Я открыл домашнее задание по математике. У меня болела голова. Боль торчала у меня в голове уже несколько дней, как притаившаяся жаба за глазницами. Я уставился на страницу, которая плыла и ходила ходуном перед глазами. С такой пульсацией в мозгу было трудно сосредоточиться. Прошлым вечером я, похоже, попытался решить хотя бы пару математических задач, но теперь видел, что в большинстве случаев получил неверный результат. Из моей груди вырвался вздох, пальцы достали ластик. Голос Леди Таксы то вплывал в комнату, то стихал. Кухонная дверь представляла собой тонкую сосновую перегородку.
История с душком, говорила она, всю неделю устраивали всеобщие собрания, а вчера приходила полиция. Нам всем поочередно в комнате отдыха для медсестер устроили допрос. Доставили массу неудобств. Из-за них нам пришлось таскаться за кофе в кафетерий, то есть целых три этажа на лифте вниз, а потом столько же обратно. В итоге я потратила на это весь свой перерыв.
Боже мой, отвечала Мамочка, с чего бы это?
Не знаю. Они движутся в алфавитном порядке, поэтому до меня еще не дошли. Девочки ничего не говорят, хотя выходят все вроде как расстроенные.
Знаешь, сказала Мамочка, меня это совсем не удивляет.
Не удивляет?
Я почти даже услышал, как Леди Такса в предвкушении подалась вперед.
А ты сама подумай. Все эти финансовые проблемы. Хотелось бы мне знать, куда деваются деньги! То же самое отделение, тот же бюджет, но почему тогда их вдруг стало так не хватать?
Ничего себе, произнесла Леди Такса, с шумом втянув в себя воздух, думаешь, в больнице выявили какую-то аферу?
Об этом судить не мне, самым кротким голосом сказала Мамочка, мне просто интересно, только и всего.
Я услышал, как Леди Такса прищелкнула языком.
То, что тебя уволили, мне всегда казалось бессмыслицей, сказала она, я об этом уже говорила и готова повторить миллион раз. Но то, что происходит сейчас, может все объяснить.
Мамочка ничего не ответила, я представил, как она улыбнулась своей доброй, немного смущенной улыбкой и покачала головой.
Я расстроился, хотя и сам не знал почему. А потом забрался в старый морозильный шкаф, закрыл над собой крышку и сразу почувствовал себя лучше.
После этого я выпал из времени. А когда пришел в себя, то все еще находился в морозильнике, точнее, по всей видимости, забрался туда вновь. Слышал голос Леди Таксы, чувствовал запах табачного дыма, просачивавшегося из гостиной в щель под кухонной дверью. Только вот сама кухня была немного другой. С подоконника исчезли тюльпаны. Стены казались грязнее.
Это же скандал! прозвучал Мамочкин голос. Швырять камни! Да они переколотили на этой улице все фонари. Как по мне, так во всем виноваты родители. Дети должны знать, что такое дисциплина.
Я распахнул дверь. Женщины удивленно подняли на меня глаза. На Мамочке была зеленая кофточка и слаксы. В окно заглядывал холодный день, обрамленный голыми, безлистыми ветвями. Рядом с Леди Таксой сидел лохматый пес, но уже не такса. Он поднял бурую с белым голову, моргая от табачного дыма. Теперь она превратилась в Леди Терьер.
Продолжай, Тедди, мягко произнесла Мамочка, здесь нет повода для волнений. Иди, тебе надо дозаполнить анкету о приеме на работу.
Я закрыл дверь и вернулся на кухню, где меня ждала недописанная анкета о приеме на работу в городской автосалон.
День был совсем другой, и в школу я больше не ходил. Меня выгнали за то, что я ударил у шкафчиков того мальчонку. Мамочка считала, что мне в любом случае лучше оставаться дома. Я ей помогал. И до этого никогда так надолго не выпадал из времени. Я попытался собрать мелькавшие в голове короткие проблески воспоминаний. Мне, думаю, было лет двадцать, может, двадцать один, Мамочка уже не работала в больнице, а ухаживала в дневное время за престарелыми и инвалидами. Хотя на тот момент уже нет, потому как ее опять уволили из-за человеческой подлости.
