У Китовраса два пути: встать справа от царя, смыкая свод над храмом, когда сам царь сводит его над царством, или соперничать царю с мыслью о царственности собственной. О царских знаках, спрятанных под шерстью. На точке выбора, да и на выбранной дороге Китоврас мучительно сражается с самим собой, как подобает всякому кентавру.
Имя Китовраса пора присвоить архетипу. Это архетип первого зодчего. Говорят же, что Барма и Постник одно лицо. В имени Бармы проступают царские знаки, в имени Постника смирение. Многозначительно зовется первозодчий Годунова: Федор Конь. Биография его оканчивается на покаянии в монастыре.
Часть V
На новом круге
Упущение
После разъяснения случая Аристотеля, случай сокольничего Трифона покажется сближением случайным и сначала отдалится. Но лишь сначала. Даже взятые по расхождению, когда князь-инок ищет кречета уже великокняжеского, отлетевшего, два случая суть стороны одной истории. Ибо единствен белый кречет. И обратимы две природы Китовраса, первозодчего и брата государева. Князь Патрикеев очень точно выбран олицетворять вторую ипостась: как брат Ивана III, во-первых; как, во-вторых, ближайший из его сотрудников; как, в-третьих, кончивший опалой, замешавшись в династической интриге.
Венчание великим сокняжением Димитрия-внука влекло разлад, к счастью короткий, между Софьей и Иваном. Символически между Иваном и Премудростью; и Новгородом; и наследием Империи. Новгород в самом деле вздрогнул: открылась ересь. Еретики принадлежали к молдавской партии Димитрия.
Не этот ли разлад означен упущением, отлетом кречета? Треснула государева семья, из трещины вылетел кречет. Князь Патрикеев, действовавший против Софьи, в предании назначен упустить его. Вмешательство невидимых сил, стоящих, как мученик Трифон, на страже у жизненных центров Москвы, обличает серьезность угрозы.
Только ведь белого кречета упустил сам Иван. Это он, стремительно исправивший ошибку, воротившись к Софье, по слову летописца, «нелюбовь ей отдавший и начавший с нею жить по-прежнему», возвращается из Напрудного, как некогда из Новгорода. На белом коне, с белым кречетом на рукавице.
Возвращается к любви.
Обновление брака
В те годы от Литвы к Москве переходил весь верхнеокский и деснянский Юго-Запад древняя Черниговская область. Шла первая война восьмой тысячи лет. История продлилась, светопреставление отложено. Иван перенаправил, бросил за Угру избыточную силу ожидания Конца, предотвратил обрыв этого чувства. Обрыв, часто равняющийся окончанию того, что мы зовем Средневековьем.
Принявшему Чернигов государю открылся путь на Киев. Ивану доставало зрелости, но не достало юности для входа в этот град Святой Софии; для восхождения на новый круг духовного труда с замкнувшегося круга новгородского.
Через размолвку с Софьей обновлялся государев брак, чтобы ответить этим обновлением брачному входу в Киев. Вернуться к Софье как войти в Софию Киевскую.
Перемирие с Литвой синхронно смерти Софьи: 1503.
В закладе
Аристотель исчез из русских хроник раньше. Считается, что он подобно князю Патрикееву кончил опалой. Не видно, чтобы он соперничал Ивану III. Он только попросился у него домой после жестокой казни иноземного врача.
Не видно и того, чтоб Аристотель был слугою двух господ. Отослав господину миланскому кречетов смутного цвета, он словно отсыпал фальшивые деньги.
Эти кречеты, видимо, те же, гласит итальянское ученое мнение, которых герцог Сфорца выпускал над Миланским замком в день своей гибели от заговорщиков. В том самом 1476 году, когда в Москве поднимался собор.
