Отец, уже хорошо принявший, посмотрел на нее тяжелым, недобрым и осоловевшим взглядом.
По-человечески? повторил он. А вы с нами? По-человечески? Решили втихушку. И свадьбы им не надо, и путешествия свадебного. Умные какие! Всем, значит, нужно, а им нет! Им, гордецам, ни к чему! А знаешь, дочка, почему ты туда стремишься? Туда, в замуж? А?
Почему? одними губами спросила Влада, понимая, что скандала не избежать. Она слишком хорошо знала родителя. Ну, и почему же?
Да потому! Отец встал со стула и хлопнул ладонью по столешнице так, что жалобно звякнули рюмки. А потому, что спать тебе с ним очень нравится! Вот почему! Думаешь, так будет всегда? И ты тоже так думаешь? повторил он, уставившись на будущего зятя.
Саша дрогнул и кашлянул.
Вы, Виталий Васильевич, как-то все не так понимаете. Я люблю вашу дочь. И помешать нам не сможет никто, твердо добавил он.
Ну и люби себе! неожиданно миролюбиво ответил отец. Лезь в ярмо, раз мозгов нет. В девятнадцать-то лет! И рассмеялся. А ты дурак, парень. Какой ты дурак! На что семью содержать будешь? Твоя-то не привыкла на пустой картошке сидеть. Сапожки любит, туфельки. Платьица разные. А ну как заненавидит тебя через год, когда совсем скучно станет? Эх, сопличье вы зеленое. Совсем отбились от рук. Свободы у вас слишком много. Хочу женюсь, захочу разведусь. Женилка выросла, да?
Саша покраснел, и Влада поняла, что он сейчас ответит. Ответит ее отцу, и все тут же рухнет, рассыплется, сломается мигом.
Пап, глупо хихикнула она, ты ж не на партсобрании. И не в горячем цеху. Слезь с трибуны, и давай просто поговорим. Как люди, слышишь! И хватит всех пугать, папа. Не страшно, честно!
Она выпалила все это одним духом и тут же испугалась с папашей такие штучки не очень-то проходили. Услышала, как тихо охнула мать.
И ты дура! с удовольствием добавил отец. Еще дурее его. Куда ты лезешь? К свекрови под бок?
Саша резко встал и коротко бросил:
Хватит! Мам, и ты, Влада. Давай собирайся. Поедем домой. Достаточно унижений и хамства. Наелись, спасибо! А вы, не очень уважаемый будущий тесть, и отца народов, наверное, почитаете? Вот при нем был порядок, а?
Он пошел к двери, и его мать поспешила за ним. Влада стояла как вкопанная.
Ну? ухмыльнулся отец. Что застыла? Беги, догоняй! Обживайся. Может, не выгонят. А Сталин, сопляк, лично мне ничего плохого не сделал. Усек? выкрикнул он в коридор.
Она вздрогнула, словно очнулась, и бросилась в коридор.
Громко хлопнула входная дверь. Отец чертыхнулся, а мать громко охнула и села на стул.
Он посмотрел на жену и спросил:
Что, недовольна?
Она не ответила и громко заплакала. Кого она жалела сильнее, ее слабая мать? Себя или свою непутевую дочь? А она и сама не понимала. Просто было очень горько и страшно. И все. Даже ей, такой привычной ко всем этим семейным кошмарам.
Домой они ехали молча. Только Татьяна Ивановна, Сашина мать, периодически гладила ее по руке.
Устаканится все, детка! И не такое в жизни бывает. Ты мне поверь, я через такое прошла
Влада молчала. Молчал и ее нареченный. Молчал и не смотрел на нее.
В эту ночь они даже не обнимались Саша отвернулся к стене, вежливо пожелав ей спокойного сна.
Какой там сон, господи! Всю ночь она пролежала с открытыми глазами, думая о своей нелепой семье, ненавидя отца и трусиху мать и стыдясь перед женихом и свекровью.
