И глядел он затравленно, словно зверёк в капкане. Затравленно и даже злобно.
И, как сам Фёдор, тоже тащил чемодан.
А орденов хромой капитан не носил, оказывается, вообще. Даже колодок. И справа на белом кителе опешивший Фёдор насчитал аж пять красных нашивок. Три тонких, как и у папы, за лёгкие ранения; и две широких, за тяжёлые.
Субординация субординацией, однако награды вы, Павел Николаевич, не носите, не по уставу заметил папа.
Не ношу, как и любой настоящий маньчжурец не носит, хрипло бросил капитан. Пока не смыт позор Мукдена и Ляояна.
«Что он такое несёт?! возмутился про себя Фёдор. Так уж и позор! Ну, неудача, но не разгром ведь! Не как пруссаки французов в ту войну!..»
Папа пожал плечами. Дескать, я тоже маньчжурец, однако планки орденские с парадным кителем надел, как и положено. Нам тут фронда ни к чему.
Слово это, «фронда», Фёдор только что вычитал в романе «Двадцать лет спустя» и очень этим гордился.
Что же не представите вы меня супруге вашей? с лёгким холодком сказал папа.
Капитан снова дёрнул лицом, изобразив подобие улыбки.
Супруга и дочь были представлены. На папу жена Павла Николаевича смотрела робко, дочка же с непонятной Фёдору сердитостью и льдом в глазах. Мальчишка, оказавшийся Константином, старательно попытался представиться господину полковнику по всей форме, но получилось это у него ужасно. Заэкал, замекал, сбился на солдатское «благородие», и то неправильное, потому что полковника полагалось именовать «ваше высокоблагородие».
Папа, конечно, сделал вид, что ничего не заметил.
Папа, конечно, сделал вид, что ничего не заметил.
Не ждите нас, господин полковник то есть Алексей Евлампьевич, усмехнулся хромой капитан. Нога у меня пошаливает, видать, япошкам предалась, плохо команды слушает!..
Ничего, Павел Николаевич, спокойно сказал папа. Нам не к спеху. Сдача вещей в цейхгауз только через час, а построение и вовсе через два. Некуда торопиться.
Жена капитана, Мария Владиславовна, смотрела на папу совсем странно, прикусив губу. Фёдору стало не по себе, как обычно случалось, если мама или кто-то из сестёр собирался плакать. Дочка, Софья, предостерегающе положила матери руку на локоть, но та лишь досадливо дёрнула плечом.
Милостивый государь Алексей Евлампьевич я знаю, вы с Павлом были в одном полку
Мария! хрипло зарычал капитан. Прошу простить, господин полковник.
А что «Мария»? вдруг не послушалась жена. Что «Мария»?! Сколько прошений мы уже написали, а?! Сколько?!
У папы на скулах напряглись желваки.
Я буду счастлив помочь, сударыня. Чем
У вас «орёл» академии Генштаба. Мария Владиславовна явила изрядное знание отличительных армейских знаков. Павел говорил, вас из штаба Туркестанских стрелков вскоре на бригаду поставят. Не могли бы вы На щеках её играли красные пятна, она говорила быстро, взахлёб, очевидно страшно стыдясь.
Фёдор тоже готов был провалиться сквозь землю, как и сын капитана, тощий Константин. Они обменялись всего лишь парой взглядов, и стало ясно, что проваливаться они готовы немедленно и вместе.
Мария! рявкнул капитан так жутко, что та осеклась. Совсем забыла всё, да? Господин полковник награды за позорную войну носит, не стесняется. И за тот бой, где я где мне В горле у него заклокотало, рука судорожно ткнула в красные нашивки, единственные, нарушавшие идеальную белизну кителя.
Успокойтесь, капитан, уже совершенно ледяным тоном сказал папа. Здесь женщины и дети. Прекратите, прошу вас. Если вам угодно поговорить со мной я всегда к вашим услугам.
Мои жена и дети, хрипло проговорил Павел Николаевич, обо всём осведомлены. Мне стыдиться нечего. Я счёл неуместным скрывать от них обстоятельства моего самого тяжёлого ранения, закрывшего мне отрезавшего от меня А вот вы, господин полковник, от вашего сына эту историю, похоже, утаили-с, да-с, утаили-с Не рассказали, наверное, как я, командир первого батальона в вашем полку, выполнял ваш приказ?..
Обмирая, Фёдор взглянул на папу тот стоял совершенно белый, и на щеках его играли желваки.
Капитан Нифонтов, проговорил он наконец, что и как я рассказываю своим детям это моё дело. Впрочем, поскольку наши сыновья будут учиться в одном корпусе будьте уверены, я расскажу всё Фёдору. А потом точнее, сперва, как я понимаю, ваш Константин изложит иную версию. Что же до меня, то я буду счастлив помочь сослуживцу и ветерану, в решающий момент боя выполнившему приказ, несмотря ни на что. Честь имею, капитан. Честь имею, сударыня, Мария Владиславовна. Честь имею, mademoiselle София. Желаю успеха вам в корпусе, кадет Нифонтов. Идём, Фёдор. Поспешим.
Они поспешили, да так, что Фёдору пришлось совсем туго. Папа шагал, не поворачивая головы и не оглядываясь; вот зачем-то принялся на ходу стягивать парадные белые перчатки
Папа?! осторожно воззвал Фёдор. Именно воззвал, но притом именно что осторожно.
Ѳеодоръ Алексѣевичъ, вновь тем же самым голосом, что и перед отъездом, отрезал папа, я вам всё расскажу. Не сомневайтесь. Просто сейчас у нас нет времени, история длинная и непростая. Но я вам её расскажу; и даже покажу на картах, потому что иначе, представьте себе, понять будет трудновато. Что же до бедняги-капитана Он обижен, очень обижен, Федя.