В моем теле чувствовались изменения. Я стал крупнее. То есть гораздо крупнее. У меня отяжелели руки и ноги, а лицо обросло рыжеватой щетиной. Вместе с тем появились новые шрамы. Я чувствовал, как они чешутся под футболкой на спине.
Мехииииико, говорит через дверь Леди Терьер, каждый день на завтрак коктейль. С зонтиком.
Она вот уже какую неделю с нетерпением ждет отпуска.
Со мной едет тот красавчик Генри, упаковщик из «Стоп-энд-Гоу». Двадцать пять лет от роду. Что ты на это скажешь?
Ты неисправима, отвечает Мамочка.
В ее голосе слышатся одновременно и порицание, и комплимент. Я размышляю о том, что такое двадцать пять лет и сколько сейчас Леди Терьер. Много. Должно быть, без малого сорок.
Сильвия тоже так считает, произносит она и неожиданно грустнеет, никогда не думала, что моя дочь, когда вырастет, будет меня так осуждать. А ведь в детстве была просто душка.
А вот мне с Тедди очень повезло, говорит Мамочка, и мое сердце переполняет любовь к ней, он всегда относится ко мне с уважением.
«Интересно, а где Папочка?» думаю я и в этот момент вспоминаю. Папочка ушел после того, как я ударил его по голове. Помню, как под моими костяшками треснула кость, помню синяки на своей руке. То был один из тех случаев, когда я благодарил Бога, что не чувствую боли. Но он ее чувствовал. Знаю, Папочка это заслужил, но до причин мне приходится доискиваться. Память возвращается короткими сполохами. Я ударил его, потому что он раскричался на Мамочку. Называл нехорошими словами и говорил, что она сумасшедшая.
Тсс говорит она, врываясь в мои мысли.
Я поднимаю на нее глаза, благодарный, что она пришла.
Тедди, ты взял нож и поранился.
Я вздрагиваю и кладу нож обратно в ящичек, даже не помня, как его брал.
Все в порядке, Мамочка.
Не надо подвергать здоровье риску, говорит она, рану надо дезинфицировать и наложить пару швов. Я принесу аптечку.
Хотя нет, это случилось в другой раз. Я в неправильном воспоминании. Никогда не называй женщину сумасшедшей. Я чувствую на лице холодное прикосновение Мамочкиных рук и свежий, наполненный жизненными соками, весенний запах леса. Нет, опять не то. Все пытаюсь ухватить нить того дня и чуть не задыхаюсь от ощущения провала. С тем днем связано что-то очень важное. Только я все позабыл.
Во второй раз Мамочка привела меня в лес из-за мышонка Снежка. Я стоял в гостиной над его клеткой и плакал. В углу лежали его останки. Опилки покоричневели и слиплись комками. Как в таком маленьком тельце может быть столько крови? Помню вкус страха и соплей. Я прижал к лицу желтое одеяло, и оно совсем намокло; в темноте печально поблескивали голубые бабочки.
Во второй раз Мамочка привела меня в лес из-за мышонка Снежка. Я стоял в гостиной над его клеткой и плакал. В углу лежали его останки. Опилки покоричневели и слиплись комками. Как в таком маленьком тельце может быть столько крови? Помню вкус страха и соплей. Я прижал к лицу желтое одеяло, и оно совсем намокло; в темноте печально поблескивали голубые бабочки.
Я поднял глаза и увидел ее она стояла в дверном проеме и молча смотрела на меня. На ней было то самое развевающееся голубое платье, предназначенное, по ее собственным словам, для чайных церемоний. Я не знал, что делать. Да и как было что-то объяснить?
Не смотри на меня, прозвучали мои слова, я этого не делал.
Нет делал.
