4 января Чайлдс написал матери из Казани о грядущем расширении операции. Он признал, что задача будет трудной, но сказал, что все готовы взять ее на себя. Фешин завершил его портрет коллегам показалось, что Чайлдс вышел слишком серьезным, но сам Чайлдс с ними не соглашался, а уроки русского шли своим чередом. Он уже мог говорить на ломаном русском. Наконец, Чайлдс поведал матери, как он рад, что его дорогой старый друг Келли, который шел с ним почти одинаковым путем с самого 1917 года, теперь тоже работает в АРА в России.
9 января Чайлдс выехал на поезде в Москву, чтобы сообщить Хэскеллу о результатах своей инспекционной поездки. Поезд шел долго чтобы преодолеть 550 километров, понадобилось 60 часов, и Чайлдс прибыл в Москву в морозный день, когда столбик термометра опустился до отметки -29 °C. Пока сани неслись по городским улицам, Чайдлс удивлялся, как Москва изменилась за четыре месяца, прошедших с его прошлого визита. Все разоренные и заколоченные магазины отремонтировали и наполнили новым товаром. Повсюду была жизнь, все было в движении Зрелище было таким невероятным, что оставалось только тереть глаза и гадать, как еще, если не по воле джинна, явившегося Аладдину, могло произойти такое скорое преображение города[196].
Он должен был уехать 15 января, но поезд снова не подали. После жалобы АРА в ЧК состав появился. Несомненно, в России существует одна абсолютно надежная государственная организация, написал Чайлдс в дневнике, и это Чрезвычайная комиссия[197]. Вагон не отапливался, и Чайлдс никак не мог согреться. Проведя в поезде целый день, он почувствовал необычную усталость и сонливость. В затылке начались боли, глаза перестали фокусироваться. Он нашел печку, но все равно не сумел прогнать пронизывающий его холод, даже когда у него начался жар. Он едва доехал до Казани, и там вечером 17 января его сразу уложили в постель.
Чайлдс заболел сыпным тифом. Он лежал в бреду. Порой он терял сознание, а порой страдал от пугающих галлюцинаций. В Казань вызвали доктора Дэвенпорта. Два дня Чайлдс оставался на грани жизни и смерти. Группа русских женщин организовала в местной церкви молебен о его выздоровлении, а новость о его болезни была опубликована в американской прессе. Кризис миновал к первой неделе февраля, но встать с постели он смог лишь в середине месяца. Ноги его не держали, и ему понадобилось две недели, чтобы снова научиться ходить с помощью сиделок. Хэскелл дал ему трехнедельный отпуск, и Чайлдс вместе с Уолтером Дьюранти из Москвы через Ригу отправился в Берлин, где поселился в роскошном отеле Адлон. Хотя Чайлдс еще плохо стоял на ногах, ему хотелось обратно в Россию. Мне не терпится вернуться в Казань, где осталось мое сердце, писал он матери. Такого богатого опыта, как в России, я не получал нигде и ни на что его не променяю[198]. Не каждый скажет такое о стране, где едва не лишился жизни.
Глава 10
Горящий отель
Несмотря на очевидные успехи, которых АРА добилась всего через несколько месяцев, Гувер и его организация продолжали подвергаться нападкам. В США в газете Soviet Russia, которая издавалась коммунистическим обществом Друзья Советской России, печатались статьи, порочащие работу АРА и другие буржуазные гуманитарные миссии. Soviet Russia публиковала воззвания к рабочему классу и призывала американцев: Помогите не только накормить голодающих, но и спасти революцию российских рабочих. Помогайте, не устанавливая империалистических и реакционных условий, как Гувер и остальные[199]. Газета собирала деньги, но было непонятно, как именно они использовались. Судя по всему, большая часть средств шла на деятельность, которую Друзья называли пропагандой помощи, а не на помощь как таковую.
Миннесотский журналист и общественный деятель Уолтер Лиггетт основал Американский комитет помощи голодающим в России, который поддержали в числе прочих многие католические епископы, губернаторы штатов и американские конгрессмены, в частности сенатор от Мэриленда Джозеф Франс, противник Гувера и главный пропагандист официального признания Советской России правительством США. По мнению Гувера, Американский комитет Лиггетта был очередной красной организацией, хотя на самом деле, скорее всего, это было не так, и он использовал свое положение министра торговли, чтобы убедить Бюро расследований при министерстве юстиции (предтечу ФБР) проверить организацию на наличие связей с советским правительством. Неутомимый любитель разоблачений, не привыкший отступать в разгар битвы, Лиггетт отомстил Гуверу за несправедливое отношение, опубликовав его уничижительную биографию во время президентской кампании 1932 года, в которой Гувер проиграл Франклину Рузвельту[200]. Жизнь Лиггетта трагически оборвалась три года спустя, когда его на глазах у жены и дочери застрелил печально знаменитый миннеаполисский гангстер Айседор Блуменфельд (он же Малыш Канн), таким образом отплатив Лиггетту за его расследование связей организованной преступности с Демократической партией фермеров и лейбористов.
Некоторые американцы, например Ральф Изли председатель исполнительного совета Национальной гражданской федерации, основанной для решения споров между предпринимателями и профсоюзами, были убеждены, что недавнее выделение конгрессом средств на деятельность АРА не имело никакого отношения к борьбе с голодом и было, по сути, хитрой схемой[201], которую аграрные лидеры из Южной Дакоты провернули, чтобы положить деньги в карман фермеров Среднего Запада, сидящих на горах лишнего зерна.
