Четвертое стихотворение цикла («Раскричались девушки в пшеницу») ориентировано на поэтику народной лирической песни с явными историческими реалиями («Песью голову с метлой / волочит лихая рать»), второе («Он и старый и усталый») построено по модели фетовского «У камина». Вероятно, можно отыскать параллели такого рода и к другим стихотворениям цикла, но для нас в данном случае это не принципиально. Более существенным представляется другое.
«Подцикл», о котором мы говорили, завершается четверостишием:
А я давно в кругу берез
Сижу одна овец стада
И роем кротких снов и слез
Поет свирель поет звезда
Кажется, подтекст тут чрезвычайно ясен: это знаменитое блоковское стихотворение «Свирель запела на мосту»:
Свирель поет: взошла звезда,
Пастух, гони стада
а «снами» Блок заканчивает свои стихи.
Процитируем несколько строф (начиная с первой) не озаглавленного стихотворения Крученых:
Я в небо мрачное гляжу,
Зарница вспыхнет там порою,
Иль капля брызнет на межу,
Все облегает темнотою.
Копья кусок торчит из пыли,
Из крови липкие узоры,
Похоронить нас позабыли
Пусть смерть пополнится позором
Из воли надежды столицы
Курганы открытых костей,
Уселися сонные птицы
Глаза опьяневших людей
..
Зашелестело покрывало
И сучьев сломанных кора
Все все ты знала
Быстра невидима стрела
Кажется, тут несомненны перепевы блоковского «На поле Куликовом»: «Взошла и расточилась мгла», «в полночь стали», «В темном поле были мы с Тобою», «Перед Доном темным и зловещим», «Сквозь кровь и пыль», «А над Русью тихие зарницы», «И, чертя круги, ночные птицы / Реяли вдали», «Наш путь стрелой татарской древней воли / Пронзил нам грудь». Но помимо этого еще и значительно менее известное «вагнерианское» стихотворение «За холмом отзвенели упругие латы», где появляются и смотрящий в ночное небо человек, и копье (неоднократно), и стрелы, и покрывало. «Межа» одно из достаточно частых в ранней лирике Блока слов. Эта теснота блоковской лексики заставляет нас с особым вниманием прочитать четвертую строфу Крученых:
Кажется, тут несомненны перепевы блоковского «На поле Куликовом»: «Взошла и расточилась мгла», «в полночь стали», «В темном поле были мы с Тобою», «Перед Доном темным и зловещим», «Сквозь кровь и пыль», «А над Русью тихие зарницы», «И, чертя круги, ночные птицы / Реяли вдали», «Наш путь стрелой татарской древней воли / Пронзил нам грудь». Но помимо этого еще и значительно менее известное «вагнерианское» стихотворение «За холмом отзвенели упругие латы», где появляются и смотрящий в ночное небо человек, и копье (неоднократно), и стрелы, и покрывало. «Межа» одно из достаточно частых в ранней лирике Блока слов. Эта теснота блоковской лексики заставляет нас с особым вниманием прочитать четвертую строфу Крученых:
Кругом так сухо, лишь Она
Покрыта щедрою росою,
Как и в былые времена
Небес отмечена рукою!
Кажется, что тут прописная буква в слове «Она» отчетливо свидетельствует о том, что перед нами, как и у Блока Русь. И «щедрая роса», скорее всего, тоже из Блока: «Но достойней за тяжелым плугом / В свежих росах пóутру идти!» («Май жестокий с белыми ночами»). Но только Крученых переводит дальнейшее развитие темы в откровенную пародию. Раз, по Блоку, Русь «жена моя», то при внимательном отношении у нее можно отыскать и худую ногу, и нежную пятку («пяту»), и острое колено, что происходит в пятой-седьмой строфах стихотворения Крученых; излюбленная символистской и околосимволистской мыслью платоновская пещера становится местом, где «взоры солнц склонялися в навоз». А строчки: «И перья сломанного опахала / рабыни гордыя твои», скорее всего, развенчивают экзотику эротических баллад Брюсова, о которых, напомним, В.М. Жирмунский писал: «Еще более внешний эмблематический характер имеют такие предметы экзотической обстановки, как лампады, опахала и т.д.: Лампад светильни прошипели (Р); О, скорей гасите свечи! (П); Мы веер двигали павлиний, Опять качали опахало (Ри)»[202].
