С.: Но в науке есть свой научный метод, свои объективные критерии оценки, которые не зависят от личных недостатков.
Р.: А в церкви есть Бог. Это важнее.
С.: Во всяком случае, научному анализу религиозность только мешает!
Р.: Что вы! Множество ученых всех времен и народов были глубоко верующими людьми.
С.: Это, конечно, их большой недостаток, мешавший объективному анализу.
Р.: Кстати, библеистика возникла и развивалась, за редким исключением, именно среди верующих людей, потому что они видели в Библии Писание и стремились его изучить и лучше понять.
С.: Но ведь для ученого вера, по сути, путы на ногах, они не дают шагать вперед
Р.: Да нет же, это крылья за спиной!
С.: Скажите, вы фундаменталист?
Р.: Ну вот зачем сразу обзываться?
С.: Да при чем же тут обзывалки? Похоже, вы воспринимаете библейский текст буквально, строго следуете собственной традиции. Разве это не называется фундаментализмом?
Р.: Нет, это здоровый консерватизм. Так его воспринимает всякий верующий.
С.: А вот я слышал, что это не одно и то же.
Р.: И в чем же разница?
С.: Понимаете, консерватор тот, кто не торопится принять что-то новое без достаточных на то оснований. А вот фундаменталист упирается в старое и без конца его повторяет. Еще точнее, он реконструирует воображаемое прошлое, в этом смысле он радикал похлеще любого реформатора.
Р.: Слушайте, но вы ведь тоже не изобретаете каждый день новый алфавит и новую таблицу умножения. Значит, и вы фундаменталист? Если оно работает, не надо его трогать.
С.: Но если вы хотите заниматься библеистикой как наукой, откажитесь от религиозности. Наука не оперирует такими понятиями, как «чудо».
Р.: Да, видимо, придется отказаться от некоторых так называемых достижений этой вашей науки, которая построена на атеизме и позитивизме
С.: Она построена на научном методе. А для него это все лишнее.
Р.: И тем не менее наши церковные ученые не раз доказывали с его помощью истинность церковного предания.
С.: Должен вас огорчить: они просто пользовались научной терминологией для пропаганды собственной веры. Ну вроде как марксистско-ленинская идеология называла себя «научным коммунизмом», не будучи по своей сути никакой наукой.
Р.: Зачем бы это было нужно церковным ученым?
С.: Наука пользуется авторитетом, поэтому под нее часто маскируется то, что наукой вовсе не является. Поэтому нетрудно подобрать из всего множества фактов те, которые укладываются в заранее заданные параметры, пересказать их наукообразным языком и сказать: «Смотрите, наука доказала, что Карл Маркс с Владимиром Лениным или, допустим, Иоанн Златоуст с Василием Великим всегда и во всем были правы».
Р.: Но если наука действительно подтверждает то, во что всегда верили христиане, вы станете отрицать ее правоту и в этом случае?
С.: Нет, я скажу, что в традиционной вере есть и рациональный элемент, иначе она бы никого не привлекала. Но если вы хотите быть ученым откажитесь от веры.
Р.: А что ваша наука говорит о спасении души?
С.: Ничего, это не входит в ее компетенцию.
Р.: То есть она говорит о второстепенном, упуская главное?
С.: Каждый сам для себя определяет главное, но она в любом случае сознает свои границы.
Р.: А может ли она точно установить, как все это происходило «на самом деле»?
С.: Она старается это сделать.
Р.: Но при этом ее выводы постоянно меняются?
С.: Да, безусловно.
Р.: Но тогда зачем нужны эти промежуточные неточные ответы?
С.: А зачем вы обедаете каждый день? Завтра ведь все равно захочется снова поесть.
Р.: Мне нужны такие ответы, которые никто никогда не опровергнет.
С.: Что ж, возможно, такие тоже есть у ученых время покажет. Раньше, к примеру, верили, что Земля плоская, сегодня мы точно знаем, что она шарообразная.
Р.: А я останусь с теми идеями, которые не подвержены пересмотру в принципе.
С.: Похоже, мы с вами никогда не придем к согласию.
Р.: Вот именно, при такой-то разнице во взглядах.
С.: И ценностях, и установках.
Р.: Вы совершенно правы!
С.: Стоп
Р.: Что?
С.: Вам не кажется, что мы начали к согласию приходить? Насчет нашего несогласия.
Р.: Мы просто согласились не соглашаться!
С.: В этом я с вами согласен, коллега.
1.2. Что такое «на самом деле»
Итак, Библию можно читать с разных позиций, например с точки зрения веры и с точки зрения науки. Сразу стоит оговориться, что вера не тождественна религии как практике, включающей в себя определенные обряды и обычаи: многие верующие люди не слишком религиозны, а многие религиозные люди не особенно задумываются о сути собственной веры. Поэтому мы будем говорить именно о вере, а не об институциональной религии, и именно о науке как о процессе познания и объяснения мира, а не о структуре, к примеру, Российской академии наук.
