Лорен! говорю я. А ну надень обратно колпачки! Маркеры на деревьях не растут.
Но она лишь затуманенным взором смотрит прямо перед собой.
Ты в порядке, котенок?
Она не отвечает и лишь хватает ртом воздух, от чего у меня в груди чуть не останавливается сердце. Я прикладываю ей руку ко лбу он холодный и липкий, как нижняя часть только что вывороченного из земли камня.
Давай-ка пойдем наверх, говорю я, и уложим тебя в постель
Она пытается ответить, но вместо слов из ее рта вырывается жаркая струя рвоты. Лорен ложится на пол, прямо где стоит, даже не пытаясь отодвинуться немного в сторону, чтобы не оказаться в луже блевотины. Когда я пытаюсь ее оттащить, все идет совсем не так, как надо. Обтираю ее, как могу, умываю, чтобы ей не было так жарко, пытаюсь дать аспирин и ибупрофен, чтобы обуздать лихорадку, но она тут же исторгает их из желудка наружу.
Ну же, котенок, давай, говорю я, но в этот момент происходит что-то странное.
Мой голос будто улетает куда-то вдаль. Меня пронзает раскаленное добела копье, пропарывая кишки. В животе все идет пузырями и горит. О боже. Накатывает красная чернота. Мы лежим вместе на кухонном полу и стонем, а наши внутренности выворачиваются наружу от боли.
Болеем мы с Лорен весь день и всю ночь. Дрожим и покрываемся потом. Время замедляется, замирает, потом унылым червем ползет вперед, отвоевывая дюйм за дюймом.
Когда кризис остается позади, я даю ей воды и немного энергетика, найденного в буфете на кухне. А ближе к ночи намазываю маслом крекеры с солью и кормлю ими, протягивая по одному. При этом нам приходится поддерживать друг друга.
Скоро тебе пора уходить, говорю ей я. Понемногу розы заново расцвели на ее щеках.
Это обязательно? шепчет она.
Будь паинькой, отвечаю я, через неделю увидимся.
Она неподвижно лежит у меня на руках. Но вдруг начинает орать, царапаться и брыкаться знает, что все мои слова ложь.
Я крепко прижимаю ее к себе и говорю:
Так будет лучше. Ну, котенок, пожалуйста, не надо драться.
Я крепко прижимаю ее к себе и говорю:
Так будет лучше. Ну, котенок, пожалуйста, не надо драться.
Но она все буйствует, я наконец теряю терпение и говорю:
Ну все, теперь будешь сидеть взаперти, пока мне не надоест. Сама напросилась.
У меня кружится голова, внутренности полыхают жаром. Но надо все выяснить. Я заглядываю в пакет для мусора, куда перед этим выбросил кусок мяса, испортившийся, когда в холодильнике не захлопнулась до конца дверца. В бурой массе копошатся белые черви. Утром пакет был гораздо тяжелее. К горлу подступает обжигающий ком, но я не даю ему выплеснуться наружу.
Выношу мусор на улицу, хотя это надо было сделать с самого начала. Мир вокруг меня угрожающе качается, воздух приобретает твердую консистенцию. Мне еще никогда не было так плохо.
В последний раз Лорен предпринимала такого рода попытку несколько лет назад. Я чувствую себя полным идиотом, ведь мне казалось, что мы с ней друзья. Не надо было так расслабляться.
В тиши игла проигрывателя царапает пластинку. Все вокруг заполняет женский голос. Мне эта песня не нравится, в ней слишком много бубна. Но я все равно ее слушаю.
Дотошно все проверяю. Нож лежит в верхнем отделении буфета, как и положено. С висячим замком на ноутбуке тоже все в порядке, однако металл на нем как-то потускнел, словно его долго теребили потные ладони, пытаясь подобрать нужную комбинацию. Я люблю дочь. Но при этом ничуть не сомневаюсь, что она пыталась отравить нас обоих.
Пересчитав ручки и карандаши, я обнаруживаю, что не хватает розового маркера. Но что еще хуже, подойдя к шкафчику, дабы их там запереть, вижу на карандашных коробках список подозреваемых Убийц. Я его туда не клал. Беру его в руки и вижу, что в него жирным, розовым маркером вписано еще одно имя.
«Лорен», выведено ее корявым почерком. Именно этого я все время и боялся.
Я сворачиваюсь на диване, как та мокрица; по краям поля зрения толчется чернота. Живот корчится от боли. Нет, желудок уже изверг все свое содержимое, это конец. О Господи.
Оливия
Я хоть и знаю, что ее время еще не пришло, но все равно подглядываю в дырочку. Серое небо, неровные заплатки травы, треугольник обледенелого тротуара. Судя по всему, там жуть как холодно. В такой вот денек быть домашней кошкой очень даже неплохо.
За моей спиной надрывается телевизор. Что-то о рассветных улицах и прогулках. Время от времени Тед не выключает его, чтобы я не чувствовала себя одиноко. А иногда он включается сам по себе. Он уже совсем старый. Из телевизора можно узнать очень многое. А еще я ему рада, так как он заглушает этот визгливый вой, теперь неотступно сопровождающий меня повсюду. Ууууууууу. Ууууууууу.
Меня, должно быть, сморил сон когда со мной заговаривает чей-то голос, я вздрагиваю и просыпаюсь. Поначалу думаю, что это Бог, и быстро сажусь. Что-что?
Травму следует тщательно изучить, продолжает голос, добраться до самой ее сути. И вновь рассмотреть со всех сторон, чтобы потом с ней справиться.
