Кис-кис-кис тихо произносит она. Ты здесь, киса?
Вокруг все замерло в полной неподвижности. «Кошку Теда потом надо будет забрать с собой», думает она. Разве это жизнь для несчастного создания? На миг она перехватывает обращенный на нее взгляд пары ярких глаз, глядящих на нее из угла комнаты, но потом понимает, что это всего лишь уличные фонари, отражающиеся от помятой серебряной шкатулочки. Кроме нее, на запыленной каминной полке ничего нет. В пыли виднеется прямоугольник, будто еще совсем недавно там стояла фотография в рамке или что-то подобное.
Ди двигается быстро, времени у нее совсем мало. Сначала гостиная, потом кухня. Морозильник стоит открытый, его дверца откинута к стене.
Подвала, насколько видит девушка, в доме нет. Она заглядывает под коврики, осторожно ступает на доски, пытаясь отыскать люк.
Затем направляется наверх. Ковер заканчивается на лестничной площадке, где ее взору предстают пыльные доски. Девушка бочком скользит вдоль огромного шкафа, грозно маячащего своей массой в крохотном коридоре. Он заперт, ключа нигде не видно. Чердака тоже нет.
В спальне у стены стоят магазинные пакеты, из которых торчит одежда. Рядом одежный шкаф, в котором только одна сломанная вешалка и больше ничего. Такое ощущение, будто Тед только-только переехал, хотя в доме такой бардак, что он, очевидно, складывался годами. Словно он всегда был и всегда будет.
Постель разобрана, одеяло еще помнит момент, когда его отбросили. На простынях рассыпана горсть мелочи. Подойдя поближе, Ди видит, что это не монеты, а какие-то темные пятна, прилагает над собой усилие и нюхает их. Запах ржавчины. Кровь.
Ванная, как она помнит, обставлена кое-как, в ней имеются треснувший кусок мыла, электробритва и несколько лекарственных препаратов в желтых аптечных упаковках. Над раковиной, где когда-то было зеркало, зияет белый прямоугольник. «Надо было бы все это сфоткать», думает Ди. Но ни телефона, ни фотоаппарата она не взяла. Нужно запомнить как можно больше. В висках оглушительно пульсирует кровь.
В доме обнаруживается еще одна спальня с офисным креслом и письменным столом. Диван застелен розовым покрывалом, стены увешаны рисунками единорогов, выполненными с различной степенью мастерства. Шкафчики здесь тоже заперты висячими замками с кодом из трех цифр. Ди склоняется над ними, внимательно приглядывается и слегка касается колечек с цифрами на одном из них.
Внизу вздыхает доска, и вокруг сердца Ди словно сжимается рука. Мимо что-то проносится и скрывается в стене, девушка пытается закричать, но у нее перехватывает дыхание. Мелькают мышиные лапки. Хотя если по звуку, то все же не мышиные, а чего-то покрупнее. Вполне возможно, что крысы. Она прислоняется к стене и размышляет. Насколько это возможно при грохочущем пульсе. Интересно, Тед долго будет ждать ее в баре? Воображение рисует, как он возвращается домой и застывает во мраке, наблюдая за ней. Ее мысленному взору предстают его пустые глаза и сильные руки. Пора уходить.
Внизу вздыхает доска, и вокруг сердца Ди словно сжимается рука. Мимо что-то проносится и скрывается в стене, девушка пытается закричать, но у нее перехватывает дыхание. Мелькают мышиные лапки. Хотя если по звуку, то все же не мышиные, а чего-то покрупнее. Вполне возможно, что крысы. Она прислоняется к стене и размышляет. Насколько это возможно при грохочущем пульсе. Интересно, Тед долго будет ждать ее в баре? Воображение рисует, как он возвращается домой и застывает во мраке, наблюдая за ней. Ее мысленному взору предстают его пустые глаза и сильные руки. Пора уходить.
Ди на цыпочках спускается вниз, каждое мгновение ожидая услышать в замке ключи. И едва дышит, будто без конца икает. Она боится вот-вот хлопнуться в обморок, от странности всего происходящего у нее кружится голова. Ди на миг мельком видит в углу гостиной стройный, темный силуэт, не сводящий с нее глаз, и у нее в груди замирает сердце.
Кис-кис, шепчет она, дабы нарушить гробовое молчание комнаты, иди сюда. Ты не видела здесь девочку?
Но в углу ничего нет, лишь тени и пыль. Кошка либо улизнула, либо ее там и не было. Ди направляется к окну и негромко, хрипло вскрикивает, когда у нее из-под ног выскальзывает уродливый, ворсистый голубой ковер. Она вылезает из окна, больно задевает головой косяк, ругается и с облегчением опускает вниз раму, запирая дом за собой. Ночной воздух нежен и сладок, темнеющее небо над головой само чудо.
Дрожащими руками девушка поднимает фанерный лист. Старые гвозди проржавели, погнулись, и пользы с них ноль. Ди осторожно их вытаскивает и приколачивает фанеру к окну другими из своего кармана новенькими, серебристыми и острыми, только что из магазина стройматериалов. Звук молотка рисует в ее воображении гробы, ее всю трясет. Не время сейчас терять контроль над собой. Новые гвозди надо забить точно в старые отверстия. И забить быстро, закончив до того, как какой-нибудь случайный прохожий услышит удары ее молотка или увидит, как она с трудом выбирается из зарослей в надвигающуюся ночь.
По возвращении домой она обнаруживает, что ее бьет неуемная дрожь, будто в лихорадке. Ее и в самом деле пробирает страшный озноб. Она кладет в печь немного дров, растапливает ее и скрючивается рядом. Ее трясет от холода, по телу без конца пробегают судороги. Когда-то в таких случаях она думала, что болеет. Но потом поняла, что ее организм таким образом избавляется от накопленной боли.
