Император одевался просто, но вид имел такой внушительный, что сразу всем становилось ясно вот он, помазанник Божий, который отчитывается только перед Небесами. За его спиной неподвижно замерла многочисленная свита, сановники, офицера и специально приглашенный для торжественного молебна батюшка. Родители, родственники и друзья свежеиспеченных юнкеров стояли отдельной группой. На чистеньких и изящных дам, с зонтиками и в перчатках, было любо-дорого смотреть.
Император одевался просто, но вид имел такой внушительный, что сразу всем становилось ясно вот он, помазанник Божий, который отчитывается только перед Небесами. За его спиной неподвижно замерла многочисленная свита, сановники, офицера и специально приглашенный для торжественного молебна батюшка. Родители, родственники и друзья свежеиспеченных юнкеров стояли отдельной группой. На чистеньких и изящных дам, с зонтиками и в перчатках, было любо-дорого смотреть.
Россия нуждается в вас и служба ваша есть надежная гарантия счастья нашей России и всех ее жителей, император так же говорил недолго и закончил всеми понятными словами о патриотизме, долге и чести. Это было и так ясно. За этим большинство сюда и поступило. Слова Александра II звучали в таком молчании, что слышалось, как летают мухи.
Прошел торжественный молебен, после которого состоялся официальный обед. Император и генералы поднимали тосты. Атмосфера была торжественной и немного неловкой. Только под вечер полковник Гнедович, командующий нашим эскадроном, позволил юнкерам разойтись по комнатам. В Старой Школе так называли училище, у каждого имелось прозвище, обидное или не очень. Гнедовича прозвали Шпорой шпоры он носил постоянно и их звон, когда полковник вышагивал по коридору, слышался издалека.
Наш небольшой эскадрон делился на три взвода по тридцать два человека. Каждый взвод приравнивался к классу и в таком составе мы ходили на занятия, учебу и все прочее. И проучиться вместе должны два года.
У взвода имелась отдельная спальня с высоким потолком и большими окнами. В два ряда там стояли койки, заправленные одеялами. В изголовье каждой имелся высокий металлический штырь, предназначенный для сабли и фуражки. На табурет вечером аккуратно складывалась одежда. У стены под углом от пола до потолка имелась лестница, по которой нас каждое утро заставляли залезать без помощи ног в качестве зарядки. Вдоль другой стены тянулся длинный ряд составленных в козлы винтовок. После героического, полного славных страниц, но все равно болезненного поражения в Крымской войне в армии произошло перевооружение. Мы, как и большинство конных частей, получили капсюльный укороченный кавалерийский карабин образца 1856 г. Он использовал расширительные патроны Миньё и его скорострельность составляла два прицельных выстрела в минуту.
Здравствуйте, юнкера, когда мы остались одни к нам сразу же завалился старший класс, который должен был нас опекать и вообще, держать в «сухом» теле.
Здравия желаем, господа корнеты, мы все вскочили и выстроились в шеренгу. Я действовал, как и остальные. В целом, все выглядело достаточно наивно, но я не ворчал знал же на что иду, поступая в Старую Школу.
Я корнет Остроградский, от старших говорил невысокий подтянутый парень с густыми черными бровями. Я и мои товарищи желаем знать, как вы намерены учиться? По уставу? Или по славной традиции? он для порядка оглядел нас, запугивая взглядом, и хорошо поставленным голосом гаркнул. Справа налево, по одному, отзовись!
Все до единого в нашем взводе отвечали одинаково: по славной традиции. Это значило, что мы полностью подчиняемся старшим, а отношения наши регулируются традициями. «По уставу» учились те, кто хотел избежать цуга местного аналога дедовщины. Их называли «красными», бойкотировали и не уважали. Да и потом, уже в полках, через знакомых передавали, что они «уставники». Их всячески затирали, отодвигая от должностей и наград. «Красные» юнкера явлением считались редким и постыдным. Таким, к примеру, оказался или еще только окажется известный маршал Тухачевский.
Хорошо, продолжил Остроградский. Тогда помните, что каждый из нас для вас есть «дядя». А вы, первогодки, есть «звери». Господа корнеты, прошу выбрать своего зверя.
Каждый из второкурсников получал персонального новичка, над которым брал шефство.
Я возьму его, ко мне подошел русый корнет и представился. Олив Сергей. Для вас, юнкер, «дядя». А вы теперь мой «племянник». Как ваше имя?
