Так и познакомились отец Иоанн и Иван Соколов.
Был Иван Александрович маленького роста, горбатым, сильно хромал как он сам уверял, в юности, расшалившись, спускался с колокольни в Оптиной через две ступеньки и неудачно упал. Но основные свои увечья он приобрёл много позже, во время странствований по ссылкам. Арестовывался он, как упоминалось, в 1927 и 1940 годах и возвращался почти инвалидом с переломанными руками-ногами, без зубов, с выбитым глазом. Об этом глазе он только и вздыхал иногда: «Вот фонарь-то у меня один остался и светит плохо». Но это не мешало ему быть чрезвычайно проницательным человеком. «Придёшь к старцу, и вдруг мгновенно тот озарит тебя светом, уже неземным, благодатным, он заглянет внутрь и начинает разговор. До сих пор приходишь в трепет от этого воспоминания», говорил о. Иоанн Крестьянкин о своих встречах с «о. Иоанном Соколовым», без всяких сомнений называя его «профессором Небесной Академии».
У нового знакомого о. Иоанн тоже оставил по себе доброе впечатление. По воспоминаниям одной из духовных чад батюшки, как-то Соколов после ухода о. Иоанна высказался о нём так: «Дивный батя! Постник, как древние». А ещё так: «Ой, всю жизнь будет крутиться, себя не жалеет». А в глаза звал его Ванечкой, наставлял по-своему, с приговорками: «Ничего не скажу, что я могу сказать, ведь я простой мужик-указник, так, плету кое-что...» (Люди, наверное, думали, что «оптинский игумен» говорит так по скромности, а это была чистая правда он ведь и был «простым мужиком»...)
У нового знакомого о. Иоанн тоже оставил по себе доброе впечатление. По воспоминаниям одной из духовных чад батюшки, как-то Соколов после ухода о. Иоанна высказался о нём так: «Дивный батя! Постник, как древние». А ещё так: «Ой, всю жизнь будет крутиться, себя не жалеет». А в глаза звал его Ванечкой, наставлял по-своему, с приговорками: «Ничего не скажу, что я могу сказать, ведь я простой мужик-указник, так, плету кое-что...» (Люди, наверное, думали, что «оптинский игумен» говорит так по скромности, а это была чистая правда он ведь и был «простым мужиком»...)
Обычно наставления Ивана Александровича Соколова были не всегда понятны тем, кто их получал. Он говорил, к примеру:
Ванечка, будь посамолюбчивей.
Или:
Ванечка, прошу и молю, не давай за всех поручительства.
Или:
Ванечка, не будь везде хозяином.
Вот и гадай, что имеется в виду. После размышлений приходили ответы: «быть самолюбчивей» означало уделять хоть самое малое время себе, не разбрасываться временем и силами с чрезмерной щедростью; «не давать за всех поручительства» быть осмотрительнее в высказываниях и поведении, ведь люди кругом разные, ручаться за всех нельзя. А пожелание «не быть везде хозяином» не затрагивало ли желание молодого священника, пусть неосознанно, следить за всеми процессами, происходившими в приходе, быть в курсе всего?..
Задал батюшка Ивану Александровичу и вопрос по поводу своего поступления в монастырь (видать, мысли о лавре всё-таки не давали ему покоя, возвращались время от времени). И услышал в ответ взволнованно-неясное:
Куда? В какой монастырь? Там нынче везде сквозняки.
Что имелось в виду под сквозняками, стало понятно уже совсем скоро.
...В 1969 году в келии о. Иоанна (Крестьянкина) в Псково-Печерском монастыре пятеро молодых людей встречались со старцем. Тогда была сделана запись удивительного рассказа о. Иоанна о самом себе. Говорил он отчасти иносказательно, в третьем лице, но нет сомнения в том, что речь шла о его собственном духовном опыте.
«Прошло только три года, как он принял сан, и благодать священства носила его на крыльях. Ежедневно спозаранку приходя в храм и приложившись к престолу, он бежал к большому распятию, у которого изливал просьбы за себя и за всех, с кем сводила жизнь. В один из дней, по обыкновению припав лбом к стопам Спасителя, он услышал от Креста вопрос:
Можешь ли ты любить Меня, как они?
Порывисто вскочив, священник обернулся. Храм был пуст, но вокруг Креста Христова, обступив его, стояли кресты разных размеров. Не возьмусь передать, что произошло в сердце собрата. Взмолившись, он впился взором в лик Спасителя. Крест безмолвствовал.
Память об увиденном тревогой преследовала его целый день. К вечеру он добрался до старца-духовника. Это был монах, уже прошедший лагерные мытарства, живой преподобномученик (имеется в виду И. А. Соколов. В. Б.). Рассказывать о случившемся подробно не пришлось.
Что ответило Господу твоё сердце? прервал повествование вопрос старца. Только тогда священник поверил, что увиденное было не обольщением. Через короткое время видение повторилось с той лишь разницей, что на некоторых крестах были люди, дорогие его сердцу, погибшие в революционное лихолетье. Сердце батюшки сжалось от страха и жалости к ним и к себе. И вопрос, снова прозвучавший с Креста:
Любишь ли ты Меня, как они? опять остался без ответа.
Время шло. Мучительно болела душа за измену священной памяти отцам, за своё малодушие.
Всё навязчивее, всё ближе подступали и страхования. Враг бесчинствовал помыслами. Оставаясь в храме один, он в изнеможении лежал у Распятия. Всё тщетно. Освобождения не наступало. Мрак полонил душу.