Она знала, что отец Татьяны Ивановны и его родной брат прошли через сталинскую мясорубку. Один в лагерях и остался. А второй в пятьдесят пятом вернулся сломленным инвалидом. И прожил совсем недолго, года два или три.
И бабушка Сашина в ожидании мужа перенесла два инфаркта и скончалась до его возвращения.
Наутро всем было неловко смотреть друг на друга. Но она нашла в себе силы и после завтрака тихо, но твердо сказала:
Вы их простите, пожалуйста! А я тут совсем ни при чем. Дети за отца, как известно Что я могла поделать, слыша все это? Только страдать и краснеть.
Саша посмотрел на Владу, потом подошел к ней и обнял. Она выдохнула, поняв, что все образуется.
Вечером он принес два букета огромных садовых ромашек ей и маме, сказал, что купил у метро, у бабули. Потом сели ужинать, и неловкость постепенно исчезала, словно ее и не было.
А дня через три, выйдя из дверей института, она увидела мать. Та стояла, как всегда, в стороне и вглядывалась в толпу выходящих студентов.
Владлена! крикнула мать и быстро пошла ей навстречу.
Зачем ты пришла? сухо спросила Влада. Я, знаешь ли, не соскучилась. Ты уж прости.
Мать разрыдалась.
Отец в больнице! Ему совсем плохо, тяжелый инфаркт.
Влада молчала, опустив глаза. На мать ей смотреть не хотелось.
И что вам от меня надо? спросила она, подняв глаза.
Доченька! взмолилась мать. Он очень просит тебя приехать. Очень, слышишь? Может быть, он, она помолчала, попросит прощения?
Ладно, подумаю, ответила Влада, до завтра подумаю!
Она развернулась и пошла догонять одногруппников.
Вечером она сказала любимому, что приходила мать. Тот молча выслушал и спросил:
И что ты решила? Поедешь?
А что бы сделал ты? На моем несчастном месте? Ты б не поехал?
Я нет! резко отрезал он. Никогда!
А я да! так же резко ответила она. А ты не подумал, если ну, он умрет. Как мне потом с этим жить?
Об этом и речь! воскликнул он. Ты ведь в нем совсем не нуждаешься. И в извинениях его тоже. Ты хочешь облегчить свою участь. Совесть свою! Ну, чтобы потом без раскаяния и чувства вины. А это знаешь как называется? Может, поспоришь со мной? Я не прав?
Мне наплевать, что ты думаешь по этому поводу. И наплевать, как это все называется. Это мой отец, и он умирает! А тебе Тебе, прости, незнакомо это чувство, и все. Вот поэтому ты меня осуждаешь и выговариваешь! Или я не права?
Он не ответил. Просто встал и вышел из комнаты. А она осталась. Сидела на чужой кушетке, в чужой квартире, понимая, что из комнаты сегодня не выйдет. И больше всего на свете ей захотелось домой.
Вот чудеса Дура какая, господи!
Она вышла из комнаты, тихо прошла мимо кухни, где работал телевизор и была, слава богу, прикрыта дверь, и открыла входную дверь. На секунду задумалась, застряла, но, вздохнув, все-таки вышла на лестничную клетку.
В конце концов, она, и только она, здесь принимает решение. Это ее семья! Какая бы она ни была. Ее отец и ее мать. И никто никто, кроме нее самой, просто не имеет права решать, как ей быть. И еще осуждать. Ее семью. И даже не самых лучших родителей.
Семья какая ни есть
Мать, увидев ее, закудахтала, захлопала крыльями и начала подробно рассказывать про отца. Дочь ее перебила:
Мне это, прости, не так интересно. А завтра завтра я поеду к нему. Все. Я ушла. Спокойной тебе, мама, ночи.
Мать ойкнула и мелко закивала головой, бормоча что-то, но Влада уже не слышала.
Утром она взяла с собой банки и термос, собранные матерью, и поехала в больницу.
