Однако Скептик считал, что эту книгу по языку следует отнести к самым поздним книгам ВЗ. Начнем с внешних признаков: в ней есть следы влияния арамейского, а возможно, даже персидского языка. Примеров не так уж много, зато они яркие: например, слово מַעֲבָד мабад «работа» (Иов 34:25) или выражение אַחֲרֵי־זֹאת ахаре-зот «после этого» (Иов 42:16). Скажем, встретить их в книге, написанной Моисеем, настолько же странно, как наткнуться на французские слова и выражения где-нибудь в «Повести временных лет» они бы явно свидетельствовали, что эта книга написана не раньше XVIII в., когда русские писатели стали массово знакомиться с французской литературой. Точно так же и евреи вряд ли познакомились с персидским языком прежде возникновения великой Персидской империи, в которой арамейский был языком межнационального общения.
Ревнитель, правда, мог бы возразить, что это просто иноземный акцент, ведь Иов жил в земле Уц, расположенной в Эдоме (хотя есть и другие версии). Да мало ли где употребляются арамеизмы, этот язык не моложе древнееврейского! В Притчах, к примеру, сын называется по-арамейски בַּר бар вместо еврейского בֵּן бен (Притч. 31:2). Впрочем, как раз это арамейское слово в начале 31-й главы Притчей может указывать на позднее происхождение данной конкретной главы и вложено в уста матери загадочного Лемуэла, неизраильтянина, там оно как раз может быть цитатой из какого-нибудь арамейскоязычного мудреца с сохранением соответствующего колорита. То есть употребление отдельных слов может подсказывать, что книга написана после Вавилонского плена, но не может этого однозначно доказать.
Правда, в книге есть и некоторые архаичные черты, например местоименный суффикс 3-го лица -мо (Притч. 27:23): עָלֵימוֹ алемо «на него», и тут же рядом находим форму כַפֵּימוֹ каппемо «руки его». Но это может быть свойством поэтического языка, который по определению архаичен. К тому же в этом стихе получается хорошее созвучие со словом מִמְּקֹמוֹ миммекомо «с места его», где последний согласный м относится уже к корню. Но подобные архаичные формы вроде «отче» или «старче» встречаются в русском языке и по сей день (кстати, местоимение «сей» тоже архаизм).
Но главное лингвистическое свидетельство не в отдельных словах, а в грамматике, прежде всего в использовании глагольных форм. Употребить отдельное слово или выражение на чужом языке может всякий автор, но последовательные и систематические изменения в грамматике свидетельствуют о более позднем времени написания. В Книге Иова мы постоянно встречаем последовательность глагольных форм yiqtol weyiqtol вместо классической yiqtol weqatal (например, Иов 3:13). Объяснять здесь подробно, что это такое, вряд ли стоит, просто пусть читатель, незнакомый с древнееврейской грамматикой, поверит, что это явный признак послебиблейского иврита.
Но есть и другие причины считать, что эта книга была написана вовсе не Моисеем. Его имя, по сути, связано с одним, но глобальным событием: рождением народа Израиля и заключением Завета. Как уже было сказано, в Книге Иова даже не упомянуты ни Израиль, ни Завет, да и вся эта история не нуждается в таком упоминании. Если бы не существовало такого народа и такого Завета, в судьбе Иова ничего бы не изменилось. Именно поэтому крайне трудно представить, что Моисей мог написать этот текст.
Проблематика книги совершенно иная, чем в Пятикнижии. Там мы видим народ, который ищет, как жить перед Богом благочестиво, чтобы все вышло хорошо. Здесь человек, который заведомо благочестив, практически безгрешен, при этом все выходит очень плохо и он не может понять почему. Это антитезис едва ли не ко всему, что сказано в Пятикнижии. И возникает ощущение, что автор и читатели либо не знали ничего о Законе и Израиле (что крайне маловероятно), либо что с вопросом «как Израилю жить по Закону» они в общем и целом разобрались и пытаются понять что-то другое. Книга Иова про нагого, страдающего, одинокого человека перед Богом, с которым он страстно желает поспорить, как бы оставляя в стороне все вопросы практического благочестия.
Так кто же написал эту книгу? Мы не имеем об этом ни малейшего представления, и подсказок взять неоткуда. Но мы можем представить себе, как она писалась, тут поможет текст самой книги, особенно если мы вспомним те выводы, которые сделали о Книге Притчей. Если мы посмотрим на то, как устроена Книга Иова, то увидим в ней несколько слоев. Причем каждый следующий слой совершенно самостоятелен если бы его не было, никто бы не заметил его отсутствия.
Самый первый слой это прозаическая история о праведнике, который остался верным среди испытаний и был награжден за это Богом. Собственно, именно эта версия рассказана в Коране, где Иов носит арабское имя Айюб, а в библейской книге она занимает главы 12 и 42-ю.
Но самое для нас интересное в книге это, конечно, диалоги Иова с тремя его друзьями, которые написаны совсем иначе; это яркие поэтические главы с 3-й по 31-ю, за вычетом 28-й, где неожиданно появляется гимн Премудрости, очень похожий на Книгу Притчей. Он формально вставлен в середину речи Иова, но к аргументации Иова совершенно никакого отношения не имеет, да и вообще после него Иов продолжает свои речи, словно гимна нет. Этот гимн как будто партия хора в античной трагедии: вот Иов, протагонист, выходит, беседует со своими оппонентами, а на заднем плане хор поет гимн Премудрости, который напрямую не связан с действием, но скорее служит фоном.
