния на ветви той самой ивы, в которой укрылся молодой охотник, и вошли в воду. Все тело охотника налилось тяжестью но не от страха, а от любви и желания. Он выждал, пока девы отплыли подальше от берега, выкарабкался из дупла и украл одно из платьев.
Наплававшись, девы вернулись к иве. Одна за другой они накинули на плечи белые одеяния, взмыли в воздух и, покружив над озером Байкал, пустились в обратный путь на северо-восток. Но девятая дева-лебедь, самая прекрасная, напрасно искала свое платье. Она стала кликать сестер, но те уже были далеко.
Хоредой выпрыгнул из дупла, прижав белый наряд к груди.
Верни мне одежду, прошу тебя! взмолилась дева. Мне нужно улететь к сестрам.
Выходи за меня замуж, сказал Хоредой. Летом я буду наряжать тебя в платье изумрудного шелка, в зимние холода тебя будет защищать мех черного медведя.
Сначала верни мне мое платье, а потом поговорим.
Не отдам, улыбнулся охотник.
Когда ее сестры исчезли из виду, дева-лебедь поняла, что выхода у нее нет: если она не примет предложения незнакомца, то в ночи замерзнет насмерть.
Хорошо, я останусь с тобой, но предупреждаю тебя, смертный человек: когда у нас родятся сыновья, я не дам им имен. А без имени никогда им не перейти порога зрелости.
Вот так дева-лебедь поселилась в юрте Хоредоя и стала женщиной его племени. Со временем она полюбила бойкого молодого охотника, и они зажили мирно и счастливо. У них родилось одиннадцать славных сыновей, но мать-лебедь была связана клятвой: ни один из сыновей Хоредоя не получил имени. По вечерам она с тоской смотрела на северо-восток, и охотник знал: она вспоминает свою далекую родину, спрятанную за зимней зарей.
Годы приходили, седлали коней и скакали прочь.
Однажды на исходе осени, когда леса клонились в предсмертном танце, Хоредой разделывал овцу, а его жена вышивала покрывало. Сыновья были на охоте.
Муж, ты сохранил мой лебединый наряд?
Ты же знаешь, что да, ответил Хоредой, разрубая овечью тушу.
Хочу примерить, не узко ли оно мне.
Хоредой улыбнулся:
За кого ты меня принимаешь? Думаешь, я глупее сурка?
Любимый, если бы я хотела от тебя уйти, то вышла бы в дверь. Дева-лебедь встала и поцеловала мужа. Прошу тебя, дай мне платье.
Сердце Хоредоя растаяло.
Хорошо, только запру дверь.
Он помыл руки, открыл кованый железом сундук и протянул жене белое одеяние. Потом уселся на постель и стал смотреть, как она переодевается в волшебный наряд.
В юрте шумно захлопали сильные крылья, и белая лебедь взлетела к дымовому отверстию в куполе юрты, которое Хоредой забыл закрыть. В отчаянии он замахнулся ковшиком первым, что под руку попалось, и зацепил рукоятью птичью лапу.
Жена моя любимая! Умоляю, не покидай меня!
Мне пора, смертный человек! Я буду всегда любить тебя, но сестры зовут, я должна подчиниться!
Тогда дай имена нашим сыновьям, чтобы их приняли соплеменники!
И дева-лебедь, кружа над юртой, прокричала: Харгана, Бодонгууд, Шарайд, Сагаангууд, Гушад, Худай, Батанай, Хальбан, Хуасай, Галзууд, Хубдууд. Потом трижды пролетела над стойбищем по кругу, благословляя всех его обитателей, и улетела. И рассказывают, поистине благословенно было племя Хоредоя его одиннадцать сыновей стали отцами одиннадцати родов.
Глаза у пьяного закрылись, и он шлепнулся мордой в тарелку с остывшим мясом. Все молчали. Трое парней за соседним столиком слушали как зачарованные. Бэбэ вспомнил новорожденную дочь. Я смотрел на портрет Бодоо, напечатанный в газете, и пытался представить, каким он был, этот человек, которого я знал только по воспоминаниям других.
Постепенно посетителей в ресторане убавилось. Разговор вернулся к недавним соревнованиям по борьбе. Всем надоело глазеть, как едят круглоглазые. Я смотрел, как Шерри что-то шепчет Каспару, как по его лицу расплывается улыбка, и понимал, что они любят друг друга.
Моя затея потерпела крах. Искать, откуда пошла сказка, все равно что искать иголку в море. Нужно трансмигрировать в Шерри или Каспара и продолжить поиски собратьев noncorpa в других странах.
Тут вошел бородатый охотник с ружьем. Увидев его, я сразу вспомнил, как нас с братом Бодоо убили, но охотник сел рядом с Бэбэ и, разобрав ружье на части, начал протирать их замасленной ветошью.
Ты ведь Бэбэ, да? Из племени оленьих людей на берегу озера Дод-Цаган?
Да, это я.
У тебя только что дочка родилась?
Да, прошлой ночью.
Тебе лучше вернуться домой. Я на рынке повстречал твою сестру. Она ищет тебя. Твоя жена плачет, твоя дочь умирает.
Бэбэ корил себя за то, что поехал в город. Мне хотелось попросить у него прощения. Я было собрался трансмигрировать в охотника, а через него в Каспара или Шерри, но чувство вины заставило меня остаться: а вдруг я смогу вылечить малышку, если мы застанем ее в живых.
Я часто вспоминал эту минуту. Если бы я тогда трансмигрировал, все сложилось бы совсем иначе. Но мы с Бэбэ бегом бросились на рыночную площадь.
В студеных вязких сумерках мы вернулись к стойбищу Бэбэ. Дыхание яков белыми клочьями зависало в вечернем воздухе. Далеко-далеко над долиной выл ветер, по-моему, в точности как волк, но любой олений человек понимал, в чем отличие.
Юрту Бэбэ заполонили темные фигуры, светильники, клубы пара и тревога. В серебряной плошке курилось горькое масло. Бабушка готовилась исполнять обряд. Жена Бэбэ, побледнев, лежала в постели и баюкала девочку. Обе не мигая смотрели широко раскрытыми глазами. Жена повернулась к Бэбэ:
Наша девочка не подает голоса.
Душа покинула твою дочь, негромко произнесла бабушка. Она неприкаянная. Если не вернуть неприкаянную душу, девочка умрет до полуночи.
В дзулунской больнице есть доктор, он учился в Восточной Германии в прежние времена
Глупости все это, Бэбэ! Повидала я докторов. Дикари, что они понимают? У ребенка душа неприкаянная. Медицина тут не поможет. Нужно колдовство.
Бэбэ посмотрел на обмякшее тельце дочери и совсем отчаялся.
Что ты собираешься делать?
Исполню обряд. Держи плошку. Мне нужна твоя кровь.
Бабушка взяла изогнутый охотничий нож. Бэбэ не боялся ни ножей, ни крови. Когда старуха начала омывать ему ладонь, я трансмигрировал с намерением дальше переселиться в девочку, чтобы понять, в чем причина ее хвори.
В тот же миг я забыл про всякое «дальше».