С тех пор Мур бывал в Москве всё чаще. Сопровождал Цветаеву, когда она везла передачи для Сергея Яковлевича и Али, или просто приезжал в гости к тете Лиле. Весной 1940-го он мечтает скорее перебраться в Москву: чем ближе к городу, тем лучше. Вообще я люблю город Париж я обожаю, а в Москве мне как-то легко на душе.199 И год спустя Мур будет писать Але в лагерь, рассказывая, как хорошеет Москва: На ул. Горького от Кремля до пл. Маяковского ломают дома, строятся большие магазины и т. п. Очень красиво и хорошо мне нравится.200
Впрочем, другому французу, знаменитому писателю Андре Жиду, новая Москва не понравилась. Он увидел ее после Ленинграда, города, словно созданного воображением Пушкина или Бодлера. Да, Москва развивается и растет, но здания, за редкими исключениями, безобразны, не сочетаются друг с другом. Повсюду стройка. Разрушают старые дома, строят новые, но всё это как бы случайно, без общего замысла.201
Еще в начале марта Муля Гуревич нашел Марине Ивановне и Муру жилье в Сокольниках комнатку всего в одиннадцать метров. Цветаева была не против, Муру же Сокольники казались почти таким же Подмосковьем, как Болшево и Голицыно: это, кажется, не Москва, но туда доходит метро202. Еще в 1935-м линия метро связала Сокольники с центром, с любимыми Муром магазинами, театрами, ресторанами. Цветаевой нравится, что рядом лес (то есть парк), вековые сосны и высаженные в XIX веке лиственницы. Но Мур раздосадован. Его интересует большой город. К природе Мур равнодушен. Но от пятнадцатилетнего мальчика ничего не зависит, и поэтому он успокаивает сам себя: Может, в Сокольниках будет просто интереснее из-за близости с Москвой.203 Он, кажется, вздохнет с облегчением, когда сделка с комнаткой в Сокольниках не состоится.
2-ю Мещанскую (современная улица Гиляровского), где Цветаева одно время также подыскивала жилье, Мур тоже Москвой не признал: Отвратительный квартал, тоскливые и жуткие улицы, старые клопиные дома и злые взгляды. Точно это не Москва. Настоящая Москва центр.204 Между тем на 1-й Мещанской (современный проспект Мира) как раз построили новые многоэтажные здания, пусть и далеко не такие нарядные, как на улице Горького.
Квартирный вопрос
Марина Цветаева выросла в центре Москвы, в Трехпрудном переулке, где стоял домик ее отца, Ивана Владимировича. Дом снесут в годы Гражданской войны, точнее, разберут на дрова. Выйдя замуж, Марина Ивановна сменит много домов, квартир, комнат. До революции жила в просторных богатых квартирах на Сивцевом Вражке, в Борисоглебском переулке и даже в собственном доме на Полянке. Жизнь в эмиграции будет совсем иной. Мур родился в домике, который Цветаева с мужем снимали в чешской деревне Вшеноры. Собственно, даже не домик, а комнату. Правда, бедность скрашивали живописные окрестности Вшенор, Горних Мокропсов и Дольних Мокропсов: маленькие дома под крышами из розовой черепицы, невысокие горы и лес, где Цветаева любила гулять.
В ноябре 1925-го переехали в Париж, где поселились сначала на рабочей окраине у крестной матери Мура Ольги Елисеевны Колбасиной-Черновой. Хозяева предоставили Цветаевой одну из трех своих комнат, где у нее был свой письменный стол, за которым Марина Ивановна дописывала начатую в Чехии поэму Крысолов. Но Цветаевой там не нравилось: Квартал, где мы живем, ужасен, точно из бульварного романа «Лондонские трущобы». Гнилой канал, неба не видать из-за труб, сплошная копоть и сплошной грохот (грузовые автомобили). Гулять негде (курсив Цветаевой. С.Б.) ни кустика. Есть парк, но 40 мин<ут> ходьбы, в холод нельзя. Так и гуляем вдоль гниющего канала. <> Мне живется очень плохо. Нас в одной комнате набито четыре человека, и я совсем не могу писать205, жаловалась Цветаева переводчице Анне Тесковой.
Париж дорогой город. Небогатые люди жили там довольно стесненно. К тому же и различные районы и округа очень отличались друг от друга. Париж будто распадался на сотни городков, каждый со своей главной улицей, со своим кино, со своими героями и сплетнями.206 На левом берегу Сены во многих квартирах не было кухонь, что способствовало расцвету многочисленных кафе на Монпарнасе. Далеко не в каждой квартире был туалет.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ НИНЫ БЕРБЕРОВОЙ: В те годы уборные часто бывали общие, на лестнице, и там было холодно, и крючок соскакивал с петли, и весь день было слышно, как вода с грохотом срывается из-под потолка, а когда кто-то срывал цепочку, ее заменяли веревкой.207
Берберова с Ходасевичем поселились на Монпарнасе, в комнате с крошечной кухней на бульваре Распай, что неподалеку от знаменитого богемного кафе Ротонда. Правда, Ротонда уже не была тем паршивым вонючим кафе, где до Первой мировой войны собирались нищие художники и поэты. Это был памятник старины, отремонтированный, расширенный, заново выкрашенный. Иностранцы приходили и слушали объяснения гидов: «За этим столиком обычно сидели Гийом Аполлинер и Пикассо Вот в том углу Модильяни рисовал присутствовавших и отдавал за рюмку коньяку рисунок»208 Да и квартирка Берберовой и Ходасевича была относительно комфортабельной. Им еще недавно приходилось ночевать в комнате для прислуги, которую почти полностью занимала огромная трехспальная кровать: В окно была видна Эйфелева башня и сумрачное парижское небо, серо-черное. Внизу шли угрюмые дымные поезда.209
Совсем иначе жили люди обеспеченные или те, кто еще до революции обзавелся жильем во Франции. Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус просто открыли ключом свою парижскую квартиру в аристократическом Пасси, на улице Колонель Боннэ, и стали там жить. Их соседями на респектабельном правом берегу Сены были адвокаты, нотариусы, рантье, буржуа. Успешный адвокат, издатель, политик Максим Винавер был достаточно богат, чтобы содержать в центре Парижа огромную квартиру в старом петербургском стиле с коврами, канделябрами, роялем в гостиной и книгами в кабинете. Гостиная Винаверов была в первой половине двадцатых одним из «салонов» русского литературного Парижа. <> На доклады приглашалось человек тридцать.210 Среди гостей этого салона Бунин, Мережковский, Милюков, бывший лидер партии кадетов, к которой принадлежал и Винавер. В Париже Милюков и Винавер начали издавать газету Последние новости самое успешное русское эмигрантское издание, платившее хорошие гонорары. Цветаевой там иногда удавалось печататься.
