Причина заключалась в том, что цели этой войны, в отличие от предыдущих, которые, как правило, преследовали узкие и вполне определенные задачи, были ничем не ограничены. В век империи политика и экономика слились воедино. Международная политическая конкуренция возникла благодаря экономическому росту и соревнованию, и ее характерной чертой было то, что она не знала границ. Естественные границы Standard Oil, Германского банка или алмазной корпорации De Beers находились на краю вселенной, или, вернее, в пределах возможностей их экспансии (Hobsbawm, 1987, р. 318). То есть для двух главных противников, Германии и Великобритании, предела соперничеству не было: Германия стремилась занять то господствующее положение на суше и на море, которое занимала Великобритания, что автоматически перевело бы на вторые роли и без того слабевшую британскую державу. Вопрос стоял так: или или. Для Франции тогда, как и впоследствии, ставки были менее глобальны, но не менее важны: она жаждала отплатить Германии за свой неизбежно снижающийся экономический и демографический статус. Кроме того, на повестке дня стоял вопрос, останется ли она великой державой. В случае обеих этих стран компромисс не решал проблем, он лишь давал отсрочку. Сама по себе Германия, вероятно, могла бы ждать, пока все увеличивавшиеся размеры и растущее превосходство выдвинут ее на то место, которое, как считали германские власти, принадлежит ей по праву и которое она рано или поздно все равно займет. И действительно, доминирующее положение дважды побежденной Германии, больше не претендовавшей на статус главной военной державы в Европе, в начале 1990х годов стало куда более убедительным, чем все притязания милитаристской Германии до 1945 года. Именно вследствие этого, как мы увидим, Англия и Франция после Второй мировой войны были вынуждены, пусть неохотно, смириться со своим переходом на вторые роли, а Федеративная Республика Германия при всей своей экономической мощи признала, что в мире после 1945 года статус монопольно господствующего государства стал ей не по силам. В 1900х годах, на пике эпохи империй и империализма, претензии Германии на исключительное положение в мире (немецкий дух возродит мир, как тогда говорили) и противодействие этому Великобритании и Франции, все еще бесспорно великих держав европоцентричного мира, были еще незыблемы. На бумаге, без сомнения, был возможен компромисс по тем или иным пунктам несущих печать мании величия военных целей, которые обе стороны сформулировали сразу же после начала войны, но на практике единственной военной целью, имевшей значение, была полная и окончательная победа, которая во Второй мировой войне стала именоваться безоговорочной капитуляцией противника.
Эта абсурдная и саморазрушительная цель погубила и победителей, и побежденных. Она ввергла побежденных в революцию, а победителей в банкротство и разруху. В 1940 году Франция была захвачена меньшими по численности германскими силами с оскорбительной быстротой и легкостью и подчинилась Гитлеру без сопротивления оттого, что страна была почти смертельно обескровлена войной 19141918 годов. Великобритания так и не смогла стать прежней после 1918 года, поскольку подорвала свою экономику войной, которая была ей не по средствам. Более того, абсолютная победа, скрепленная навязанным карательным миром, разрушила малейшие шансы на восстановление того, что хотя бы отдаленно напоминало прежнюю стабильную буржуазную либеральную Европу, что сразу же понял экономист Джон Мейнард Кейнс. Исключив Германию из европейской экономики, нельзя было больше надеяться на стабильность в Европе. Но это было последним, что могло прийти в голову тем, кто настаивал на исключении Германии из европейского процесса.
Мирный договор, навязанный побежденным главными уцелевшими победителями (США, Великобританией, Францией, Италией), который не совсем точно называют Версальским договором[3], исходил из пяти главных соображений. Первоочередным фактором было крушение многих режимов в Европе и возникновение в России альтернативного революционно-большевистского режима, который стремился перевернуть миропорядок и как магнит притягивал отовсюду революционные силы (см. главу 2). Во-вторых, необходимо было установить контроль над Германией, которая чуть не разгромила в одиночку всю коалицию союзников. По вполне понятным причинам это явилось (и осталось с тех пор) главной заботой Франции. В-третьих, возникла необходимость перекроить карту Европы как с целью ослабления Германии, так и для того, чтобы заполнить огромные незанятые пространства, образовавшиеся в Европе и на Ближнем Востоке в результате одновременного крушения Российской, Австро-Венгерской и Османской империй. Главными претендентами на их наследство, по крайней мере в Европе, выступили различные националистические движения, поддерживаемые странами-победителями при условии, что те останутся антибольшевистскими. Фактически основным принципом перекраивания карты Европы стало создание национальных государств по этнически-языковому принципу. В основу этого принципа было положено право наций на самоопределение. Президент США Вильсон, чьи взгляды рассматривались как позиция державы, без которой война была бы проиграна, был страстным приверженцем этой веры, свойственной (сегодня, как и тогда) по большей части тем, кто далек от этнических и языковых реалий регионов, предназначенных для разделения на однородные национальные государства. Эта попытка закончилась провалом, последствия которого до сих пор можно увидеть в Европе. Национальные конфликты, раздиравшие континент в 1990х годах, явились отголосками тех самых версальских решений[4]. Перекраивание карты Ближнего Востока шло вдоль традиционных границ империалистических владений, по обоюдному согласию Великобритании и Франции. Исключением стала Палестина, где британское правительство, во время войны стремившееся к международной еврейской поддержке, неосторожно и весьма неопределенно пообещало создать национальный дом для евреев. Палестинской проблеме суждено было стать еще одним кровоточащим напоминанием о последствиях Первой мировой войны.