Отец лежал в отдельной палате большой, светлой, «царской». На тумбочке лежала прозрачная желтая кисть винограда и стояла бутылка боржоми. Отец дремал. В комнату било солнце, в открытую форточку дул свежий ветерок, колыша белую накрахмаленную занавеску.
Она смотрела на бледное, словно подсохшее, лицо отца и думала: «Почему ты такой, отец? Зачем? Я бы так хотела любить тебя. Любить и гордиться».
Он вздрогнул и открыл глаза. Посмотрел на нее внимательно и усмехнулся:
Пришла?
Она не ответила только кивнула.
Правильно, сказал он, продолжая усмехаться, женихов-то еще куча будет, а батька один!
Пришла?
Она не ответила только кивнула.
Правильно, сказал он, продолжая усмехаться, женихов-то еще куча будет, а батька один!
Я думала, тихо сказала она, что ты извинишься.
Зря, крякнул он и привстал с подушки, не за что мне извиняться. А твой соплежуй дурак! Мог бы ради тебя не ответить. Я его, дурака, проверял!
Зачем ты так? с мукой в голосе спросила Влада. Тебе что, нравится меня унижать?
Если для дела конечно! Чтобы ты поняла. Ненадежный он, хилый. Не мужик еще, так, суета. Может, вырастет еще, а может, и нет. А пока пусть сопли утрет, женишок! Не такой тебе нужен. Силы в нем нет, одна прыть. А на ней далеко не уедешь.
Не тебе судить, отрезала она, и решать не тебе!
Она подошла к окну и встала к отцу спиной. Видеть его было мучительно.
В этот момент дверь в палату раскрылась, и она услышала женский голос:
Виталечка! Как ты? Сейчас повторим кардиограммку, родной!
Она обернулась и столкнулась взглядом с женщиной в белом халате, с высоко закрученной «халой» на красивой, породистой голове.
Та, увидев Владу, тут же запнулась и покраснела.
Влада сразу все поняла эта баба и есть та самая главврачиха, любовница папаши и его боевая подруга.
Влада взяла со стула сумочку и вышла прочь. У двери она обернулась:
Ну, при таком-то уходе, я думаю, вы, Виталий Васильевич, скоро поправитесь!
Ей не ответили. Да и что тут ответишь!
На улице она села на лавочку и разревелась. Мимо медленно проходили больные в халатах и пижамах, пробегали резвые медсестрички, мазнув ее равнодушным и быстрым взглядом что сделать, больница! Горя тут много и много печали. То, что кто-то рыдает, нормально, не новость, а жизнь.
А он не звонил. Целую неделю и ни одного звонка. На что обижаться? На то, что она защитила больного отца? За то, что не послушалась его и поехала в больницу? Ну, если все это повод для смертельной обиды, тогда
Тут она вспомнила слова отца, и ей сразу стало нехорошо, душно, дыхание перехватило хилый, сопляк, не мужик.
Разве он не понимает, как ей сейчас тяжело? И где он? Где поддержка? Где в горе и в радости? Так, как они говорили? Как мечтали, что будет именно так и никак по-другому? А она-то одна. В своей беде, в своей тоске. В своих проблемах.
И она позвонила сама. Наплевав на все: гордость, обида какая разница? Ей было так плохо, плохо вообще и плохо без него. Да что говорить!
Так не бывает! Ты меня предал?
Трубку взяла Татьяна Ивановна и веселым голосом сообщила, что он на сборах, в военном лагере. Почему не позвонил? Ну, тоже обиделся. Оба вы хороши по больному друг друга. Он про твоего отца, ты про его. Молодость а в ней обижаются насмерть, надолго. Но все, разумеется, перемелется, и будет мука, пошутила она, только в дальнейшем Ты мне поверь женщина глубже, умнее. И женщина должна уступать. Как-то смягчать обиду. Ну, жизнь тебя, конечно, научит, беззлобно заключила она.