История переменчивых сложных отношений Булгарина и Глинки на этом не закончилась. Впереди были острые стычки по поводу второй оперы композитора, «Руслана и Людмилы»; нападки Булгарина на исполнительский состав, который композитор привлек к премьерным показам; оправдания Глинки, вразумления Булгарина В этих отношениях притяжения/отталкивания участвовали друзья Булгарина и друзья Глинки, каждый из которых волей-неволей подбрасывал свои «поленца» в то разгоравшийся, то в затухавший костер художественных страстей. Булгарин настаивал на своем праве иметь и высказывать собственное мнение. Глинка упорно открещивался от печатаемого в газете[296], не желая никоим образом вмешиваться в происходящее и предпочитая словесным баталиям композиторское творчество.
Но об этом следует писать отдельно, опираясь на достоверные документы и учитывая тот культурный контекст, в котором разворачивалась история второго этапа взаимоотношений композитора и журналиста.
Путешествие пана Подстолия через Вильну в Россию. Фаддей Булгарин и польский бытовой роман
Мирья ЛеккеВ настоящей статье речь пойдет о своеобразной группе романов: тех, которые нередко называют первыми русским и польским произведениями в этом жанре, а также о том, который принято считать первым польским социальным романом. При этом я поставила себе целью проследить за процессами адаптации различных мотивов, повествовательных форм и культурных моделей в период между 1776-м и 1832 г. на территории между Вильной и Санкт-Петербургом и, таким образом, показать новый, еще не изученный аспект, объединяющий польскоязычную литературу из бывшего Великого княжества Литовского и русскую литературу.
Объектом моего исследования являются романы «Приключения Миколая Досвядчиньского» (1776)[297] и «Пан Подстолий» (1776)[298] Игнация Красицкого (17351801), «Иван Выжигин» (1829) Фаддея Булгарина[299] и «Пан Подстолич, или Чем мы являемся и чем можем быть» (1831) Эдварда Томаша Масальского (17991879)[300].
Связь булгаринского «Ивана Выжигина» с романами Красицкого была сразу же замечена читающей публикой. Историк и археограф П. М. Строев писал в 1829 г. М. П. Погодину из Вологды, что местный епископ, поляк по происхождению, сообщил ему, что «Иван Выжигин» «есть копия с Досвичицкого у польского автора Красицкого»[301]. А в «Вестнике Европы» в рецензии на польский перевод «Выжигина» (вышедший с указанием, что это «новое польское произведение») указывалось на тесную связь этих романов[302]. Однако вопросы оригинальности и авторских прав не являются темой настоящей статьи. Очевидное сходство этих романов интересует меня прежде всего потому, что оно позволяет проанализировать эти произведения как транснациональные тексты, а также лучше понять социальное положение и самопозиционирование литературных деятелей (авторов, критиков и т. д.) в национальных и имперских контекстах.
Вначале хотелось бы коротко представить романы Красицкого и Масальского, которые либо вообще не переводились на русский язык, либо малоизвестны в России[303]. Роман «Приключения Миколая Досвядчиньского» представляет собой мемуары польского дворянина, испорченного домашним воспитанием и нравами польского дворянского общества (шляхты). Главный герой влезает в долги и в итоге вынужден бежать за границу. В пути он терпит кораблекрушение, чудесным образом спасается и попадает в идеально организованное эгалитарное общество на острове Нипу. Затем, вернувшись в свое поместье в Польше, он воплощает в жизнь часть утопических идеалов, с которыми познакомился вдали от родины.
Второй роман Красицкого «Пан Подстолий» часто называют трактатом. Речь здесь идет об идеальной организации хозяйства в поместье главного героя, просвещенного помещика, который в диалогах с рассказчиком-горожанином излагает социальные и экономические основы сельской жизни и на практике демонстрирует методы земледелия и ведения домашнего хозяйства. В романе Масальского главный герой пан Подстолич выступает как сын пана Подстолия и тоже показан идеальным помещиком. Вместе со своим спутником и слушателем Владиславом он объезжает литовско-белорусские имения и посещает, в том числе, и поместье самого Подстолича. При этом главный герой открывает Владиславу свои реформаторские идеи, благодаря которым экономическое и нравственное состояние края изменилось бы к лучшему. В тексте «Пана Подстолича» говорится о нравоучительском пафосе булгаринского романа: «А Выжигин? сказал лаконически Симон. Правда, отвечала София, отдаю ему справедливость. Это сочинение именно в том роде, какой для нас нужен. Все писатели теперь стараются забавлять; некоторые начертывают милую картину добродетели и обязанностей; но весьма мало таких, которые бы не посовестились без чинов снять с нас маску, заглянуть в наше сердце, проникнуть в глубину оного и, смело порицая пороки наши и тем исправляя нас, оказать нам истинную услугу»[304].
