Ладно-ладно, успокоился революционер, сообразив, что советы местного охотника, «гуляющего» по тайге на сотни верст вокруг, действительно бесценны, не сердись, Марфа, ты же понимаешь, я не знаю тут никого, чужой, одним словом
Не ведаешь это знамо дело, кивнула Марфа, а вот чужой или свой, это уж тебе решать, мил человек Петро наказал передать, что не след тебе по кабакам с артельными шастать, а чтобы было чем заняться гостинец оставил, и мотнула головой в сторону плетеного короба с заплечными ремнями, в который можно было легко упаковать саму Марфу.
Партийные историки, описывающие первую ссылку Сталина, твердили, как под копирку: «Долгими зимними ночами, когда семья Литвинцевых засыпала, Сталин тихо зажигал маленький светильник и подолгу просиживал за книгами» Однако ни один из них ни разу не пояснил, что это была за литература, и ни словом не обмолвился о ее содержании Ну, какие могли быть книги у неграмотной крестьянки? Какая могла быть библиотека в «городе пяти кабаков»?
А вот в заплечном коробе Петро находился целый клад для самого привередливого историка-этнографа, где любовно были подобраны книги и рукописи, рассказывающие про русскую историю, кардинально отличавшуюся от учебников, написанных придворными учеными и освященных чиновным Синодом.
Взять в руки первую книгу «Поморские ответы» революционера подвигли скука и любопытство. Сами богословские споры его не занимали, но он сразу приметил и решил, что нужно будет взять на вооружение тактику ведения дискуссии и особенно точеные категорические силлогизмы, с помощью которых авторы книги доказывали подложность «Соборного деяния на еретика армянина на мниха Мартина», приводимого Русской православной церковью в качестве одного из центральных доказательств истинности и древности «новых обрядов». Некоторые риторические вопросы поморов он и сам хотел бы задать зазнайкам из Синода помнил их с семинарии как напыщенных, оторванных от жизни бюрократов:
Почему именно староверы, придерживающиеся исконных, древлеправославных обрядов, считаются раскольниками, а не никониане, внедряющие свои догмы только с конца XVII века?
Почему двоеперстие Андрея Первозванного и Сергия Радонежского не вызывает такого негодования у РПЦ, как двоеперстие современников?
Что бы сказали эти два святых при виде современной РПЦ? Является ли она тем самым храмом, который строили они сами?
Зато при чтении двенадцати статей царевны Софьи с комментариями историка белокриницкого согласия Федора Евфимьевича Мельникова молодого революционера уже захлестывали волны эмоций от ощущения попранной справедливости и чувства солидарности с бескорыстными страдальцами за свою веру: «Правительство беспощадно преследовало людей старой веры: повсюду пылали срубы и костры, сжигались сотнями и тысячами невинные измученные христиане, вырезали людям старой веры языки за проповедь и просто за исповедание этой веры, рубили им головы, ломали ребра клещами, закапывали живыми в землю по шею, колесовали, четвертовали, выматывали жилы Тюрьмы, ссыльные монастыри, подземелья и другие каторжные места были переполнены несчастными страдальцами за святую веру древлеправославную. Духовенство и гражданское правительство с дьявольской жестокостью истребляло своих же родных братьев русских людей за их верность заветам и преданиям святой Руси и Христовой Церкви. Никому не было пощады: убивали не только мужчин, но и женщин, и даже детей».
Джугашвили невольно прикидывал, что произошло бы с марксистским движением в России, если бы царское правительство по отношению к нему вело себя так же, как по отношению к староверам во времена Никона Насколько хватило бы его интеллигентных товарищей, если бы вместо ссылки с содержанием за счет казны их колесовали, четвертовали и сжигали живьем? Он даже мотнул головой, отгоняя яркую картину костров, дыб и остальных инструментов идеологических дискуссий
А ведь, несмотря на тотальный геноцид, староверы все равно сражались. Сосо восхитили воины-монахи, крепости-монастыри и оружейные мастерские, клейма которых, оказывается, были известны по всей Европе. Вот тебе и запрет на оружие для духовных лиц! Оказывается, не испокон веку и не для всех Было в отечественной истории и по-другому. И это логично. Пересвет и Ослябя, пушкари Троицы, сидельцы Соловков освоили воинское мастерство, явно не земные поклоны отбивая. «Полки чернецкие» Сергия Радонежского совсем не метафора-аллегория Тогда становится ясно, почему по всей империи триста лет полыхала самая настоящая гражданская война, не закончившаяся и поныне. Она просто угасла, как исчезает пламя, исчерпав горючий материал, хотя от раскаленных угольев еще идет нестерпимый жар.
А ведь, несмотря на тотальный геноцид, староверы все равно сражались. Сосо восхитили воины-монахи, крепости-монастыри и оружейные мастерские, клейма которых, оказывается, были известны по всей Европе. Вот тебе и запрет на оружие для духовных лиц! Оказывается, не испокон веку и не для всех Было в отечественной истории и по-другому. И это логично. Пересвет и Ослябя, пушкари Троицы, сидельцы Соловков освоили воинское мастерство, явно не земные поклоны отбивая. «Полки чернецкие» Сергия Радонежского совсем не метафора-аллегория Тогда становится ясно, почему по всей империи триста лет полыхала самая настоящая гражданская война, не закончившаяся и поныне. Она просто угасла, как исчезает пламя, исчерпав горючий материал, хотя от раскаленных угольев еще идет нестерпимый жар.
