Может, поэтому я оказался здесь? Может, у меня имелся шанс на что-то повлиять? Тем более, если все пойдет хорошо, то к началу Русско-Японской войны мне исполнится 58 лет. К этому времени я смогу кое-чего достичь и повлиять на некоторые вещи. А там видно будет.
Конечно, чертовски жаль, что не родился я в императорской семье. С такими-то родичами оказать влияние на внешнюю и внутреннюю политику государства было бы куда легче. Да вот только, вероятно, все места там оказались заняты, и мне пришлось стать Соколовым.
Поэтому военная служба казалась самым верным и честным способом сделать карьеру, завести нужные знакомства и продвинуться к высшим эшелонам власти.
Подумай о стезе географа и путешественника, отрок, советовал мне отец Василий. В его словах имелся определенный резон. На Земле еще хватало белых пятен. Северные и Южные полюса пока не открыли, Мадагаскар не исследовали, да и та же Австралия, Новая Зеландия, Африка, остров Пасхи и прочие местечки привлекали внимания. Путь всемирного исследователя и члена многочисленных географических обществ казался интересным. Но кто будет слушать молодого парня? А авторитет в науке завоевывался долгими стараниями и потом. Так что карьера военного казалась делом более верным.
Родители в какой-то момент смирились с моим выбором. К тому же они знали, что если их старшему сынку что-то засядет в голову, то переубедить его практически невозможно.
Что ж, пусть Михаил понюхает пороху, в конце концов резюмировал отец. Мать лишь вздыхала, думая о тех неизбежных рисках, что всегда идут с военными рука об руку.
Гимназия осталась в памяти как что-то чудовищно скучное, пыльное и закостенелое. Знания там давали основательные, но слишком уж боялись научить «чему-то не тому». И вообще, такие своеобразные предметы, как латинский язык и пение не добавляли энтузиазма.
В те времена в России главными считались два праздника: Рождество Христово и Пасха. Новый год практически не отмечался, и уж тем более никто не уходил в запой на две недели, как в двадцать первом веке.
На Рождественские каникулы в гимназии отпускали на двенадцать дней. Это время мы неизбежно проводили в Москве у Старобогатовых.
Сама Москва с переулками, ресторанами, дворниками, извозчиками, старыми особняками и Кремлем вызывала какую-то смутную, непонятную тоску. Город казался уютным и патриархальным. А еще уснувшим, пропустившим важные события.
Она мне нравилась. Нравился горячий чай из начищенного до блеска самовара, черная и красная икра с блинами, которая стоила копейки, масленица и зимние ярморочные гуляния Но по контрасту с прошлой жизнью ритм казался невероятно медленным и однообразным. Все выглядело чинно, благопристойно и предсказуемо.
Именно у Старобогатовых у меня открылась необычная способность. Семья их была большой. Кроме отца, матери и старушки бабушки, в нее входило пятеро детей. И это при том, что старший ребенок умер от туберкулеза в грудном возрасте.
Именно у Старобогатовых у меня открылась необычная способность. Семья их была большой. Кроме отца, матери и старушки бабушки, в нее входило пятеро детей. И это при том, что старший ребенок умер от туберкулеза в грудном возрасте.
С четырьмя ребятами я особенно не разговаривал. С ними было скучно. Да и с их сестрой Верой высокой, худой и нескладной девочкой, похожей на песочные часы общих тем не находил. Но она смотрела на меня с подозрением. Я ей не нравилась и несколько раз она наябедничала. Не скажу, что я совершил что-то страшное и испугался наказания. Но все же меня раздражало ее поведение. И вот, почувствовав сильную злость, я пристально посмотрел ей в глаза и подумал, чтобы она начала меня бояться. Так мне хотелось поставить ее на место.
Глупость, конечно, взрослому человеку вести себя именно так. Но сильное раздражение, да еще и подростковые гормоны сильно плющили мою психику и восприятие реальности. Временами я скатывался в детские эмоции и поступки.
Ой, сказал Вера, и потерла ладошкой лобик. Щекотно, она округлила глаза и убежала. А у меня от напряжения в носу лопнул сосуд, закапала кровь. Да и ноги стали ватными. Пришлось сесть и отдышаться.
Через некоторое время я понял, что перегнул палку. Девчонка буквально пряталась от меня, словно я сделал или собираюсь сделать ей что-то нехорошее.
Сначала я порадовался полученному результату. А потом, поняв до конца, что именно сделал, почувствовал себя не в своей тарелке. Как-то неуютно мне стало Я же влез в чужую голову, фактически изменил судьбу другого человека. И есть ли у меня право на подобное? Это не шутки.
Я слышал множество рассказов о тех людях, что пережили клиническую смерть, а после обрели новые способности. Я так же пережил смерть, причем настоящую, полноценную, а не клиническую. Вот у меня что-то открылось. Именно так я аргументировал новую способность.
Потом я ее основательно протестировал. Оказалось, что она отнимает множество сил. После применения я чувствовал себя как вяленая рыба. Да и слишком часто по каким-то причинам ее использовать не получалось. Раз или два в год, и то, уже хорошо. А еще не все люди поддавались внушению.