Второй роман Красицкого «Пан Подстолий» часто называют трактатом. Речь здесь идет об идеальной организации хозяйства в поместье главного героя, просвещенного помещика, который в диалогах с рассказчиком-горожанином излагает социальные и экономические основы сельской жизни и на практике демонстрирует методы земледелия и ведения домашнего хозяйства. В романе Масальского главный герой пан Подстолич выступает как сын пана Подстолия и тоже показан идеальным помещиком. Вместе со своим спутником и слушателем Владиславом он объезжает литовско-белорусские имения и посещает, в том числе, и поместье самого Подстолича. При этом главный герой открывает Владиславу свои реформаторские идеи, благодаря которым экономическое и нравственное состояние края изменилось бы к лучшему. В тексте «Пана Подстолича» говорится о нравоучительском пафосе булгаринского романа: «А Выжигин? сказал лаконически Симон. Правда, отвечала София, отдаю ему справедливость. Это сочинение именно в том роде, какой для нас нужен. Все писатели теперь стараются забавлять; некоторые начертывают милую картину добродетели и обязанностей; но весьма мало таких, которые бы не посовестились без чинов снять с нас маску, заглянуть в наше сердце, проникнуть в глубину оного и, смело порицая пороки наши и тем исправляя нас, оказать нам истинную услугу»[304].
Реформаторская деятельность польских просветителей и Вильна
В текстах, написанных на польском языке, речь идет, прежде всего, о реформе и преобразовании сельской жизни в целом. Идеальный помещик здесь относится к числу тех просвещенных современников (дворян), которые ведут умеренный образ жизни, хорошо относятся к крестьянам и всячески поддерживают науку и образование. При этом Красицкий совмещает просвещенческий идеал, а именно его принципы скромности и приземленности, с национальными обычаями, кухней и традициями, и таким образом (что наиболее важно!), конечной целью реформ становится возврат к старым якобы добрым временам[305].
Главным звеном, которое соединяет тексты Красицкого, написанные еще в XVIII веке, с романом Булгарина «Иван Выжигин», являются город Вильна и действовавшее в нем в начале ХІХ в. Общество шубравцев (Towarzystwo szubrawców)[306], что по-русски означает «Общество прохвостов», и печатный орган этого общества газета «Площадные известия» («Wiadomości brukowe»)[307].
Шубравцы ориентировались на морально-сатирические тексты Красицкого и являлись своего рода продолжателями проекта польского Просвещения (расцвет которого пришелся на 17601770-е гг.), стараясь приспособить его под региональные нужды и местную специфику. Сам Красицкий был родом из совсем другого региона, а именно из сегодняшней восточной Польши (район города Жешув), в то время как карьера католического эпископа связала его жизнь с балтийским регионом Вармия, который уже после первого раздела Речи Посполитой (в 1772 г.) отошел к Пруссии.
В рядах шубравцев Булгарин действовал под псевдонимом Дерфинтос[308]. Эдвард Масальский в свою очередь был намного моложе (он родился в 1799 г.) и начал свою университетскую учебу в Вильне в 1820-м[309]. Здесь он стал членом патриотического и просветительского кружка филоматов, разгромленного в 18231824 гг. по распоряжению Николая Новосильцева из-за подозрений в бунтарстве.
