Мне очень близка мысль, что в некоторых отношениях власть инвесторов нужно ограничить, но, как мне кажется, сделать это не так просто, как полагают некоторые сторонники такого шага, и прямая польза будет не столь велика.
Я, например, горячая сторонница правовой формы, известной как «корпорация общественного блага» {277}. Фирмы, зарегистрированные таким образом, официально обязуются и быть полезными обществу, и приносить достойные доходы своим инвесторам, а также публиковать стратегию, объясняющую, как именно они планируют добиться этих целей {278}. Совет официально отвечает за принятие решений, важных для выполнения этих обязательств. От компании требуется ежегодный проверяемый отчет с подробным описанием действий по созданию запланированных общественных благ. Зарегистрировать такую корпорацию можно в тридцати шести штатах США {279}, включая Делавэр, и на данный момент их как минимум три с половиной тысячи. К ним относятся, в том числе, Kickstarter, Patagonia, Danone, Eileen Fisher и Seventh Generation {280}.
Регистрация в качестве корпорации общественного блага дает фирмам, желающим сделать мир лучше, целый ряд ощутимых преимуществ. Она подразумевает, что директора и менеджеры не имеют юридических обязательств максимизировать акционерную стоимость, но обязаны учитывать при принятии каждого решения общественные интересы. Самое главное, что при продаже компании они смогут выбрать того покупателя, который будет наиболее полезен всем заинтересованным лицам, а не того, кто предложит текущим акционерам больше денег. Это невероятно важно. Как уже отмечалось, директора традиционных фирм по закону в целом не обязаны максимизировать акционерную стоимость. Исключение составляет ситуация, когда они принимают решение продать фирму, и текущие акционеры не будут иметь в новой организации права голоса: в таком случае в США директора по закону должны продать фирму тому покупателю, который даст за нее самую высокую цену {281}. Это далеко не мелочь. В традиционной фирме постоянный риск ее продажи руководством по максимальной цене может сильно осложнить сопряженные с высокими обязательствами долгосрочные инвестиции в доверие и хорошее отношение к сотрудникам. Компании, зависящие от прихотей финансового рынка, ненадежные партнеры, и это очень мешает им выстраивать длительные отношения, без которых не обойтись в случае стремления к большим целям {282}.
Регистрация в качестве корпорации общественного блага дает фирмам, желающим сделать мир лучше, целый ряд ощутимых преимуществ. Она подразумевает, что директора и менеджеры не имеют юридических обязательств максимизировать акционерную стоимость, но обязаны учитывать при принятии каждого решения общественные интересы. Самое главное, что при продаже компании они смогут выбрать того покупателя, который будет наиболее полезен всем заинтересованным лицам, а не того, кто предложит текущим акционерам больше денег. Это невероятно важно. Как уже отмечалось, директора традиционных фирм по закону в целом не обязаны максимизировать акционерную стоимость. Исключение составляет ситуация, когда они принимают решение продать фирму, и текущие акционеры не будут иметь в новой организации права голоса: в таком случае в США директора по закону должны продать фирму тому покупателю, который даст за нее самую высокую цену {281}. Это далеко не мелочь. В традиционной фирме постоянный риск ее продажи руководством по максимальной цене может сильно осложнить сопряженные с высокими обязательствами долгосрочные инвестиции в доверие и хорошее отношение к сотрудникам. Компании, зависящие от прихотей финансового рынка, ненадежные партнеры, и это очень мешает им выстраивать длительные отношения, без которых не обойтись в случае стремления к большим целям {282}.
Значит ли это, что превращение всех компаний в корпорации общественного блага заветный ключ к переосмыслению капитализма? К сожалению, вряд ли. Уменьшение власти инвесторов обоюдоострый меч. Если инвесторы, совет директоров и команда управленцев твердо настроены поступать правильно и будут делать для этого все от них зависящее, такая форма регистрации, безусловно, себя оправдает. Менеджеры не будут обречены прибегать к несовершенным по своей природе параметрам создания общей ценности, чтобы убедить инвесторов разрешить им двигаться вперед. Если сосредоточенность на общественном благе повышает прибыльность, инвесторам таких компаний может быть даже лучше. Что же тут плохого?
Есть две недостатка. Во-первых, модель очень зависит от возможности привлечь тех инвесторов, которые разделяют миссию компании или убеждены, что такая деятельность надежный путь к повышению прибылей. В корпорациях общественного блага вся власть продолжает оставаться у инвесторов: только они могут выбирать директоров, только они могут подать в суд и заставить компанию придерживаться поставленных целей {283}. В худшем же случае, безжалостные инвесторы могут взять компанию под свой контроль, проголосовать за новый совет директоров и просто вернуться к традиционной форме, ограничиваясь пустословием на тему пользы обществу.