Я зеваю. Этого теда, безумно скучного, порой показывают по телику. Мне совсем не нравятся его глаза круглые, как две маленькие голубые дырочки для подглядывания. У меня такое чувство, что стоит ему появиться на экране, как я тут же чувствую его запах, от чего у меня нервно трепещет хвост. Он воняет пылью и прокисшим молоком. Но разве так бывает? Ведь в телевизоре теда унюхать точно нельзя!
Днем передачи хуже некуда. Это, похоже, общедоступный канал. Как же мне хотелось бы его переключить.
Вообще-то было бы неплохо заиметь собственное телешоу вот это было бы по-настоящему весело. Я назвала бы его «Наперегонки с Оливией» и с утра до вечера говорила бы о том, что ела. Рассказала бы все о моей возлюбленной, о ее тигриных глазках и плавной походке. А потом внимательно рассмотрела бы все существующие на свете типы дремы и присущие им качества, потому как в действительности их очень много. Короткая и глубокая я называю ее «колодцем для загадывания желаний». Очень легкая, когда ты наполовину бодрствуешь, способная продолжаться часами ее я называю «доской на роликах». Когда кемаришь перед телевизором во время хорошего шоу (но только не ЭТОГО), вроде бы и следишь за сюжетом, а вроде бы и спишь, дрема называется «сплетницей». А вот когда засыпаешь после того, как тебя долго гладят и твое урчание сливается с глубоким голосом земли, то это Названия я еще не придумала. Но это так здорово.
Так или иначе, думаю было бы неплохо поделиться с другими моим опытом и теми бесценными мыслями, которые меня посещают. Примерно так же, как я делаю сейчас, но с присутствием визуальной картинки, ведь на фотографиях и видеозаписях я получаюсь просто супер.
Тед
Я очень скучаю по Лорен. Теперь, когда первое потрясение уже прошло, я понимаю, что никакой Убийцей она, конечно же, быть не может. Нет, она могла бы на это пойти, только вот у нее не было никакой возможности. Откуда у нее могли взяться ловушки? Как она могла тайком от меня их установить? Нет, это не Лорен, этого просто быть не может. А свое имя в список она включила, только чтобы меня огорчить. Ей такие проделки нравятся.
В ближайшее время нам не придется видеться пока я не решу, что делать с ней дальше.
Между тем опять наступает день очередного визита к человеку-жуку. Я похудел не на один, и даже не на десять фунтов. Но все равно могу идти по улице, не шатаясь. Вот и хорошо. У меня накопились вопросы.
Говорить я начинаю еще до того, как он закрывает дверь.
Я начал смотреть по телику новое шоу. Такое классное.
Человек-жук прочищает горло и нервно поправляет на носу очки квадратные, в массивной оправе, скорее всего дорогие. Интересно, как же он живет, выслушивая целыми днями разговоры пациентов о своей жизни, если его от этого тошнит?
Как я уже говорил, если вы хотите проводить отведенный вам час за разговорами о том, что видели по телевизору, это ваше право. Но
Имеется в виду то шоу о девочке-подростке, у которой выявили как их ну, эти наклонности. Я говорю о ее жестокости. Ей нравится причинять боль людям и животным. У нее есть мама, которая очень ее любит, всегда старается защищать и делает все, чтобы удержать девочку от убийства. Как-то раз мама причиняет ей вред, и девочка не может больше ходить. То есть это была случайность, потому что она и не думала делать что-то такое специально, но девочка начинает ее за это ненавидеть. Думает, что мать пошла на такой шаг преднамеренно. Что очень несправедливо, как я считаю. Из-за своего увечья девочка вынуждена постоянно проводить время дома. И она не прекращает попыток убить мать. А та постоянно старается утаить, что дочь жестока, и защищает ее, скрывая от окружающих ее подлинную натуру.
Звучит замысловато, говорит человек-жук.
И вот мне стало интересно а в реальной жизни мать может сделать что-нибудь, чтобы дочь стала лучше и не вела себя так агрессивно? Да и потом, это у нее наследственное? То есть она такая злая потому, что у нее такая мать? Или же это идет изнутри?
Врожденное или приобретенное? Хороший вопрос. Я бы не прочь узнать об этой ситуации немного больше, говорит человек-жук и теперь пристально смотрит на меня круглыми глазками сверчка.
Мне даже видится, как у него над головой шевелятся усики.
А больше я ничего не знаю, шоу-то ведь только началось.
Ясно, говорит он. Как вы считаете, может, нам сейчас полезно поговорить о вашей дочери?
Нет!
Он смотрит на меня. Его круглые глаза теперь становятся плоскими, как две фальшивые монетки.
В каждом из нас сидит монстр, говорит он, и если вы, Тед, выпустите своего наружу, он, возможно, вас не сожрет.
Он вдруг предстает передо мной совсем в другом обличье. Не маленького, безобидного жучка, а ядовитого жучары. Мне не хватает воздуха. Как он узнал? Я ведь соблюдал такую осторожность.
Я не так глуп, как вы думаете, тихо произносит он, и давно понял, что свою дочь вы обезличиваете.
Как это?
Думать о ней как о личности выше ваших сил, поэтому с ее чувствами вы справляетесь, приписывая их кошке.
Если не можете мне помочь, так и скажите!
Я вдруг понимаю, что ору. Делаю глубокий вдох. Человек-жук не сводит с меня глаз, склонив набок голову.
Простите, говорю я, с моей стороны это было очень грубо. Я не в духе. То идиотское шоу по телевизору меня очень расстроило.
Здесь вы можете без всякой опаски давать волю своему гневу, говорит он. Давайте продолжим.
Он опять выглядит маленьким и безобидным, как всегда. Все остальное я, должно быть, напридумывал. Это просто человек-жук, не более того.