Ясно, что наука и вера понятия не просто разные, но во многом противоположные. Согласно самой Библии, вера есть «осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр. 11:1, Синодальный перевод). Отталкиваясь от этого высказывания, науку можно было бы определить по аналогии как «объяснение видимого и поиск неизвестного». Да, они не пересекаются, если речь идет о естественных науках: ботаник изучает определенный вид растений, его вера или неверие в Бога едва ли влияют на чистоту эксперимента и объективность выводов. А верующему в час молитвы должно быть совершенно все равно, сколько лепестков у этого экзотического цветка.
Наука неотделима от такого понятия, как научный метод. Что это такое, точно определить трудно, на эту тему на русском написано несколько книг[2], но они выглядят достаточно сложно и объемно для тех, кто не изучал философию. Представители точных наук обычно отсылают к популярному изложению основ научного метода[3], но тут надо сразу оговориться, что оно касается естественных наук и к гуманитарным приложимо лишь отчасти.
К тому же о каждом из подобных утверждений о научном методе достаточно много спорят, и в целом можно сказать, что популярное изложение сути этих споров для широкой аудитории остается нерешенной и насущной задачей. Не пытаясь ее решить в рамках этой книги, назову основные принципы научного метода, как понимаю их сам:
любое утверждение должно быть доказано (принцип верифицируемости);
любое утверждение в принципе может быть опровергнуто (принцип фальсифицируемости);
любое утверждение должно быть основано на законах логики;
любое утверждение должно сопровождаться указаниями на его ограничения, сферу применимости и слабые места.
Критерий фальсифицируемости, выдвинутый в 1935 г. Карлом Поппером, с тех пор считается своего рода границей научного знания. Всякое научное утверждение в принципе может быть опровергнуто новыми фактами или экспериментами, если же оно неопровержимо оно не научно. Так, утверждение «существует Единый Бог, он вступил в отношения Завета с народом Израиля» не научно, поскольку не может быть такого эксперимента или такого факта, пусть даже нам пока неизвестного, который бы его опроверг. А вот утверждение «в VIII в. до н. э. представление о Завете с Единым Богом было основной религиозной идеей израильтян» принципиально опровержимо и потому научно. Обратим внимание, что научность не тождественна истинности.
Впрочем, этот критерий вызвал немало критики: в конце концов, он сам неопровержим и потому ненаучен. Он скорее похож на религиозный догмат, который провозглашен пророком или учителем и истинный просто потому, что истинен. По-видимому, любая система взглядов нуждается в неких изначальных недоказуемых положениях (аксиомах, как называют их математики), потому что ни одна такая система не может доказать себя сама. Но в общем и целом этих принципов придерживается подавляющее большинство современных ученых, хотя нередко возникают дискуссии о том, насколько строго им нужно следовать и в каком смысле они применимы к гуманитарным наукам (опять эта неясность с гуманитариями и мы к ней еще не раз вернемся).
Далее. Можно сказать, что работа ученого в идеале протекает по определенной модели. Он исследует все доступные ему факты и строит некую гипотезу, которая объясняет наибольшее возможное число этих фактов с наименьшими допущениями (не умножая сущностей без необходимости) и без логических противоречий. Гипотеза нуждается в проверке экспериментами и если подтверждается, то становится признанной теорией. Важно, чтобы эксперименты были воспроизводимыми, то есть не только сам исследователь, но и любой желающий мог их провести и получить точно такой же результат.
Доказанная научная теория не только объясняет существующие факты, но и предсказывает новые. С одной стороны, такая теория входит в сокровищницу всемирного знания, и теперь уже следующие гипотезы должны так или иначе ее учитывать, а с другой стороны, и она не имеет священного статуса и подлежит уточнению, пересмотру или полному опровержению, если будут открыты новые факты или старые будут объяснены удачнее больше фактов, меньше допущений, стройнее и короче логическая цепочка от предпосылок к выводам.
Идеальный ученый полностью объективен: он учитывает все, а не только удобные и приятные ему факты, принимает во внимание все возможные объяснения, осознает ограниченность и слабые места своей гипотезы. Если она оказывается недостаточно удачной, он отказывается от нее без сожалений хотя как тут не сожалеть? И как добиться полной объективности, если в основе самого отбора фактов лежит пусть еще даже не гипотеза, но хотя бы проблеск догадки, некое странное предположение, да просто любопытство?
Физики Андрей Гейм и Константин Новоселов, работавшие в Манчестерском университете, проводили много странных экспериментов с клейкой лентой и графитовыми стержнями, пока не получили однажды материал, принесший им Нобелевскую премию по физике 2010 г. Новый материал называется «графен», это слой графита толщиной всего в один атом, он обладает уникальными свойствами.
Но можем ли мы сказать, что в самом начале своей работы, когда двое физиков под усмешки коллег склеивали и разлепляли полоски обычной липкой ленты с остатками графита, у них была четкая и внятная гипотеза, которая впоследствии подтвердилась (и добавим для бюрократов от науки, что эта гипотеза была внесена в годовой план их работы)? Похоже, что нет. Им было просто интересно заниматься странными экспериментами. Тот же Гейм получил в 2000 г. (вместе с Майклом Берри) сатирическую Шнобелевскую премию за самое бессмысленное открытие года: они заставили лягушку левитировать в магнитном поле. Гипотеза в том и другом случае звучала примерно так: «Из этого может получиться что-то интересное».