Четвертой группой вопросов стали вопросы внутренней политики стран-победительниц (т. е. фактически Великобритании, Франции и США) и разногласия между ними. Самым важным результатом этой политической деятельности явился отказ американского Конгресса ратифицировать мирный договор, написанный большей частью президентом (или для него). В результате США отказались от участия в договоре, что имело далеко идущие последствия.
И наконец, страны-победительницы отчаянно пытались найти такой способ мирного урегулирования, который сделал бы невозможной новую войну наподобие той, которая только что опустошила мир. Эта попытка потерпела наиболее оглушительный провал. Через двадцать лет мир снова был охвачен войной.
Задачи спасти мир от большевизма и перекроить карту Европы, очевидно, пересекались, поскольку самым действенным способом борьбы с революционной Россией, если она случайно выживет (что в 1919 году отнюдь не казалось бесспорным), было изолировать ее за санитарным кордоном (cordon sanitaire) из антикоммунистических государств. Поскольку территория этим государствам была в большой степени или полностью выделена из бывших российских земель, их враждебность к Москве была гарантирована. По порядку с севера на юг это были: Финляндия бывшее автономное княжество, которому Ленин разрешил выйти из состава России; три маленькие балтийские республики (Эстония, Латвия, Литва), еще не имевшие исторического опыта собственной государственности; Польша, независимость которой была восстановлена после более чем векового перерыва, и чрезвычайно разросшаяся Румыния, удвоившая свою площадь за счет империи Габсбургов и Бессарабии, до этого принадлежавшей России. Большинство этих территорий были отторгнуты от России Германией и, если бы не большевистская революция, несомненно, вернулись бы к России. Попытка распространить этот кордон на Кавказ потерпела неудачу, в основном благодаря тому, что революционной России удалось договориться с некоммунистической, но также революционной Турцией, не испытывавшей дружеских чувств к британским и французским империалистам. Поэтому краткое существование независимых республик в Армении и Грузии, появившихся в результате Брест-Литовского мира, так же как и попытки англичан отторгнуть богатый нефтью Азербайджан, не пережило победы большевиков в Гражданской войне 19181920 годов и советско-турецкого договора 1921 года. Одним словом, на востоке союзники признали границы, навязанные Германией революционной России там, где неподконтрольные им силы не помешали это сделать.
На территории бывшей Австро-Венгрии также имелись большие участки, которые предстояло поделить. В результате Австрия и Венгрия были сведены к чисто немецким и мадьярским образованиям и превратились в задворки Европы. Сербия увеличилась до современной Югославии путем присоединения Словении (до этого принадлежавшей Австрии), Хорватии (до этого принадлежавшей Венгрии), а также ранее независимого маленького родового королевства пастухов и контрабандистов Черногории, сурового горного края, где жители реагировали на беспрецедентную потерю независимости массовым обращением в коммунизм, считая, что тут придутся ко двору героические качества. Коммунистическая идея ассоциировалась у них и с православной Россией, чью веру непокоренные жители Черногории столько веков защищали от турок. Новая Чехословакия родилась в результате объединения бывшего промышленного центра империи Габсбургов с некогда принадлежавшими Венгрии землями, где проживали словацкие и русинские крестьяне. Румыния разрослась в многонациональный конгломерат, Польша и Италия также извлекли выгоду из этого передела. Никаких исторических прецедентов или логики в комбинациях с Чехословакией и Югославией не было их создание явилось результатом националистической идеологии, проповедовавшей как силу этнической общности, так и нежелательность появления слишком мелких национальных государств. Все южные славяне (= югославы) были объединены в одно государство, как и западные славяне чешских и словацких земель. Как и следовало ожидать, все эти политические браки поневоле оказались не слишком прочными. Кстати, за исключением остатков Австрии и Венгрии, потерявших большую часть своих национальных меньшинств (хотя и не все), новые государства, отторгнутые от России и от империи Габсбургов, оказались не менее многонациональными, чем их предшественники.
На территории бывшей Австро-Венгрии также имелись большие участки, которые предстояло поделить. В результате Австрия и Венгрия были сведены к чисто немецким и мадьярским образованиям и превратились в задворки Европы. Сербия увеличилась до современной Югославии путем присоединения Словении (до этого принадлежавшей Австрии), Хорватии (до этого принадлежавшей Венгрии), а также ранее независимого маленького родового королевства пастухов и контрабандистов Черногории, сурового горного края, где жители реагировали на беспрецедентную потерю независимости массовым обращением в коммунизм, считая, что тут придутся ко двору героические качества. Коммунистическая идея ассоциировалась у них и с православной Россией, чью веру непокоренные жители Черногории столько веков защищали от турок. Новая Чехословакия родилась в результате объединения бывшего промышленного центра империи Габсбургов с некогда принадлежавшими Венгрии землями, где проживали словацкие и русинские крестьяне. Румыния разрослась в многонациональный конгломерат, Польша и Италия также извлекли выгоду из этого передела. Никаких исторических прецедентов или логики в комбинациях с Чехословакией и Югославией не было их создание явилось результатом националистической идеологии, проповедовавшей как силу этнической общности, так и нежелательность появления слишком мелких национальных государств. Все южные славяне (= югославы) были объединены в одно государство, как и западные славяне чешских и словацких земель. Как и следовало ожидать, все эти политические браки поневоле оказались не слишком прочными. Кстати, за исключением остатков Австрии и Венгрии, потерявших большую часть своих национальных меньшинств (хотя и не все), новые государства, отторгнутые от России и от империи Габсбургов, оказались не менее многонациональными, чем их предшественники.