На вас, папа?
И на меня, и на дивизионное начальство, и даже на государя. Капитан Нифонтов обижен на всех, и ему от этого очень плохо, только он сам этого не понимает. Папа вздохнул.
Фёдор не очень понял. Как это «на всех обижен», «ему плохо», а сам при этом «не понимает»? Когда Фёдору было плохо и обидно, он понимал всё наираспрекраснейшим образом.
Думаю, с Нифонтовым-младшим вы поладите, вдруг сказал отец. Не спорь с ним, если он будет ругать меня, скажем. Он просто повторит то, что ему внушили. Человеку, Ѳеодоръ, легче живётся, когда он может кого-то обвинить в своих несчастьях. Иногда это верно, иногда есть какой-нибудь злодей, жадный ростовщик, нечестный купец, себялюбивый начальник А иногда и нет. Нет, и всё, а человек ищет, ищет, несмотря ни на что. Понимаешь меня, сын?
Папа смешивал «ты» и «вы», а это значило, что он сам растерян.
Понимаю, пап. У нас в прошлом году в классе был Мишка Вечеровский, так Феогност Феогностович у него спросит, бывало: «Ну что, ученик Вечеровский, не угодно ли вам будет поведать классу, э-э-э, в чём заключалась суть борьбы гвельфов с гибеллинами?»[13], а Мишка только глаза закатит и жалобно так: «Я не виноват, господин старший учитель, в отпуску был, а дома мне учиться не дают! Это они во всём виноваты!..» и такую историю, пап, завернёт, что диву даёшься!.. Феогност Феогностович как-то слушал, слушал, а потом и говорит: «За художественную силу воображения ставлю вам, Вечеровский, «удовлетворительно». Потому как, папа, там и призраки были, и священник, который их изгонять явился, и
Папа улыбнулся, но одними губами, глаза оставались грустные. Наверное, подумал Фёдор, ему жалко этого капитана Нифонтова, который на всех обижен. Толстый Мишка Вечеровский был смешной, а вот капитан какой-то жутковатый, и Фёдор сам не знал, от чего шла эта жуть.
Я тебе всё расскажу, повторил папа. В твоё первое же увольнение. Обещаю. А теперь смотри, мы уже почти дошли.
Липовая аллея вливалась в обширный плац перед бело-лимонным фасадом главного корпуса. Плац, против ожиданий Фёдора, оказался не пыльным и не грязным, его покрывал новомодный асфальт с начерченными на нём белыми и красными квадратами для построений. Справа и слева плац упирался в высоченные живые изгороди, за которыми, знал будущий кадет Солонов, начинался парк с искусственными прудами, плотинами и каналами.
Сейчас плац кипел. Кадеты и их родители покрыли его весь разноцветной толпой; шляпки женщин, белые и тёмно-синие кители офицеров, чёрные мундиры гражданских чинов, партикулярные платья обывателей.
На широченной лестнице серого камня уже стоял оркестр из старших воспитанников в парадной форме с золотыми галунами, рядом с ними группа офицеров самого корпуса. Папа наклонился к Фёдору, быстро называя их по именам и чинам.
Чуть в стороне от остальных, на ступенях, стоял высокий худощавый подполковник, с острым лицом и впалыми щеками. Вот он на мгновение снял фуражку, открылись короткие густые волосы, наполовину седые, они стояли плотным ёжиком. Как и прочие офицеры, он носил белый парадный китель, форменную фуражку, ордена на груди, однако Фёдор, не отрываясь, глядел на его левую щёку.
Папа пап, что это? прошептал он. Кто это?
А, ты заметил, кивнул папа. Подполковник Аристов, более известный, однако, по прозвищу Две Мишени.
Д-две м-мишени?
Да. Ты разве не заметил? У него ж мишени на обеих щеках вытатуированы.
Господи! вырвалось у Фёдора, и он аж покраснел ну точно как у няни Марьи Фоминичны вышло, стыд-то какой!
Лихой командир, одобрительно заметил папа. Воевал в Туркестане, добивал последних работорговцев, освобождал наших пленников. По долгу службы сам понимаешь, какой, не раз бывал в Афганистане, как-то угодил там в плен к некоему варварскому племени, которое собиралось использовать его в стрелковом состязании, но сумел бежать, и его подобрали наши казаки из миссии в Кабуле. Только тсс! Никогда не спрашивай его об этом! Все делают вид, что никаких татуировок у него нет. Я слышал, что полностью свою историю он поведал одному лишь государю, вернувшись. Но офицер он замечательный. Если достанется в ротные командиры, считайте, Ѳеодоръ Алексѣевичъ, что вам очень повезло.
Подполковник Аристов носил на груди, как и папа, значок академии Генерального штаба двуглавого серебряного орла на правой стороне кителя; а ещё пару орденов, медаль и (вгляделся Фёдор) знак окончания вот этого самого Александровского корпуса, куда поступал сейчас Солонов-младший.
Орденов у подполковника было два белый крест Св. Георгия четвёртой степени, а рядом с ним, на красно-белой ленте крест Св. Станислава с мечами. Эти ордена Федя хорошо знал, они были и у папы. А ещё у господина Аристова висела медаль «За оборону Харбина» и, надетая явно по случаю торжества, не просто полагающаяся по уставу сабля, а «золотое оружие», шашка с украшенными золотом ножнами и вырезанной на эфесе (знал Фёдор) надписью «За храбрость». На эфесе же был и алый темляк ордена Св. Анны четвёртой степени, который почему-то не слишком почтительно именовали «клюквой».
Федя невольно ощутил обиду. Подполковник с мишенями на щеках имел больше наград, чем папа!.. У папы не было золотого оружия и Анны четвёртой степени не было тоже.