Лулу в доме нет. Теперь Ди понимает, что думала о сестре, будто та была где-то совсем рядом. Воображала, что слышит ее дыхание. Все ее желания сводились только к одному чтобы сестра оказалась в том доме узницей. Как все-таки несправедливо до такого дойти. Из горла криком рвутся чувства. Она пытается привести в порядок мысли. Если здесь Лулу нет, значит, она где-то еще.
Пристанище, где он скрывается по выходным, шепчет Ди.
Вот где надо искать ответ, иначе и быть не может.
Она складывает чашечкой ладони, подносит их к губам и шепчет, глядя, как за окном небо окрашивается в розовый, словно занимающееся пламя.
«Я иду», обещает она.
Оливия
Когда вновь послышался тот самый звук, я стояла у окна и выглядывала свою кошечку. Примерно как перезвон васильков, только резче, будто мне в голову засунули небольшую иголку. Я метнулась через весь дом. Тоненький голосок выл и пронзал насквозь. Я разодрала зубами диванную подушку, потом ринулась в спальню и там исколошматила когтями еще одну. Откуда он, черт возьми, доносится?
Этот фрагмент я проиграла еще раз. На записи отчетливо слышится вой. Стало быть, моя голова здесь ни при чем. Он совершенно реален. Это вроде бы должно принести мне облегчение, но ничего такого нет и в помине. Ну ничего, я еще разберусь, что здесь к чему. Знаете, думаю, я могла бы стать отличным детективом, как те, которых показывают по телевизору, потому как наблюдательности мне не занимать и
Только что случилось самое ужасное. Я просто сидела и скребла лапой головку, пытаясь вычесать из ушей звук, и тут услышала, что в замок несколько раз ткнули ключом. Чтобы должным образом его вставить, понадобилось несколько попыток. Щелк. На входной двери один за другим стали открываться замки. Щелк, щелк. О боже, да он же на этот раз вдрабадан.
Привет, Лорен, крикнул он.
Я замурчала и подбежала к нему. Он погладил меня по головке, пощекотал ушко.
Прости, киса, сказал он, я совсем забыл, Оливия.
Ну от него и запашок.
Надеюсь, ты не станешь сегодня близко подходить к источникам открытого огня, сказала я.
У меня давно вошло в привычку всегда говорить Теду то, что на уме. Четность очень важна, хотя он не может понять из моих речей ни единого слова.
Он нетвердой походкой подошел к фотографии родителей, взиравших на него из-за стекла, подошел к дивану, сел и прикрыл глаза.
Она не пришла, сказал он, я прождал целый час. А в баре на меня все смотрели как на лузера. В том самом баре.
Последнее предложение он повторил с таким видом, будто это для него было хуже всего.
Кроме тебя, до меня никому нет никакого дела, сказал он, увесистой, влажной ладонью похлопывая меня по голове. Я люблю тебя, киса. Ты и я против целого мира. Она пообещала, а потом не пришла. Кто ж так делает!
Из его груди вырвался вздох. Этот вопрос, казалось, лишил его последних сил. Он закрыл глаза и уронил руку, повернув ее ладонью вверх и расслабленно согнув пальцы, будто просил милостыню. Дыхание его стало медленнее и глубже вдох, выдох; вдох, выдох. Во сне он выглядит моложе.
В холле за моей спиной от вечернего ветра слегка колыхалась дверь, которую он не до конца закрыл.
Я прыгнула вниз. Веревочка сегодня истончилась и окрасилась в элегантный пурпурный цвет. Я подошла к двери, чувствуя, что она все туже обматывается вокруг моей шеи. А когда дошла до порога, то хоть и могла еще дышать, но лишь едва-едва. Открытый дверной проем полыхал белым светом. Мне на головку легла тяжелая ладонь. Тед неуклюже погладил мои ушки. Судя по голосу, он вовсе не спал.
Что, киса, на улицу хочешь? спросил он. Ты же знаешь там опасно. Паршиво там, а тебе лучше не рисковать. Но если так уж хочешь
У меня и в мыслях не было выходить, сказала я, Бог не велел мне этого делать, а Его надо слушаться.
Он засмеялся.
Сначала давай наведем красоту. Создадим, так сказать, тебе новый облик.
Я попятилась, уже сталкиваясь с таким вот его настроением, но он схватил меня своими сильными руками и прижал к своему боку. Я чувствовала себя будто в клещах. Он запер замки щелк, щелк, щелк и понес меня на кухню. Когда он спотыкался, мир хмельно колыхался то в одну, то в другую сторону. Он протянул руку к верхней полке буфета и что-то с нее взял широкий, блестящий нож. Сталь с тонким свистом рассекла воздух. И я тут же бросилась в бой, пытаясь дотянуться до него коготками и зубами.
Он схватил меня за загривок и дернул вверх. Нож издал бархатный звук, будто что-то отрезая. В воздух полетели клочья моей шелковистой шубки. Он чихнул, но даже не подумал остановиться, отсекая ножом прядки шерсти на шее, спине и кончике хвоста. Ему каким-то невероятным образом удавалось держать одновременно и меня, и нож, да при этом еще горстями отхватывать мою красоту. В пьяном виде он всегда очень сосредоточен.
А потом все прекратилось. Державшая меня рука окоченела. Лицо Теда застыло, глаза помертвели. Я выскользнула из его захвата, тщательно избегая застывшего в дюйме над моей спинкой ножа. И бросила его стоять на кухне, как статую, сжимающую в руке нож. В воздухе кружили нежные пучки меха.
Я отползла от него подальше. Веревка теперь грязно-желтая и тонкая, как шнурок от старого ботинка, протянулась за мной.