Целую неделю переваривал Сосо описания погромов, казней и притеснений староверов, пока не добрался до другой литературы заботливо собранных в хронологическом порядке современных записок, отчетов, писем и дневников. Бегло пролистав их, он насторожился и начал копать уже всерьез, жадно выписывая себе в тетрадь цифры, даты и наименования. Картина открывалась грандиозная. Старообрядческие организации, весьма пестрые, не имеющие единого центра управления, никак не связанные и даже конфликтующие друг с другом, густой сетью покрывали всю страну.
Молодого революционера поразило количество подданных Российской империи, явно или тайно придерживающихся старого обряда. Цифры из официальной казенной переписи в два процента староверов никак и нигде не совпадали с действительностью.
Кстати, первым в официальную статистику не поверил Николай Первый и снарядил три экспедиции в достаточно населенные древние русские губернии Костромскую, Ярославскую и Нижегородскую. Один из лидеров славянофильского движения Иван Сергеевич Аксаков, участвовавший в обследовании Ярославской губернии, после поездок по уездам и селам был поражен тем, что «здесь почти все старообрядцы, да еще, пожалуй, беспоповцы». Церковные обряды (крещение, венчание и так далее) вся эта, якобы синодальная, паства исполняла только в тех случаях, когда невозможно было от них уклониться. В повседневной жизни влияние местного духовенства на жителей оставалось практически незаметным. И так было не только в этих трех губерниях, а по всей стране. Российская общественность, плюнув на официальную статистику, обнародовала свои цифры, которыми и оперировала в дальнейшем: по этим данным, в стране насчитывалось как минимум 20 миллионов староверов всех согласий и еще 6 миллионов сектантов.
Если в Европе религиозный раскол привел к размежеванию по государственным границам, как католики в Польше и протестанты в Германии, то в Российской империи и торжествующие победители, и не полностью уничтоженные побежденные оказались на одной территории, под одной крышей. Внутри единого государства появилась огромная протестная взрывоопасная масса, считающая власть и церковь представителями колонизаторов. Согнанные с земли, но избежавшие уничтожения и изгнания, староверы ринулись в те сферы деятельности, которые остальные подданные империи вниманием не жаловали. Поповские старообрядцы сформировали купеческие династии. Беспоповцы основали костяк пролетариата.
Православный священник тверской епархии Иоанн Стефанович Белюстин, публиковавший заметки о старообрядчестве, описывал посещение сапожного производства в большом в несколько тысяч человек раскольничьем селении Кимры Тверской губернии. Староверы образовывали здесь артели по тридцать-шестьдесят работников. Они не только обладали правом голоса по самым разным вопросам, но и могли подчинить своему мнению «хозяина» производства. Белюстин оказался, например, свидетелем горячих споров в артели о вере:
«Тут нет ничего похожего на обыкновенные отношения между хозяином и его работником; речью заправляют, ничем и никем не стесняясь, наиболее начитанные, будь это хоть последние бедняки из целой артели; они же вершат и иные поднятые вопросы».
К концу XIX века именно из этих людей на три четверти формировались фабрично-заводские кадры. Трудились они не только на предприятиях, оказавшихся в собственности единоверцев, но и на производствах, создаваемых казной или учреждаемых иностранным капиталом. Возникшие фабрики и заводы вбирали потоки староверов из Центра, с Поволжья и Урала, из северных районов. Каналы согласий, выступавшие в роли своеобразных «кадровых служб», позволяли староверам свободно ориентироваться в промышленном мире, перемещаясь с предприятия на предприятие[14].
Перед этим многомиллионным людским океаном, триста лет живущим фактически в подполье и не растерявшим ни своей веры, ни своих традиций, ни связей между единоверцами, собственная социал-демократическая партия Сосо выглядела игрушечной и несерьезной. Тогда первый раз мозг Сосо посетила шальная мысль: «Так вот она, готовая партия революционеров-подпольщиков деловая, мобильная, столетиями скрепленная испытанными связями!»
Неожиданные открытия о религиозных корнях рабочего класса России Джугашвили решил оставить при себе. Во-первых, чтобы не быть осмеянным старшими товарищами как исследователь «опиума для народа», а во-вторых, как тайну, обладание которой может пригодиться самому. У него, как у настоящего революционера-подпольщика, обязательно должны быть свои козыри в рукаве, чтобы в нужное время ими воспользоваться.
Религиозные корни определяли не только поведенческие стереотипы, но и национальный состав российского пролетариата.
Побывавший летом 1890 года на Донбассе Викентий Викентьевич Вересаев, будущий лауреат сталинской премии, застал среди местных шахтеров «уже целое поколение, выросшее на здешних рудниках Эти рабочие и дают тон оседающим здесь пришлым элементам». Характерны фамилии этих пролетариев, приведенные Вересаевым: Черепанцовы, Кульшины, Дулины, Вобликовы, Ширяевы, Горловы и другие среди них нет ни одной украинской. Джугашвили позже сам проверил и убедился лишь 15 процентов украинцев были задействованы в крупной индустрии. В железной и каменноугольной промышленности Украины не менее 70 процентов всех рабочих прибыли из великорусских губерний. Такая тенденция сохранялась вплоть до революции. Похожее положение было и в других промышленных регионах.