Герцог Галеаццо Мария Сфорца (?) на фреске Беноццо Гоццоли «Шествие волхвов». 14591460. Капелла Волхвов палаццо Медичи Рикарди (Флоренция)
Как будто птицы бьют миланца в темя. Но эта смерть принадлежит только эзотерической мистерии от Аристотеля. Ортодоксальная мистерия Ивана III светла, как белый кречет, и не нуждается в кровавой жертве.
Как будто птицы бьют миланца в темя. Но эта смерть принадлежит только эзотерической мистерии от Аристотеля. Ортодоксальная мистерия Ивана III светла, как белый кречет, и не нуждается в кровавой жертве.
Сам герцог Сфорца, в противоположность московиту, был, конечно, эзотериком. Фиораванти в своем письме загадочно перемигнулся с прежним господином, аукнулся с ним Дантом: «Время коротко, коротко, и я не могу рассказать тебе многого (а также всегда об истинах, носящих личину зла, лучше крепко сомкнуть уста, чтобы избегнуть безвинного позора)». Это из «Ада», XVI: 124.
Не нужно смерти герцога, чтобы увидеть состязательность между Миланом и Москвой. Герцогу, помнится, сначала отказала Софья; потом ее премудростью уловлен Китоврас, знающий тайну храмоздательства помытчик белой птицы.
Молодая династия Сфорца лелеяла гордые планы, имевшие градодельную сторону. Однако замок Сфорческо, с бойницами в образе птичьих хвостов, обернулся Московским Кремлем. Кремль стал едва ли не Сфорциндой, любимой мечтой архитекторов Медиоланы.
Ломбардия в закладе за Москву. И когда Аристотель исчез, появились другие Фрязины: Антон, Бон, Марк, два Алевиза, Петр Пьетро Антонио Солари, потомственный миланский зодчий, «генеральный архитектор Московии».
А.М. Васнецов. В Московском Кремле. Василий III и Алевиз Новый строят Архангельских собор
А там, где Аристотель выбрал глину на кирпич в Калитниковских ямах; в этом антителе Успенского собора; там, где убавилось, когда прибавилось в Кремле собором, до наших лет гнездился Птичий рынок.
Царь домов и дом царя
Пашков дом и Кремлевский дворец
ЦИТАДЕЛЬ
Кремль и кроме Старое Ваганьково Автоном Иванов
ОПРИЧНИНА
Опричный двор Живи один Раздел земли Определение интеллигенции
ВЛАДЕНИЕ И ОВЛАДЕНИЕ
О княжестве и царстве Новый Рюрик Начало западничества Новый Калита Преображенец прав? Эксцентрика Замок Кремль
МОСКВА РИМ
Капитолий, Палатин и Форум Республика
МОСКВА КОНСТАНТИНОПОЛЬ
Галата Попятная Энеида Жертва царевича
МОСКВА ИЕРУСАЛИМ
Арбат и Арбатец Дворец Ирода Место Давидово Вселенское и местное
ЖЕСТЫ И ЛИЦА
Королевский жест Химера Гоголь Александр и Николай Федор Кузьмич
НОВЫЙ КИТОВРАС
Баженов и Казаков Метафизическая атрибуция Царь беглый и царь белый
Дом Пашкова. Гравюра Ф. Дюрфельда по рисунку Д. Антинга. После 1787
Часть I
Цитадель
Кремль и кроме
Он царь домов. Иван Великий от жилого фонда. Дом Ивана царя, царевича ли, дурака.
Но почему-то не в Кремле. Или он сам себе кремль. Возможно, в слове «кремль» таится слово «кроме». Вот корнесловная причина быть чему-либо кроме Кремля. Есть Кремль и что-то кроме, как этот дом. Впрочем, он кроме всех домов.
В своем классическом эссе о нем Михаил Алленов пишет так: «Частный дом или замок вознесен и красуется «главою непокорной» на противостоящем Кремлю холме» «Но в контексте возникшей градоформирующей мизансцены превознесенной оказалась идея идея отдельного, не зависимого от государственных и общественных институтов, самоценного «я». Того «я», которое есть основа основ европейского индивидуализма, нашедшего гениальное выражение в формуле «государство это я»».