Все это пародийное снижение завершается строкой «Мне прошлых дней не возвратить», погружающей нас в мир эпигонского стихотворчества, где явно слышны Булахов (известный романс «Не пробуждай воспоминаний»), Тургенев и К.Р., но в подтексте и масса других, скорее всего, автоматически самовоспроизводимых стихов такого типа, вплоть до современных, во вполне достаточном количестве имеющихся в русском интернете.
Казалось бы, это не удивительно, поскольку блоковские цитаты исследователи уже фиксировали в стихах Крученых. Так, интертекстуальную отсылку к поэзии Блока («Соловьиный сад») видят исследователи в его стихотворении «Германия во прахе», вошедшем во «Вселенскую войну»[203], блоковское «Весны не будет и не надо» в слегка трансформированном виде попало в «Весну металлическую» Крученых[204], и, вероятно, такой список можно продолжить. Однако нам представляется, что из русских символистов не только Блок становится объектом всесторонней игры Крученых.
Обратимся к первым двух стихотворениям книги. Вот то из них, которое, собственно, впервые представляло читателям нового поэта:[205]
Если хочешь быть несчасным
Ты смотри во след прекрасным
И фигуры замечай!
Глаз не смей же добиваться
Искры молньи там таятся
Вспыхнешь поминай!
За глаза красотки девы
Жизнью жертвует всяк смело
Как за рай
Если ж трусость есть влачиться
Жалким жребием томиться
Выбирай!
Как трусишка, раб, колодник,
Ей будь преданнейший сводник
И не лай!
Схорони надежды рано,
Чтоб забыла сердца раны
Помогай!
Позволяй ей издеваться
Видом гада забавляться
Не пугай!
И тогда в года отрады
Жди от ней лакей награды
Выжидай!
Поцелуй поймаешь жаркий,
Поцелуй единый, жалкий
И рыдай!
И Ее тогда, несчастный,
Ты не смей уж звать прекрасной
Не терзай!
Так стихотворение выглядело в самом первом издании книги (СЛ). Значительно изменный вариант текста находим в литографированной книге Крученых и Хлебникова 1913 года (БЛ-1). Прежде всего, в первом стихе в слове «хочеш» был восстановлен положенный мягкий знак (но слово «несчасным» так осталось в ненормативном написании[206]). Во-вторых, после ст. 21 читаем:
После ст. 27 шло трехстишие:
Ты от большего сгоришь
Пусть же будут вздох и тишь
Не мешай.
Отметим также, что слово «единый» в ст. 26 было подчеркнуто и изменены некоторые знаки препинания (появилось тире между «вспыхнешь» и «поминай» в ст. 6, убраны запятая в конце ст. 13, тире в конце ст. 14, 23 и 26, перестало выделяться запятыми слово «несчастный» в ст. 28 и, наконец, завершающий восклицательный знак с отточием стал нормативным две точки, а не три).
Во втором издании той же книги (БЛ-2) стихотворение было набрано уже типографским шрифтом и несколько уменьшилось в размерах. После стиха 21 осталось только первое трехстишие. Помимо этого курсивом были набраны некоторые буквы («быть» в ст. 1, «фигуры» в ст. 3, «Глаз» в ст. 4, «там» в ст. 5, «рай» в ст. 9, «жребием» в ст. 11, «Выбирай» в ст. 12, «уж» в предпоследнем и «терзай» в последнем стихе, а также «Пусть» в добавленном трехстишии[207]. Существенно, что в третьем с конца стихе местоимение «ее» набрано со строчной буквы, а не с прописной, как в двух первых изданиях.