Программа шубравцев была основана на принципах самоконтроля и просвещенного преобразования общества. Шубравцы порицали алкоголизм, самодовольство дворян, лень, раздачу должностей согласно праву рождения, а не квалификации, ксенофобию и отсталость, замаскированные под патриотизм, расточительную жизнь дворян и эксплуатацию ими крестьян[310]. Все члены общества шубравцев были обязаны следовать этой программе, в том числе и в повседневной жизни, особенно в том, что касалось самообразования и отказа от алкоголя. Литература становилась инструментом социальных преобразований: целью сатирического изображения пороков и общественных недостатков было нравственное улучшение общества. В рамках этой стратегии романы Красицкого, газета шубравцев «Площадные известия», романы «Иван Выжигин» и «Пан Подстолич» становятся звеньями одной цепи (даже при том, что в последнем тексте сатира не столь явна).
Поскольку идеи Просвещения и связанные с ними литературные топосы, «общие места», которые объединяют Булгарина с Масальским, Красицким и шубравцами, уже стали предметом нескольких исследований (в особенности Скварчинского, который анализирует даже их мельчайшие аспекты), я лишь очень коротко затрону эту тему.
Поскольку идеи Просвещения и связанные с ними литературные топосы, «общие места», которые объединяют Булгарина с Масальским, Красицким и шубравцами, уже стали предметом нескольких исследований (в особенности Скварчинского, который анализирует даже их мельчайшие аспекты), я лишь очень коротко затрону эту тему.
Те эпизоды «Ивана Выжигина», действие которых происходит в Польше и Литве, безусловно являются сатирой в стиле шубравцев. Сюда можно отнести критику азартных игр, о которой сам Булгарин высказался, что она переписана из «Площадных известий»[311], а также борьбу с всеобъемлющей коррупцией, неэффективным бюрократическим аппаратом и несправедливой юридической системой. Объектом сатиры становятся намеренное затягивание судебных разбирательств, подкуп и шантаж судей.
В этом можно увидеть и непосредственную аллюзию на роман «Приключения Миколая Досвядчиньского» Красицкого, в котором автор посвящает более 30 страниц рассказу о судебном деле, начатом Досвядчиньским против бедного соседа-помещика без каких бы то ни было юридических оснований. Он выигрывает дело благодаря поддельным документам, подкупу, а также манипуляциям адвокатов и судей, но в конечном счете и сам разоряется и не достигает цели обогащения за счет своего ближнего (в прямом смысле слова)[312].
Тема выигрываемых за счет подкупа процессов и полного отсутствия гласности занимает важное место и в романе «Иван Выжигин». Однако стоит отметить, что и в булгаринском русском романе почти все ходатаи по делам тоже оказываются поляками, при этом они далеко не образцовые представители своей профессии сплошь обманщики. В этой связи Булгарин поднимает вопрос отношений между польскими «специалистами» по правовым тонкостям и русскими судами[313]. Некий Дурачинский, ходатай по делам Ивана, ведет двойную игру: он ослепляет бедных литовских дворян своей мнимой известностью и влиянием в Петербурге, а столичных чиновников в свою очередь своим влиянием в провинции[314]. В нем можно увидеть типичную для творчества Булгарина фигуру «переводчика», посредника между культурами, однако этот посредник изображен в отрицательном, сатирическом ключе. Показательна языковая составляющая критики этого типажа: ни в одной культуре он не социализирован полностью, ни на каком языке не может написать письмо правильно[315]. Стоит упомянуть и о том, что Булгарин не первый критик юридической системы, который был родом из западных регионов империи. Судебная тематика широко вошла в российскую культуру XVIIIXIX вв. как раз из западных частей империи, свидетельством чего может служить драматургия того времени, в частности имевшая успех пьеса Василия Капниста «Ябеда» (1791). «Ябеда» была написана в контексте борьбы за восстановление автономии Гетманщины, упраздненной в 1783 г. Капнист принимал активное участие в борьбе малороссийского дворянства как за свои «вольности и привилегии», так и за правовую автономию Малороссии, которая подразумевала бы возврат к тем нормам права и судебным практикам, которые были кодифицированы в «Правах, по которым судится малороссийский народ» 1743 г. (в свою очередь эти нормы в значительной степени основывались на Литовском статуте и польских юридических уложениях, являясь, таким образом, поздним проявлением правосознания и правовой культуры Речи Посполитой)[316]. Эти обстоятельства указывают на параллели с польскими литературными произведениями. К примеру, деятельность Капниста (как и тексты Красицкого) была во многом направлена на возврат к «старым добрым временам».