На праздники слугам давали некоторый отдых, отказываясь от отопления (а каминов в имении было порядка пятидесяти, и затопить их все было делом непростым), а также угощали фирменным пивом Хиклтона. В пять утра на Рождество прислуга и жители деревни выходили колядовать, и Эдвард вместе с сестрами вылезал из теплой постели, чтобы зябнуть у холодного окна, держа в руке зажженную свечу и показывая этим, что усилия певцов не напрасны. «По сравнению с сегодняшним днем, наша жизнь была уравновешенной, неторопливой и традиционной. Новизна не так очаровательна, чем испытанные и доказанные удовольствия. Так, когда волнения одного Рождества заканчивались, было нетрудно вернуться к обычному ритму жизни, чувствуя подсознательно, что на следующее Рождество можно положиться, и оно будет таким же хорошим, как и предыдущее»30.
Работая над мемуарами в середине 1950-х гг. граф Галифакс невольно сравнивал быт своего детства, пришедшегося на период викторианской Англии, и современные реалии. Там, где раньше передвигались на пони, теперь проносились на легковых автомобилях. Слуг, приносящих холодную и горячую воду для вечерней ванны, заменили водопроводные трубы. Прислугу, зажигающую лампы в комнатах и коридорах, электричество. За несколько десятков лет переменилось не только социальное и сословное устройство мира, изменилась даже погода. Традиционной зимы, когда в рождественские дни дети с удовольствием играли в снежки, строили снежные форты на крикетном поле и катались на коньках по льду замерзшего озера, практически не стало в Йоркшире.
Работая над мемуарами в середине 1950-х гг. граф Галифакс невольно сравнивал быт своего детства, пришедшегося на период викторианской Англии, и современные реалии. Там, где раньше передвигались на пони, теперь проносились на легковых автомобилях. Слуг, приносящих холодную и горячую воду для вечерней ванны, заменили водопроводные трубы. Прислугу, зажигающую лампы в комнатах и коридорах, электричество. За несколько десятков лет переменилось не только социальное и сословное устройство мира, изменилась даже погода. Традиционной зимы, когда в рождественские дни дети с удовольствием играли в снежки, строили снежные форты на крикетном поле и катались на коньках по льду замерзшего озера, практически не стало в Йоркшире.
Но в те времена, о которых мы рассказываем, снега было достаточно. И по этому снегу брела то старая ведьма Гагула, чтобы поздравить детей с Рождеством своим появлением, то цыгане, чтобы украсть «маленького толстого мальчика»31. Эти крайне своеобразные розыгрыши подстраивал лорд Чарльз. Однажды он читал детям «Копи царя Соломона» и решил нарядиться злой ведьмой из этой книги, чтобы развлечь (в соответствии со своими представлениями о развлечениях) маленьких детей, но в итоге порядочно их перепугал.
Другой рождественский розыгрыш был куда более эпичен: утром прогуливаясь вместе с детьми, он увидел цыган и решил договориться с ними об одной авантюре. Как вспоминал спустя десятилетия тот самый «маленький толстый мальчик», которого собирались украсть: «Я помню это, как будто вчера: громкий стук в парадные двери, мой отец, который велит нашему дворецкому Джеймсу выяснить, что это такое, и Джеймс, возвращающийся назад в ужасной тишине в зал, чтобы сообщить: у дверей толпятся грубые цыгане, которые, насколько он смог разобрать, хотят маленького мальчика и уже идут сюда, чтобы забрать его. Вслед за ним входят четыре или пять самых здоровых хулиганов, которых вы когда-либо видели, вместе с ними несколько наших садовников и наш извозчик Уильям, выкрикивающий скорее большевистские лозунги о богатых и бедных и о полуголодных цыганах. Они хотят толстого маленького мальчика и принесли мешок, чтобы в нем его унести. Мой разъяренный отец кричит: Никто не смеет со мной так разговаривать, вон отсюда. Цыгане настаивают: Мы должны взять маленького мальчика с нами. Среди детей начинается абсолютная паника: некоторые бегут наверх, другие кричат и прячутся позади взрослых, пока наконец цыгане не отказываются от своей затеи, и все кончается общим примирением»32.
Неизвестно, как пошла бы пьеса, если бы Уильям не переиграл роль с большевистскими лозунгами. Вполне возможно, маленького мальчика позволили бы даже забрать, посадить в мешок и отвезти на пару миль от дома, а потом лорд Чарльз догнал бы цыган на коне и отвоевал ребенка. Вуд был способен на многое. Пугал он не только детей, но и свою жену. Однажды, опять же прогуливаясь вместе с детьми, он сорвал бледную поганку. Когда они возвратились домой, лорд Чарльз удобно устроился на диване и показательно перед детьми эту поганку проглотил, велев им позвать свою мать. Леди Агнес примчалась в ужасе, но выяснилось, что муж просто пошутил и поганку все-таки не съел, а как фокусник засунул ее за воротник33.
Другой страстью Чарльза Вуда, которую он также навязывал своим детям, были призраки. Всю свою жизнь виконт Галифакс собирал истории о них и писал свою «Книгу приведений» огромный кожаный фолиант, изданный Эдвардом после смерти отца. Тонкая грань между миром мертвых и живых влекла его с молодости, это были и злые духи, и неупокоенные души, он искал с ними встречи везде, однозначно и безоговорочно веря в их существование, будто они были из плоти и крови34. Даже в Хиклтоне имелся собственный призрак: горничная, которая повесилась. Раз за разом лорд Чарльз пытался поймать ее, но та неизменно ускользала. Возможно, потому что она была «добрым» призраком, а такие ему не нравились.