А в главах 3237 абсолютно ниоткуда появляется новый персонаж Элигу, которого там раньше не было, и ничего не сказано о том, кто он и в какой момент присоединился к четырем основным героям. Элигу произносит длинную речь, на которую никто не отвечает, которую никто даже не замечает. Сразу возникает ощущение, что эта речь добавлена позднее как комментарий на все предшествующее потому герои и не заметили комментатора. Далее, в гла-вах 3841, Господь, не обращая никакого внимания на Элигу, отвечает Иову, упоминая в самом конце речи вскользь и его друзей.
А в главах 3237 абсолютно ниоткуда появляется новый персонаж Элигу, которого там раньше не было, и ничего не сказано о том, кто он и в какой момент присоединился к четырем основным героям. Элигу произносит длинную речь, на которую никто не отвечает, которую никто даже не замечает. Сразу возникает ощущение, что эта речь добавлена позднее как комментарий на все предшествующее потому герои и не заметили комментатора. Далее, в гла-вах 3841, Господь, не обращая никакого внимания на Элигу, отвечает Иову, упоминая в самом конце речи вскользь и его друзей.
Можно представить себе, что эти слои возникали не сразу, а постепенно. Первой была краткая история про невинного страдальца, который все претерпел, и Господь его наградил. Затем добавился напряженный поэтический диалог с друзьями, отдельно дополненный гимном Премудрости, и заключительная беседа Господа с Иовом (трудно сказать, в какой последовательности).
Самый последний элемент, очевидно, речь Элигу, полностью выпадающая из повествования, своего рода комментарий благочестивого читателя, который не может согласиться ни с Иовом, ни с друзьями и вкратце излагает свое понимание всех обсуждавшихся вопросов.
И что интересно: если мы открываем русский Синодальный перевод, то видим, что этот слоеный пирог продолжал печься и после того, как возникла окончательная версия еврейского текста (именно с него и делался Синодальный перевод). В примечании к Синодальному переводу мы читаем следующую информацию:
В Славянской Библии к книге Иова имеется следующее добавление: «Написано, что он восстанет с теми, коих воскресит Господь. О нем толкуется в Сирской книге, что жил он в земле Авситидийской на пределах Идумеи и Аравии; прежде же было имя ему Иовав. Взяв жену Аравитянку, родил сына, которому имя Еннон. Происходил он от отца Зарефа, сынов Исавовых сын, матери же Воссоры, так что был он пятым от Авраама. И сии цари, царствовавшие в Едоме, какою страною и он обладал: первый Валак, сын Веора, и имя городу его Деннава; после же Валака Иовав, называемый Иовом; после сего Ассом, игемон из Феманитской страны; после него Адад, сын Варада, поразивший Мадиама на поле Моава, и имя городу его Гефем. Пришедшие же к нему друзья, Елифаз (сын Софона) от сынов Исавовых, царь Феманский, Валдад (сын Амнона Ховарского) савхейский властитель, Софар Минейский царь. (Феман, сын Елифаза, игемон Идумеи. О нем говорится в книге Сирской, что жил в земле Авситидийский, около берегов Евфрата; прежде имя его было Иовав, отец же его был Зареф, от востока солнца.)»
Русский перевод ссылается на славянский текст, который, в свою очередь, пересказывает некую «сирскую» (сирийскую) книгу, и в этой книге мы находим как раз то, чего начисто лишен еврейский текст: точную привязку главного героя к месту, времени и, самое главное, генеалогии. Иов еврейского текста наг и одинок перед Богом, он буквально никто, просто страдающий праведник, а вот Иов Сирской книги уже оброс всевозможными «паспортными данными» и прочно вписан в контекст Священной истории.
И создатели Синодального перевода очень четко это ощущали: они вынесли это более позднее добавление в примечание и снабдили его указанием, где именно данный вариант текста встречается.
Но что тогда мешает нам предположить, что и еврейский текст сложился не сразу, что он тоже развивался от краткой истории о невинном страдальце до сложно устроенной драматической поэмы и, может быть, имел несколько авторов? Впрочем, всего этого мы не можем теперь ни доказать, ни опровергнуть и вряд ли когда-нибудь сможем.
2.5. А теперь Пятикнижие
В предыдущем разделе мы говорили о Пятикнижии так, словно Моисей его несомненный и общепризнанный автор. Для нашего Ревнителя это действительно так но только для него и для людей, полностью доверяющих традиционным датировкам. Да, первые пять книг Библии традиционно называются Моисеевыми. Но с давних времен в них замечали детали, которые Моисей написать никак не мог.
Еще в XI в. в исламской (тогда) Испании еврейский врач Исаак ибн Яшуш указал, что в 36-й главе Бытия перечислены цари Эдома, жившие после Моисея. А в XV в. уже в христианском мире Альфонс Тостат, епископ Авильский, отметил, что повествование о смерти Моисея в самом конце книги Второзакония писал явно не Моисей. Можно, конечно, сослаться на то, что он был пророком и мог все предвидеть заранее, или даже предположить, что конкретно эти отрывки добавлены к его тексту в последующие времена, но подозрения оставались.