Гувер жалел, что вообще связался с Россией. Вам станет очевидно, писал он в феврале Руфусу Джонсу, лидеру американских квакеров, что я занялся российской ситуацией с огромной неохотой, ведь на меня давила мысль, что я обязан использовать свое влияние, чтобы поступить по совести <> С личной точки зрения, у меня есть множество причин сожалеть о том, что я ввязался в ситуацию, которая со всех сторон сопряжена с такой грязью и очернительством[202]. Гувер не был честен. Его никто не заставлял помогать России он с самого начала поддержал операцию, надеясь не только исполнить гуманитарный долг, но и сделать АРА примером, который мог бы привести к политическим переменам в Советской России. Кроме того, Гувер никогда не понимал, что, настаивая на полном контроле за гуманитарной миссией, ради которого он даже выступал против воззвания к американскому народу и отказывался принимать великодушные и серьезные предложения о помощи, он делал себя самого и АРА объектами вполне объяснимой критики. Даже если значительная часть нелестных отзывов не имела оснований, отчасти Гувер сам был виноват в их появлении.
Советские власти также продолжали недоумевать относительно Гувера. В свете великолепной работы и аполитичной природы АРА некоторые руководители государства надеялись, что гуманитарная миссия приведет к потеплению и установлению официальных отношений между Советской Россией и США. Их обескураживало отсутствие пробных шагов со стороны американского правительства. В январе нарком по иностранным делам Георгий Чичерин, пребывая в замешательстве, написал для Известий статью, в которой признал: Америка это загадка[203]. Он затруднялся объяснить отношение Америки к советскому государству и пришел к (ошибочному) выводу, что политика США контролируется реакционерами, эмигрировавшими из царской России.
Хотя Чичерин и некоторые другие представители советской верхушки относились к АРА благосклонно, их взгляды разделяли далеко не все. Так, в ЧК всегда подозревали, а со временем все сильнее убеждались, что АРА представляет серьезную угрозу советскому государству. Согласно внутренней служебной записке от 26 января, в ходе наблюдения за АРА было установлено, что сотрудники организации в большинстве своем прежде служили в армии и разведке, причем многие из них владели русским языком (что было неверно), поскольку посещали страну до революции или сражались на стороне одной из белых армий в Гражданской войне (что было также неверно). В записке утверждалось, что Голдер был замечен за антисоветскими беседами с крестьянами, Хофстра в Уфе поднимал тосты за старые добрые времена, а некий Томпсон был пойман с поличным, когда срывал портреты Ленина и Троцкого со стены кухни АРА. Кроме того, в записке подчеркивалось, что АРА открывает отделения в приграничных городах (Петрограде, Витебске, Минске, Киеве, Одессе, Харькове, Уфе), а это служит неопровержимым доказательством, что американцы берут советское государство в кольцо и создают базы, которые будет несложно обеспечить военной техникой в случае контрреволюции (не стоит и говорить, что американцев просили проводить продовольственные операции в этих регионах, но в основном они все равно работали в Поволжье, в самом сердце России). Русские сотрудники организации, отмечалось в записке, представляют исключительно старую царистскую элиту, а потому по определению враждебны советскому режиму. Они снабжают своих американских начальников информацией о политике, экономике и быте, которая может сыграть чрезвычайно важную роль при организации антиправительственных бунтов. Очевидно, что необходимо в срочном порядке принять меры, которые, не мешая делу борьбы с голодом, могли бы устранить все угрожающее в этой организации интересам РСФСР[204].
Реальные меры не заставили себя ждать. п февраля Государственное политическое управление (ГПУ), преемник ЧК[205], отдало своим сотрудникам приказ: Принять все меры для очистки организации АРА от нежелательных элементов[206]. Аресты русских сотрудников по политическим обвинениям прошли в Царицыне, Самаре и Пугачевском уезде. Рассерженный Хэскелл написал жалобу Эйдуку, заявив, что такие действия подрывают работу АРА, поскольку местные сотрудники организации теперь живут в страхе под угрозой ареста, который может произойти в любое время дня и ночи[207]. От Хэскелла отмахнулись. Давление на тысячи русских, работающих в АРА, усилилось.
Несмотря на волну ужасающих сообщений о масштабе голода, которые приходили в Москву на протяжении нескольких месяцев, правительство не отказалось от применения карательных мер к крестьянству. Реквизиция закончилась, зверства нет. В конце 1921 года Феликс Дзержинский, первый председатель ЧК и впоследствии ГПУ, был отправлен в Сибирь в качестве чрезвычайного представителя, чтобы лично проверить уплату продовольственного налога. Он создал летучие революционные трибуналы[208], которые ездили по деревням и отправляли крестьян, не уплативших налог, в тюрьмы или трудовые лагеря. Злоупотребления властью достигли такого размаха, что было начато расследование. Были сообщения, что крестьян запирали в неотапливаемых амбарах, хлестали кнутом и держали под страхом казни. Некоторых раздевали, связывали и заставляли голыми бегать по улице зимой. Многих женщин избивали до бессознательного состояния, а затем голышом бросали в снег. В ряде регионов продналог был настолько высок, что фактически гарантировал голод. В отчете спецслужб от осени 1922 года сообщалось о массовых самоубийствах крестьян вследствие непосильности продналоговых ставок и конфискации оружия[209].