Я концентрировался на постороннем человеке, смотря ему прямо в лоб и пытался «зародить» в его голове нужную мысль. Они были простенькие, на вроде того, какой приятный и добрый гимназист Михаил Соколов. Таким образом, я сдал латынь, подкинув профессору Зубову мысль о том, что у Соколова хорошая основа по языку и надо войти в его положение. Какое именно положение, я не уточнял, но и такого хватило. Он поставил мне четыре балла. Да, уже тогда в гимназиях была система из пяти баллов. Нуль показывал, что ученик совсем не исполняет своих обязанностей, а тех, кто получал два нуля подряд, наказывали телесно. Так было до 1864 г.
И еще парочку раз я прибегал к способности в непростых ситуациях. Я даже стал ощущать эмоции постороннего человека в такие моменты. Но так же понял, что злоупотреблять этим не стоило. Не говоря о моральной стороне, подобное манипулирование выглядело чем-то неприятным. Да и уставал я очень сильно. Поэтому при следующем посещении Старобогатовых я сумел воспользоваться моментом и отыграл все обратно, внушил Вере полное к себе безразличие. С тех пор я дал себе слово, что на близких людях и на девушках этим пользоваться не буду. Внушать страх или любовь слишком уж подло.
А потом я окончил гимназию и сдал все необходимые экзамены для поступления в Николаевское кавалерийское училище. Также мне пришлось пройти серьезную военную комиссию. Туда принимали лишь потомственных дворян с семнадцати лет. Семнадцать лет мне исполнялось в сентябре, но данная мелочь не стала причиной отказа.
Так, Мишенька, ты ничего не забыл? раз за разом спрашивала меня мама, собирая вещи в два больших чемодана. Кроме одежды и книг я положил несколько полюбившихся безделушек, блокнот, писчие принадлежности и прочие мелочи. А мать сунула три горшка с гостинцами для Хмелёвых. В одном был гречишный мед, во втором соленые боровики, а в третьем малиновое варенье.
Собирали меня всей семьей. А на прощальный обед приехали все знакомые.
Ах, вот и стал ваш Михаил справным юнкером, Елизавета Максимовна, Илья Артамонович хлестал водку стаканами и воинственно подкручивал усы. И по правильному пути пошел. А значит, в нашем полку прибыло!
Отец Василий дал рекомендации жить по совести и зазря простых солдат не обижать когда они у меня появятся.
Отец Василий дал рекомендации жить по совести и зазря простых солдат не обижать когда они у меня появятся.
Застолье вышло невеселым, несмотря на солдатский юмор бывшего ротмистра, который мне очень нравился.
Первым делом усы отрасти, Миша, советовал он, пьяно прищурив глаз. Для гусара усы как подковы для коня. Никуда без них, он захохотал, очень собой довольный.
Брат Митька смотрел на меня печальными глазами, а впечатлительная сестренка Полина разрыдалась в голос, словно по покойнику.
Не бойся сильных, не льсти и не лебези, отец на прощанье положил мне руку на плечо. Чем-то его напутствие напомнило те слова, что Дартаньян-отец говорил Дартаньяну-сыну, когда последний отправился покорять Париж. А появится шанс не упускай его. Мы в тебя верим.
Пиши нам, Мишенька, не забывай, мать троекратно меня перекрестила, поцеловала и долго махала платком, глядя как я сажусь в бричку и уезжаю.
Я оглянулся в последний раз. Отец, мама, братец и маленькая сестренка. Мне будет грустно без них. Они замечательные люди и моя семья.
Так я поехал в Петербург. С собой я вез два потертых кожаных чемодана, письмо к Хмелёвым, у которых рассчитывал остановиться на первые несколько дней и сто пятьдесят рублей денег, данные отцом. Для того времени это была весьма приличная сумма. Особенно для семнадцатилетнего юноши.
Впереди меня ждал Николаевский вокзал и поезд до Санкт-Петербурга.
Глава 2
Билет второго класса до Петербурга стоил 12 рублей, а поезд находился в пути 22 часа. Я взял билет, который в простонародье называли «картонкой» и отошел к Федору молодому извозчику, который служил в нашей семье.
Купили билет, барин? поинтересовался он, почесывая спину вожжами.
Купил. До отъезда больше часа. Ты пока посторожи вещи, а я пройду, осмотрюсь.
Посторожу, а то тут людишки ненадежные! сказал он и красноречиво вздохнул, посмотрев в сторону снующих туда и сюда торговцев. Мы находились на Каланчевской площади. Прямо перед нами возвышалось двухэтажное здание Николаевского вокзала с часами на небольшой башенке. Часы показывали двенадцать сорок дня.
Вокруг толкались многочисленные извозчики. Они безостановочно подъезжали, высаживали седоков, забирали новых и отъезжали. Пассажиры сильно отличались внешним видом. И тут сразу становилось видно, у кого какой достаток и чин. Благородные дамы носили платья и были затянуты в корсеты. Независимые и уверенные в себе офицеры курили папиросы. Студенты сбивались в отдельные группы. Чиновники надевали сюртуки, а священнослужители рясы. Рабочие носили картузы, удобные брюки и сапоги, а крестьяне лапти и косоворотки. Ротозеи крутили головами и тыкали пальцами в прохожих. В стороне, у столба с фонарем, зорко наблюдал за всеми бородатый городовой.
Вообще, борода и усы считались чуть ли не главным признаком мужественности и преданности царю-батюшке. Некоторые умудрялись выращивать такие заросли, что походили на диких орангутангов.