Почему именно это стихотворение представилось нам особенно примечательным? Прежде всего потому, что в русской поэзии существует по крайней мере одно, чрезвычайно напоминающее цитированное нами крученыховское. Вот оно:
Если хочешь жизни вечной,
Неизменно-бесконечной
Жизни здешней, быстротечной
Не желай.
От нее не жди ответа,
И от солнечного света,
Человечьего привета
Убегай.
И во имя благодати
Не жалей о сонном брате,
Не жалей ему проклятий,
Осуждай.
Все закаты, все восходы,
Все мгновения и годы,
Всё от рабства до свободы
Проклинай.
Опусти смиренно вежды,
Разорви свои одежды,
Изгони свои надежды,
Верь и знай
Плоть твоя не Божье дело,
На борьбу иди с ней смело,
И неистовое тело
Умерщвляй.
Помни силу отреченья!
Стой пред Богом без движенья,
И в стояньи откровенья
Ожидай.
Мир земной змеи опасней,
Люди дьяволов ужасней;
Будь мертвее, будь безгласней
И дерзай:
Светлый полк небесной силы,
Вестник смерти легкокрылый
Унесет твой дух унылый
Прямо в рай!
Да, конечно, полного подобия в двух стихотворениях нет. Если Гиппиус пользуется тройной женской рифмой, то Крученых ограничивается двойной, да к тому же в появившихся позднее строфах использует рифму мужскую. То ли по замыслу, то ли по недостаточному еще умению он сбивается в метре: вместо регулярного двухстопного хорея в укороченных строках он использует четырехстопный (ст. 3) и трехстопный (ст. 6 и в одной из вставок второй редакции). Но все-таки восемь трехстиший из десяти первой редакции ритмически аналогичны гиппиусовским четверостишиям, а из четырех добавленных два являются точно такими же. Ну и, конечно, сквозная рифма на ай (у Гиппиус она повторена 9 раз, у Крученых 10, а во второй редакции и еще 4) и первые слова («Если хочешь») делают сходство разительным.
В какой-то степени перекликаются и темы стихотворения, особенно если учесть, что Гиппиус относила свое к категории «иронических»[209], а у Крученых исследователи почти единодушно чувствуют оттенок пародийности[210]. И в том, и в другом случае это развернутое рассуждение о должном поведении человека в экзистенциальной ситуации, только у Гиппиус это путь в вечную жизнь, а у Крученых любовь к женщине. Но и в том и в другом случае риторическое построение организовано по принципу «от противного»: и обретение райской благодати, и подчинение женской красоте ведет не к блаженству, а к унылости[211] или унижению.
Все было бы замечательно, и мы должны были бы говорить о том, что Крученых ставит свое стихотворение в некоторые отношения со стихотворением Гиппиус, если бы не одно обстоятельство: стихи Гиппиус были впервые опубликованы лишь в 1990 году[212]. Составляя для «Скорпиона» свое первое «Собрание стихов», поэтесса присылала В.Я. Брюсову разнообразные дополнения, и текст «Прямо в рай» сохранился среди его бумаг[213]. Именно это обстоятельство может быть объяснением загадки: известно, что Брюсов в различных собраниях читал как свои, так и чужие стихи, еще не бывавшие в печати[214].
Все было бы замечательно, и мы должны были бы говорить о том, что Крученых ставит свое стихотворение в некоторые отношения со стихотворением Гиппиус, если бы не одно обстоятельство: стихи Гиппиус были впервые опубликованы лишь в 1990 году[212]. Составляя для «Скорпиона» свое первое «Собрание стихов», поэтесса присылала В.Я. Брюсову разнообразные дополнения, и текст «Прямо в рай» сохранился среди его бумаг[213]. Именно это обстоятельство может быть объяснением загадки: известно, что Брюсов в различных собраниях читал как свои, так и чужие стихи, еще не бывавшие в печати[214].