Но однажды, уже почти повергнутого в отчаяние, прямо в алтаре его обступили кресты с вознесёнными на них страдальцами. Лиц он не узнавал, но они сияли так, что больно было смотреть, видел только протянутые к нему руки и чувствовал ток благодатной силы, изливающийся в его изнемогшую в искушении душу. Батюшка опрометью бросился в храм к Распятию Спасителя и, не дожидаясь вопроса, рыдая, взмолился:
Господи, Ты знаешь, знаешь, Ты видишь, что я люблю Тебя. Укрой мою немощь!
Тотчас внутри всё ожило. Господь принял его слёзное исповедание в любви и сотворил чудо».
Гадать о смысле произошедшего с ним не было надобности. Его ждал свой Крест, и ждал в ближайшем будущем. Тучи над о. Иоанном начали сгущаться примерно через три года его служения в измайловском храме, и если он и не знал об этом напрямую, то, безусловно, догадывался.
Тотчас внутри всё ожило. Господь принял его слёзное исповедание в любви и сотворил чудо».
Гадать о смысле произошедшего с ним не было надобности. Его ждал свой Крест, и ждал в ближайшем будущем. Тучи над о. Иоанном начали сгущаться примерно через три года его служения в измайловском храме, и если он и не знал об этом напрямую, то, безусловно, догадывался.
Во второй половине 1940-х краткий «роман» государства с Церковью подошёл к концу. Война закончилась, и советская власть больше не видела необходимости в такой массовой поддержке и лояльности верующих, как прежде. Над церковной жизнью был установлен жёсткий тотальный контроль, из Церкви стремились сделать некое «ведомство» под управлением Совета по делам Русской Православной Церкви во главе с генерал-майором МГБ Г. Г. Карповым.
За деятельностью этого совета, в свою очередь, пристально следили всевозможные «проверщики», и идеологические, и экономические. В среду прихожан и священничества активно внедрялись осведомители и агенты МГБ. Открыто исповедовать «религиозные взгляды» по-прежнему значило загубить себя в политической, общественной и служебной жизни быть православным и гордиться этим не могли позволить себе ни министр, ни депутат, ни офицер, ни чиновник, ни школьный учитель, ни врач, ни писатель.
Во многом такой поворот был связан с крахом честолюбивого проекта, задуманного в Кремле, созыва в СССР Всеправославного Собора, подчинившего бы Русской Православной Церкви все прочие поместные Церкви и придавшего Московской Патриархии статус Вселенской. Это позволило бы Советскому Союзу противостоять влиянию католицизма в мире и оказывать дополнительное политическое воздействие на Болгарию, Югославию, Румынию и Грецию. Но этот проект не осуществился из-за того, что влияние Москвы на Восточные Патриархаты после послевоенной эйфории успело сильно ослабеть. Московское Совещание глав и представителей поместных Православных Церквей, прошедшее 818 июля 1948 года, продемонстрировало, что «давить» на Грецию и Югославию СССР не сможет, а в экуменическом движении, на которое также возлагались определённые надежды, уже лидируют американцы. Проект был признан нецелесообразным, и в связи с этим роль Церкви в жизни государства начала стремительно уменьшаться. Внешне это выразилось во всевозможных запретах и ущемлениях. Так, в 1948-м запретили проводить церковные сборы на патриотические цели, молебны в поле во время сельскохозяйственных работ, духовные концерты в храмах вне богослужений, крестные ходы из села в село, увеличили налогообложение храмов и епархий; все священнослужители были обязаны подписаться на государственные займы. В 1949-м были запрещены вообще все крестные ходы, кроме Пасхальных. Священникам больше не разрешалось обслуживать одновременно несколько приходов и «превращать проповеди в храмах в уроки Закона Божьего для детей». С 1950-го на службу в армию призывали учащихся духовных семинарий, не имевших священного сана. Число монастырей в 19471948 годах сократилось со 104 до 85, в 19491953 годах было закрыто 1055 храмов, а многие насильственно переделаны под зернохранилища. Новые храмы и раньше открывались очень неохотно так, в 1945-м в Москве была открыта всего одна новая церковь, в 1948-м две, а многочисленные ходатайства об открытии отклонялись под любыми предлогами: ветхость здания, невозможность его переоборудования из склада, наличие рядом (в 15 километрах) другой церкви, неправильное оформление ходатайства. А после 1948 года в стране не было открыто вообще ни одного нового храма, монастыря или духовной школы, хотя ранее планировались учреждение духовной академии в Киеве и семинарии в Новосибирске.
Возобновились, хотя и в меньшем объёме, чем прежде, и аресты духовенства. В 1946-м был арестован митрополит Нестор (Анисимов), в 1948-м в седьмой раз был арестован и осуждён на 10 лет архиепископ Мануил (Лемешевский); о. протоиерей Дмитрий Дудко тоже получил 10 лет лагерей. В 1949-м был приговорён к высылке в Казахстан инспектор Московской Духовной академии архимандрит Вениамин (Милов). Арестовывались и «рядовые» приходские батюшки о. Александр Колчев, о. Михаил Годунов, о. Валериан Николаев, о. Павел Максимов, о. Николай Харьюзов и другие.
Под пристальным наблюдением находилась и скромная церковь Рождества Христова в Измайлове. «Первый звонок» для неё прозвенел в ноябре 1948-го, когда были арестованы служившие в измайловском храме о. Виктор Жуков и о. иеродиакон Порфирий Бараев. О. Виктор служил в храме два года, а вот о. Порфирий был его «старожилом», диаконствовал с 1933-го. С ними у о. Иоанна были прекрасные отношения. Обоих выслали в Канск Красноярской области (оба, к счастью, вернулись; о. Виктор в 19571971 годах был настоятелем храма). В феврале 1949-го в храме сменился весь клир, после смерти о. протоиерея Николая Архангельского пришёл новый священник, летом новые настоятель и диакон, тогда же поступила в хор новая певчая... Все эти люди в ближайшем будущем сыграли в судьбе о. Иоанна зловещие роли.