Большая часть денег Цветаевой и Эфрона уходила на оплату жилья. Они не могли себе позволить квартиру в центре, а потому снимали комнаты в предместьях: в Бельвю, Медоне, Кламаре, Ванве.
ИЗ РАССКАЗА ГАЙТО ГАЗДАНОВА БИСТРО: по мере удаления от центра Париж начинает меняться, вырождаться, тускнеть и, в сущности, перестает быть Парижем: уменьшаются и вытягиваются дома, мутнеют окна, на железных, заржавленных балюстрадах балконов повисает белье, становится больше стен и меньше стекол, темнеют и трескаются двери домов, и вот, наконец, начинают тянуться глухие закопченные стены, окружающие фабрики. Меняется всё: люди, их одежда, выражение их глаз, меняется то, как они живут, и то, о чем они думают.211
Дмитрий Сеземан упоминал о крохотной парижской, а вернее пригородной212 квартире, где прошло его детство. Квартиры Эфронов были вряд ли просторнее. Быт самый скромный: Две кровати у стены, изголовье к изголовью. На бесцветных стенах ни одной картины, ни одной фотографии. Неряшливый деревянный стол, неубранная посуда. Табачный дым. И в нем тусклая электрическая лампочка213, описывал квартиру Цветаевой и Эфрона искусствовед Николай Еленев.
Марина Ивановна жила в очень шумном и грязном доме. Я с трудом нашел ее комнату. Весь пол был уставлен посудой и завален книгами. Я споткнулся о кофейную мельницу214, вспоминал одну из последних (1938 год) квартир Цветаевой филолог Юрий Иваск.
Саломея Андроникова-Гальперн писала, будто в доме Эфронов грязь была ужасная, вонь и повсюду окурки. Среди комнаты стоял громадный мусорный ящик.215 Мария Булгакова, дочь о. Сергия Булгакова и жена Константина Родзевича, также пишет об огромном помойном ведре (poubelle) в центре комнаты Цветаевой.216 Даже в середине тридцатых, когда материальное положение семьи должно было заметно улучшиться, Цветаева, Эфрон, Аля и Мур жили, по словам Вадима Андреева, в большом доме с полуобвалившимися лестницами, выбитыми окнами, таинственными закоулками, в доме, который мог бы символизировать нищету рабочего пригорода. Вера Андреева, дочь писателя Леонида Андреева, вспоминала: Квартирка у Марины Ивановны была, без преувеличения, нищенской. Деревянная мрачная лестница, какие-то две темные комнатушки, темная кухня со скошенным потолком в чаду арахисового масла, на котором всегда что-то жарилось.217
Марина Ивановна жила в очень шумном и грязном доме. Я с трудом нашел ее комнату. Весь пол был уставлен посудой и завален книгами. Я споткнулся о кофейную мельницу214, вспоминал одну из последних (1938 год) квартир Цветаевой филолог Юрий Иваск.
Саломея Андроникова-Гальперн писала, будто в доме Эфронов грязь была ужасная, вонь и повсюду окурки. Среди комнаты стоял громадный мусорный ящик.215 Мария Булгакова, дочь о. Сергия Булгакова и жена Константина Родзевича, также пишет об огромном помойном ведре (poubelle) в центре комнаты Цветаевой.216 Даже в середине тридцатых, когда материальное положение семьи должно было заметно улучшиться, Цветаева, Эфрон, Аля и Мур жили, по словам Вадима Андреева, в большом доме с полуобвалившимися лестницами, выбитыми окнами, таинственными закоулками, в доме, который мог бы символизировать нищету рабочего пригорода. Вера Андреева, дочь писателя Леонида Андреева, вспоминала: Квартирка у Марины Ивановны была, без преувеличения, нищенской. Деревянная мрачная лестница, какие-то две темные комнатушки, темная кухня со скошенным потолком в чаду арахисового масла, на котором всегда что-то жарилось.217
Не станем, однако, слепо доверять источнику. Вера Леонидовна писала свои воспоминания в Советском Союзе. Советский читатель привык к тому, что жизнь русских эмигрантов непременно тяжела, а эмиграция вообще большая ошибка, которую лучше всего исправить. Редко кто из читателей Веры Леонидовны мог своими глазами увидеть Париж, а тем более его нетуристские пригороды, посмотреть на каминные трубы каменных трехэтажных домов, на их высокие, от потолка до потолка французские окна с чугунными решетками внизу, на провисающие провода между крышами218, которые сохранились и до наших дней. Там, в Кламаре, жил философ Николай Бердяев, друг семьи Клепининых. Ходил за покупками со старой обтрепанной сумкой, где мирно погромыхивали бутылки с молоком и вином.219