Старое Ваганьково
Однако нужно вспомнить предысторию Пашкова дома: историю двора и самого холма Ваганьковского.
Предполагают, что сначала здесь была вторая крепость пра-Москвы, поднявшаяся, парно с боровицкой крепостью, над москворецким бродом, фокусом дорог и торгом. (Вага вес, тяжесть; ваганец место сбора пошлины, «ваганного» налога за взвешивание товара.) Когда же Боровицкий холм стал городом, Кремлем, ваганьковское укрепление стало предместным. Предполагают, это был Арбат в первоначальном смысле слова.
Ваганьковский царский двор на Сигизмундовом плане Москвы. 16101611
При первом летописном обнаружении Ваганькова, под 1445 годом, на месте цитадели видим загородный двор Софьи Витовтовны, вдовствующей великой княгини, матери Василия II. Отпущенный казанцами из плена, «приде князь великий на Москву месяца ноября в 17 день и ста на дворе матере своея за городом на Ваганкове». За городом, поскольку Кремль в отсутствие Василия горел и государевы палаты стали непригодны для житья. Двоение дворца, его исход из города и дополнительность арбатского холма опознаются уже в этой, ранней мизансцене. А если бы в Кремле еще сидел Шемяка узурпатор, враг Василия, бежавший раньше, опознавалась бы и оппозиция холмов.
Дом Автонома Иванова на гравюре П. Пикарта «Вид с Каменным мостом из Замоскворечья». 1700-е
Итак, укрепленный двор, крепость кроме Кремля, стоял на Ваганькове издавна. И с самого начала обладал способностью вращаться. Вращательность есть коренное свойство предместного холма и всякой городской и подгородной цитадели: быть подле или против города. Смочь защитить его и повернуться против, если он захвачен неприятелем.
Автоном Иванов
Один из младших внуков Софьи Витовтовны, Юрий, князь Дмитровский, оставил двор («чем мя благословила баба моя») своему старшему брату Ивану III. Двор оставался царским до конца XVI первых лет XVII века, когда он вместе с окружающим посадом вошел в черту Москвы.
В Новое время статус участка падает. Но не эстетический статус: дьяк Автоном Иванов, владевший местом при Петре, поставил здесь голландский бюргерский барочный с гребешками дом. Уже не царского, но исключительного вида. Вот где начало на Ваганькове царствия частного лица, тем паче Иванова по фамилии, тем паче Автонома («самозаконника») по имени!
Но этот дом не удержался лишь удержал заряд и статус места, чтобы передать Пашкову дому.
Часть II
Опричнина
Опричный двор
Ландшафтно холм Арбата противостоял Кремлю всегда, а политически по временам. Ярче всего во времена опричнины.
«Опричь» синоним слова «кроме», откуда и «кромешник» опричник. Слово «опричнина», существовавшее до Грозного, при нем лишилось точного, нейтрального значения и получило пыточное.
Исторически краткая опричнина выбрала Арбат по силе его вечной географической опричности. Опричнина есть разворот предместного холма и цитадели против города.
Указом об опричнине в ее состав вошла южная половина Занеглименья, от улицы Никитской до Москвы-реки, или Арбат в самом широком очерке. Арбатом при Иване называлась и теперешняя улица Воздвиженка, главнейшая для этой доли города.
Опричный двор стоял в переднем крае доли, на месте дома Пашкова. Но не Петра Егоровича, а его сродника Александра Ильича. Дом этого Пашкова более известен как «Новый» университет на Моховой. Пашковы спорили домами за первенство на этой улице и на холме Арбата. Александр Ильич построил на другом плече холма скупое отражение дворца Петра Егоровича. Дом, недаром вписанный в ученый миф о повсеместном гении Баженова: высокий, трехэтажный, с бельведером, с колоннадами на все четыре стороны. Впоследствии племянник унаследует и дядин дом.