Мир после нас. Как не дать планете погибнуть - Майя Гёпель 17 стр.

И все равно все наши системы поощрения, организационные структуры, политические программы, финансовые рынки и экономические индикаторы преследуют одну цель: получить больше. И в результате оказывается все сложнее преодолевать условия, в которых развивается эта особая форма несчастья.

И тут мы переходим ко второму пункту, установленному Кассером.

Социальные и экологические ценности взаимодействуют с материалистическими ценностями как качели. Если одни усиливаются, другие угасают. Когда в культуре доминирует Homo oeconomicus, все в жизни людей вращается вокруг статуса, власти и денег. Одновременно ослабевают сострадание, великодушие и экологическая сознательность, а вопрос о достаточности и благополучии целого вытесняется из мировоззрения. Когда в «я» становится все меньше «мы», проблемы охватывают все общество. Но в исследовании Кассера есть и хорошие новости: качели ценностей раскачиваются в обоих направлениях. Как только социальные и экологические ценности начинают выходить на первый план, значение материальных падает. И тогда конвейерная лента может замедлить ход. Армин Фальк, специалист по поведенческой экономике из Боннского университета, предложил следующий категорический императив для эпохи климатических перемен: «Потребляй столько, сколько бы ты хотел, чтобы потребляли другие» [[47] ].

Теперь все кажется простым, правда?

Тот, кто меньше покупает, замедляет реализацию товаров. А это, как вы помните, при нынешней структуре инвестирования, налогообложения и рефинансирования порождает рецессию. Поэтому мы должны помнить о своей роли не только как потребителей, но и как граждан. Нам нужны политические перемены, в результате которых мы перестанем воспринимать устойчивость как возможный побочный продукт экономического роста, а прямо поставим перед собой цель достигнуть устойчивого потребления, производства и капиталовложения. Хотите краткую и четкую формулу? Она существует, и вам доводилось ее слышать. Она звучит следующим образом: рост  это средство, а не абсолютная цель.

Выберемся из парадокса Истерлина, парадокса Джевонса и «парадокса обеспеченности». И войдем в новый общественный договор, направленный на обеспечение высокого уровня жизни при ничтожно малом экологическом следе. Это возможно.

Вещизм богатых западных стран возможен только за счет экстернализации издержек. Он не приносит счастья, потому что делает мерилом нашей самооценки собственность и статус. Социальная роль потребления и его характер должны измениться  это важный фактор, способствующий достижению устойчивости. Нам следует сосредоточить внимание на том, чтобы объединить социальные и экологические цели.

Рынок, государство и общее благо

Итака  маленький городок в американском штате Нью-Йорк, известный своим университетом, откуда вышли многие нобелевские лауреаты. До середины 1950-х годов надежнее и дешевле всего добираться туда было поездом. Конечно, существовали и дороги, по которым можно было доехать на автобусе и автомобиле, а кроме того, в Итаке был и свой собственный аэропорт. Однако железнодорожное сообщение осуществлялось круглый год, независимо от погоды. Позже, во второй половине столетия, все больше людей уже могли позволить себе приобрести машину. Теперь они садились на поезд только в том случае, если дороги были покрыты льдом и снегом и другим транспортом попасть в город было нельзя. В конце 1950-х железнодорожная компания прекратила пассажирские перевозки в Итаку. Они были признаны экономически невыгодными.

Через несколько лет экономист Альфред Кан, который в то время преподавал в Корнеллском университете, написал эссе о судьбе этой железнодорожной ветки. Название его статьи стало крылатым выражением для обозначения процессов, которые приводят к результатам, изначально не являвшимся ни желательными, ни оптимальными: «тирания малых решений».

Все те, кто добирался до Итаки не на поезде, а на машине, автобусе или самолете, исходя из своих личных интересов действовали вполне резонно, но, сами того не осознавая, они запустили ход событий, закончившийся исчезновением железной дороги. Отдельные разумные решения в сумме дали эффект, который не был никем запланирован.

Все те, кто добирался до Итаки не на поезде, а на машине, автобусе или самолете, исходя из своих личных интересов действовали вполне резонно, но, сами того не осознавая, они запустили ход событий, закончившийся исчезновением железной дороги. Отдельные разумные решения в сумме дали эффект, который не был никем запланирован.

Как это могло произойти? Как же получилось, что свободный рынок, который всегда предоставляет всем максимальные преимущества, при условии, что каждый поступает исходя из рациональных решений, направленных на извлечение максимальной для себя пользы, в данном случае, когда каждый думал только о себе,  создал всем неудобство?

А вообще, может ли рыночная экономика дать сбой?