Вторая проблема заключается в том, что, к сожалению, не всем менеджерам и советам можно доверять. Пока параметры ESG развиты недостаточно хорошо и не позволяют инвесторам с большой долей уверенности определить, принесет ли фирма пользу обществу, у руководства будет оставаться искушение использовать такую форму просто для того, чтобы облегчить себе жизнь. Конечно, если инвесторы готовы подать в суд, а параметры фирмы достаточно подробны и тесно связаны с результатами, такой проблемы не возникнет, но в этой стратегии колоссальное значение имеет именно качество измерений и тесная связь между вкладчиками и командой управленцев.
«Японское чудо», преобразившее страну после Второй мировой войны, делало акцент на пожизненном трудоустройстве, близких отношениях с поставщиками, постоянных долгосрочных инвестициях и одержимости заботой о клиенте {284}. Такой подход дополняли тесная коммуникация между фирмами и их инвесторами. Исторически японские компании в основном получали капитал из банков, и большинство советов директоров было укомплектовано исключительно «инсайдерами» под председательством генерального директора. Хотя многие фирмы были зарегистрированы на бирже, от угрозы поглощения их защищала обширная система перекрестного владения {285}. На практике японские менеджеры могли делать почти все, что заблагорассудится, не боясь получить отпор со стороны инвесторов {286}.
Этот подход был фантастически хорош пока не перестал работать. С 1960 по 1995 год он позволял японцам создавать движимые высокими целями, заботящиеся о клиенте фирмы вроде Toyota и покорять мир инновационной продукцией непревзойденного качества и очень выгодной. ВВП Японии стремительно рос. В 1960 году он составлял чуть больше шестидесяти процентов британского, а к 1995 году стал в четыре раза больше {287}.
Этот подход был фантастически хорош пока не перестал работать. С 1960 по 1995 год он позволял японцам создавать движимые высокими целями, заботящиеся о клиенте фирмы вроде Toyota и покорять мир инновационной продукцией непревзойденного качества и очень выгодной. ВВП Японии стремительно рос. В 1960 году он составлял чуть больше шестидесяти процентов британского, а к 1995 году стал в четыре раза больше {287}.
Но в 1995 году все изменилось. С 1995 по 2017 год Великобритания прибавила примерно в два раза, а Япония почти не пошевелилась {288}. Экономика страны по-прежнему остается четвертой в мире как британская и французская вместе взятые, но производительность растет приблизительно вдвое медленнее, чем в Соединенных Штатах и Европе. По сути, это долгие годы стагнации, «потерянное десятилетие», «потерянные двадцать лет» {289}. Причины такого спада вызывают жаркие споры. Его объясняют и нарастающим демографическим кризисом, и терпимостью к вопиющей неэффективности некоторых защищенных секторов экономики, и сочетанием огромного пузыря активов с неспособностью заставить банки нести ответственность за последствия его образования. Многие японские специалисты убеждены, что в ситуации виноват и провал местной системы корпоративного управления: те самые черты, которые в шестидесятых, семидесятых и восьмидесятых годах очень хорошо позволяли японским фирмам думать о будущем, стали большой обузой. Большинство японских компаний продолжает оставаться под жестким контролем со стороны менеджмента, и в результате сравнительно медленно отказывается от недостаточно результативных проектов и рассматривает новые возможности {290}.
Дать руководству значительную власть над компанией очень неоднозначное решение. Если эти люди компетентны и достойны доверия, они получат невероятную свободу в принятии трудных решений, из которых вырастают отличные фирмы. При наличии развитой сети институтов, способных эффективно привлекать их к ответственности как это было в случае Соединенных Штатов в пятидесятых и шестидесятых годах, и часто наблюдается в таких странах как Германия и Нидерланды, системы управления, учитывающие всех заинтересованных лиц, бывают очень эффективны. Однако если эти институты претерпевают фундаментальные изменения, менеджеры, привыкшие не бояться инвесторов, могут стать закоренелыми противниками нововведений.
Это не только японская проблема. За последние пятнадцать лет многие успешные фирмы Кремниевой Долины вышли на биржу с акциями двух классов, чтобы сохранить единоличный контроль в руках основателей. В случае Facebook, например, акции класса A предназначены для обычных инвесторов и связаны с одним голосом. Основатели прежде всего Марк Цукерберг получили акции класса B, имеющие десять голосов. Это, в сущности, означает, что Цукерберга невозможно отстранить, какими бы ни были результаты Facebook {291}.
Упомянутые в предыдущем абзаце основатели утверждают обычно, что такой шаг защищает их от давления акционеров. После решения Snapchat выпустить акции вообще без права голоса, чтобы не ограничивать создателей, один комментатор заявил, что требования акционеров урезать расходы и повысить краткосрочную прибыльность могли бы заблокировать важные долгосрочные инвестиции крупных технологических компаний, создающих общественную ценность. «Великие новаторы, писал он, видят то, чего не увидеть простому смертному. Они редко живут в ритме толпы и ее мнений» {292}.