Я заорал, схватил с каминной полки матрешку и швырнул в нее. Во все стороны брызнули крохотные куколки, но ей в голову ни одна не попала, вместо этого угодив в стену за ее спиной и разлетевшись в щепки. Я опять закричал и схватил музыкальную шкатулку, но в этот момент испугался бурливших во мне жутких чувств. И поэтому лишь уронил шкатулку, которая гулко ударилась о пол и разбилась.
Посмотри, что ты наделал.
Она была само спокойствие.
Ты забираешь у меня что только можно, Теодор. Все забираешь, забираешь и забираешь. Может, уже хватит?
Я кивнул.
Возьми из моего одежного шкафа обувную коробку, сказала она, сначала вытащи из нее туфли, затем переложи туда все содержимое клетки.
Хорошо, что она давала такие точные указания. Они были мне нужны, сам я думать не мог. Мозг воспалился от стыда, но вместе с тем и от возбуждения. Бедный Снежок. Но я раскрыл тайну, запрятанную во мне глубоко-глубоко.
Я принес обувную коробку, аккуратно держа ее в одной руке. За другую меня взяла Мамочка, потащила за собой, без всякой злобы, и сказала:
А теперь быстро.
Мы вышли в парадную дверь и зашагали по улице.
Ты же не заперла дом, произнес я, а что, если туда кто-то войдет? А если нас обворуют?
Да пусть, ответила она, только ты и я: все остальное сейчас не важно.
«А Папочка?» подумал я, но ничего не сказал.
Когда мы вышли к опушке леса, я дал задний ход и опять заплакал.
Не хочу туда. Мне страшно среди деревьев.
Память хранила воспоминания о том, что случилось с той деревянной кошечкой. И от чего она на этот раз велит мне отказаться? Может, Мамочке придется остаться в лесу, а мне одному возвращаться домой? Мысль хуже не придумаешь.
Не бойся, Тедди, сказала она, ты будешь пострашнее всего, что обитает в этих лесах. К тому же здесь нет такой жары и тебе станет лучше.
Она сжала мою ладонь. В другой руке у нее был садовый совок тот, что с розовой ручкой.
Мы пошли по тропинке, напоминавшей собой шкуру леопарда, сотканную из света и тени. Мамочка была права: здесь, под прохладной сенью деревьев, мне действительно стало лучше. Однако мою душу все еще переполняла жалость. Мышонок был такой маленький, и я знал, что к братьям меньшим следует относиться по-доброму. Поэтому опять заплакал.
Мы вышли на поляну, обрамленную валунами и серебристыми деревьями будто молниями или фонтанами воды. Стоило мне войти в этот круг, как сразу стало ясно: когда-то здесь что-то случилось. Я видел перед собой точку трансформации, где стена между мирами становится очень тонкой. Это чувствовалось.
Мамочка выкопала розовым совком на озаренной солнцем заплатке ямку, в которой мы похоронили останки мышонка. Обглоданные до самого основания косточки на фоне молодой травы казались чуть ли не прозрачными. Когда на коробку полетели комья плодородной земли, погребая ее собой, что-то явно изменилось. Я увидел, что останки самого обычного мышонка перевоплотились в нечто совсем другое, приобрели особую ценность и силу. Стали теперь частью смерти и земли. И превратились в бога.
Мамочка села и похлопала по земле рядом с собой. Помню запах живицы и ее руки, гладившие мое лицо. Скорее всего стояла весна.
Ты думаешь, я слишком с тобой сурова, произнесла она, тебе не нравятся установленные правила и постоянные напоминания о реальном положении вещей. Не нравится, что я забочусь о твоем здоровье, запрещаю держать домашних животных и есть хот-доги, как делают остальные мальчишки в Америке. Что мы не можем позволить себе докторов и поэтому я зашиваю твои раны сама. Несмотря на все твои жалобы, у меня нет желания что-то менять. О твоем здоровье я забочусь, потому что это мой долг. И раз уж присматриваю за твоим телом, то должна думать и о том, что у тебя в голове. А там, как мы сегодня узнали, у тебя засела болезнь.