Его привлекали зловредные приведения, вампиры, полтергейсты и прочая нечистая сила. Именно о таких призраках виконт Галифакс читал своим детям. «Мы любили их больше всего, этот элемент страшной тайны, когда чтение заканчивалось, и мы оглядывались через плечо, убегая наверх по не слишком хорошо освещенным проходам и коридорам, прежде чем мы достигали наших спален и были в безопасности. Ковер, который служил дверью на черную лестницу, был чем-то вроде автоматического барьера или волшебного щита против любой угрозы. Когда мы добегали до него, мы кричали назад: Поймай-ка меня, если сможешь, черт, призрак или человек, и бежали вверх по лестнице с такой скоростью, с какой только могли. Если мы добирались до вершины первого пролета, прежде чем ковер перестанет качаться, а на самом деле мы всегда это успевали, мы были в безопасности. <> Я предполагаю, что все это в наше время попало бы в категорию комиксов, ужасов и было бы осуждено; но я не думаю, что это делало с нами что-то плохое, и мой отец всегда говорил, что все это очень хорошо для развития нашего воображения»35.
Не только мистике находилось место в Хиклтоне. Самым любимым для Эдварда стало время после чая, когда его мать садилась за фортепьяно и играла детям, приглашая их потанцевать, или иногда пела. Также он любил визиты дяди Генри, который наряжался в медвежью шкуру и гонялся за детьми, к их великой радости. Дядя Генри учил его кататься на пони, когда Эдвард достаточно подрос для этого занятия.
Пони ему подарил отец на день рождения вместе с трогательным письмом: «Завтра все мои мысли будут о тебе. Интересно, увидишь ли ты Серебряный Хвостик. Одна птичка сказала мне, что действительно видела Серебряного Хвостика с новой тележкой, скачущим к Хиклтону: он заявил, что хотел бы, чтобы Эдвард Фредерик Вуд стал его хозяином. Он надеется, что юный господин Эдвард будет достаточно любезен, возьмет его в свои конюшни, будет давать ему много зерна и не слишком сильно его бить. Мне так любопытно узнать, доберется ли этот Серебряный Хвостик до Хиклтона, если уж новости о нем дошли до меня. До свидания, мой самый любимый. Я люблю тебя всем сердцем»36.
Уроки верховой езды дяди Генри были не столь трогательны, как это письмо. Всякий раз, когда ноги Эдварда неправильно лежали на боках пони, дядя Генри лупил по ним стеком, приговаривая: «Если бы ты сидел правильно, я бы не смог тебя ударить». Из-за детской физической нескладности мальчик также испытывал постоянные проблемы с одеждой: «Бриджи, гетры и ботинки всегда мне плохо подходили, расстегивались и сидели совсем не так, как у других мальчиков, которых я видел»37.
Но эти легкие неприятности не шли ни в какое сравнение с начавшимся обучением Эдварда в классной комнате. Руководила этим процессом гувернантка мисс Хилдер: «Она была типичным продуктом старой школы; ограниченной в интеллектуальном плане; уверенной в своих методах; преданной поклонницей моего отца, а также убежденной, что точность, дисциплина и благовоспитанность были, безусловно, самыми важными компонентами образования. Для внушения этих качеств она больше всего ценила физическое напоминание, и она будет постоянно сидеть рядом с моими сестрами и мной, когда мы делаем уроки, и бить нас палкой по рукам и пальцам, если мы допускаем ошибки, которые, как она считала, есть следствие небрежности или невнимания. Испытывая горечь от такого наказания с сопровождающими его слезами, мы часто убегали в конюшни и показывали наши ушибы кучеру Сэм су, сочувствие и негодование которого были очень утешительны. Наши родители, несомненно, знали, что режим классной комнаты суров, но по очевидным причинам мы смущались демонстрировать результаты наказания им, ведь они подумали бы, что мы, скорее всего, его заслужили»38.
Впрочем, иной раз мисс Хилдер зверствовала действительно не просто так. Старшая сестра Эдварда Мэри вспоминала, что, хотя ее брат был добр с бедными детьми из деревни и всегда играл с ними, он мог быть довольно вредным и проказливым. Так, однажды он привязал свою кузину39 за волосы к спинке стула в классной комнате, за что мисс Хилдер лупила его по голове тряпкой. Но, как писал после уже сам граф Галифакс, боль от наказаний быстро проходила, и они вновь наслаждались жизнью после уроков, слушая истории о призраках, играя в карты или наблюдая, как созревает фирменное хиклтонское пиво, варить которое было обязанностью самой старой семьи в их деревне. Огромный дымящийся котел напоминал детям ведьмовское варево, и они с удовольствием следили за процессом созревания напитка дважды в год в марте и сентябре.
Пока младшие дети вдыхали хмельной пар и подвергались тирании при домашнем обучении, старшие сыновья лорда Чарльза учились в Итоне и Оксфорде. Средний сын Френсис имел проблемы с сердцем, очевидно, тоже врожденные, но проявившиеся только в подростковом возрасте. В феврале 1889 г. в Хиклтон пришла телеграмма, что Френсис болен, лорд Чарльз немедленно поспешил в Итон. Оттуда он вернулся в марте с телом своего второго сына, наказав Эдварду молиться за Френсиса и Генри, которые теперь вместе будут в раю.