Суть вопроса в следующем: если производители свободны производить что хотят и могут, а потребители  потреблять что хотят и могут, означает ли это, что создаются и распределяются те блага, которые нужны обществу? То есть в определенном смысле рынок играет роль центрального координатора? Тогда почему у него плохо получается? Неудивительно, что дискуссии о том, в чем же заключаются задачи государства в отношении рынка, велись, ведутся и будут вестись еще долго.

После распада социалистической системы казалось, что ответы на важнейшие вопросы о том, как добиться правосудия, равноправия, участия общественности в принятии решений и что для этого должно делать государство, уже найдены. Политика отыграла свою роль направляющей силы, и государство превратилось в ночного сторожа, отвечающего только за безопасность. Американский политолог Фрэнсис Фукуяма уже заявил о «конце истории», в 1989 году был сформулирован Вашингтонский консенсус о пользе экономической глобализации, а в 1994 году основана Всемирная торговая организация (ВТО).

Всего несколько лет спустя в мексиканском Канкуне я вместе с сотнями других демонстрантов стояла перед заграждениями, за которыми на конференции ВТО встретились министры 146 стран, чтобы, в частности, обсудить последствия глобализации для торговли сельскохозяйственной продукцией. В качестве представителя Союза охраны окружающей среды и природы Германии я приехала, чтобы выразить свой протест, потому что, как и многие другие, видела, что глобализация в том виде, в каком она до сих пор осуществлялась, наносила большой ущерб окружающей среде. Она была весьма полезна большим корпорациям из северной части мира, но губительна для мелких производителей. Жители Юга ощущали вред куда сильнее, чем фермеры Севера, которых поддерживали субсидии. Во время самого массового из сопровождавших конференцию протестов всего в нескольких метрах от меня один из демонстрантов залез на ограждение и на глазах у всех воткнул себе в грудь нож.

Мы все испытали шок.

Как я позже узнала, этого человека звали Ли Кён-хэ, он был 56-летним фермером из Южной Кореи, где его считали кем-то вроде гуру устойчивого сельского хозяйства. На своей образцовой ферме он разводил в основном крупный рогатый скот и преподавал студентам дружественное природе животноводство, пока южнокорейское правительство не открыло границы для импорта говядины и рынок не оказался завален дешевым австралийским мясом. С ним Ли Кён-хэ конкурировать не мог. Банк забрал его ферму и землю  как и у многих других его соотечественников. Ли Кён-хэ снова и снова пытался привлечь внимание к происходящему, и вот он приехал в Мексику, чтобы ухватиться за то, что казалось ему последней возможностью продемонстрировать последствия такой политики.

И что же произошло?

Что эта история может рассказать о нашей современной жизни, о взаимосвязи государства, рынка и общего блага?

За те 30 лет, что прошли после распада Советского Союза, мир изменился сильнее, чем когда-либо раньше. Для достижения стратегических целей глобализации национальное законодательство многих стран подверглось изменениям, и были созданы новые международные механизмы обеспечения безопасности для инвестиций и транзакций. Возникли глобальные цепочки создания ценности, которыми управляет горстка гигантских концернов. Например, сейчас в сфере торговли сельхозпродукцией пять компаний контролируют около 70 % импорта и экспорта [[48] ]. Рыночная стоимость этой пятерки превышает ВВП многих стран [[49] ]. Больше всего стоят цифровые корпорации, которым особенно легко перенести свой административный центр туда, где их ждут самые благоприятные условия  не только удобная инфраструктура, но прежде всего низкие налоги и высокие субсидии. Мы уже отмечали это в главе «Люди и поведение»: конкурентоспособность, которая сначала воспринималась как инструмент сравнения фирм между собой, теперь используется ими для оценки стран. Компании, которые могут себе это позволить, сравнивают трудовые нормы, социальные отчисления, нормативные акты и экологические стандарты, имеющиеся в разных концах света. Теперь есть юридические фирмы, специализирующиеся на подаче от имени частных компаний жалоб на государственную экологическую или социальную политику, которая мешает им получать доход, запланированный при принятии инвестиционных решений.

Олигополисты  лидеры рынка, разделившие с несколькими немногими конкурентами сферу предложения,  действуют в международных масштабах, а государства вынуждены ограничиваться национальным уровнем и защищать разместившиеся в них корпорации, ибо не могут позволить себе потерпеть крах. Они «слишком велики, чтобы разориться». В последний раз в этом можно было убедиться в 2008 году, когда во время финансового кризиса крупные банки спасали за счет миллионов налогоплательщиков, потому что в противном случае обрушилась бы вся глобальная финансовая система. Тирания малых решений превратилась в тиранию больших игроков.

Как могло государство, которое в идеале является представителем интересов своих граждан и гарантом общего блага, занять такую оборонительную позицию?