Первые два месяца запомнились бесконечной муштрой и мелочными придирками из-за всего на свете. Придирались корнеты, преподаватели и конечно, «дядя» Сергей Олив. Как и каждый «зверь», я должен был в самые короткие сроки выучить про своего «дядю» все самое важное. Например, как имя той девушки, которая ему нравится на этой недели? В какое кафе или ресторан он собирается испить кофию во время следующего увольнения? В каком полку он мечтает служить после выпуска, и все в том же духе. Он же знакомил меня со славными традициями русской кавалерии.
Такими нехитрыми способами добивались лишь одного отсеять до присяги слабохарактерных, нерешительных, боязливых. Ежегодно в течение первых месяцев Школу покидало некоторое число новичков. Из нашего класса ушли четверо, не выдержав суровых издевательств.
Ну, как суровых Да, местным они казались суровыми. Мне же, после российской армии и той дедовщине, жить было легко и временами даже весело. Тем более, кулачные расправы и любое физическое воздействие в Школе категорически запрещались. Нарушителя с треском выгоняли. Но здесь таких не находилось. И оскорблять нас никто не имел права. Ни единым словом. Так воспитывалась честь будущих офицеров.
За нарушения сажали на гауптвахту, заставляли отжиматься и приседать до трехсот-четырехсот раз. Или заставляли заниматься строевой подготовкой, доводя до автоматизма развороты, повороты, отдание воинского приветствия и прочие штучки. Подобное и называлось страшным для многих словом «цуг».
Саму присягу обставили торжественно и красиво. Вновь присутствовал император, военный министр и свыше дюжины генералов. После устроили банкет. Наш класс продолжил веселье вечером, умудрившись протащить шампанское и вино. Этот славный юнкерский ужин назывался «собакой». А тех, кто отказывался принимать в нем участие, выбросили из кроватей.
В полночь, уже порядочно под хмельком, мы устроили «ночной парад». Каждый из нас, кто несколько часов назад принес присягу, должен был раздеться до нижнего белья, надеть пояс и саблю, на босы ноги шпоры, а на голову фуражку. В таком виде все три класса выбрались в коридор, где корнеты принимали парад, который закончился воинственными криками и бегом сотни голых юношей со шпорами и саблями. Было много шуток и смеха. Дежурные офицеры старательно делали вид, что ничего не слышат и не видят. А корнеты, признав нас полноправными братьями по оружию, с того дня стали относиться к нам заметно мягче.
Верста* чуть больше километра, 1066 метром.
Глава 3
Расскажите-ка мне Соколов, коль у вас такая фамилия, про бессмертие души рябчика, любил спрашивать Сережа Олив. В Старой Школе все друг к другу обращались на «вы». Форма «ты» считалась допустимой лишь среди друзей по обоюдному согласию.
Причем, каждый первогодка имел право обратиться в «корнетский комитет» если усматривал «издевательство над его личностью», а не сугубым званием «зверя».
Бессмертной душа рябчика становится ровно в тот момент, когда его тушка попадает в живот благородного корнета, бодро отвечал я, стараясь всеми силами сохранить невозмутимость.
Верно. А теперь, молодой, поведайте «дяде» что звезды говорят о моей любимой Машеньке? Возможно ли наше счастье? «любимых» корнеты меняли как перчатки. Иногда им было достаточно увидеть на улице красивую барышню, и все, их впечатлительное сердце разбито навеки. Вернее, до следующей миленькой девушки, которая могла появиться через десять минут.
Так точно! Когда Сатурн войдет в Рака, все сложится самым благоприятным образом, говорил я первое, что приходило в голову. Олив ржал, как конь, вполне довольный моей сообразительностью.
Соколов, может, вы и еще что ни будь нам расскажете? обычно интересовался кто-то из старших.
Почему бы и нет. Как вам такое? В деревню гусары ворвались настолько стремительно, что Марфа до сих пор твердо верит, что отдалась облаку пыли, моя шутка вновь вызвала взрыв оглушительного хохота. Но я особо не увлекался. Мне требовалось составить о себе вполне определенное мнение. Да, я мог пошутить, но не чрезмерно, а то потеряю всякий авторитет.
Вообще, веселых и остроумных офицеров в полках ценили. Гарнизонная жизнь была зачастую довольно скучной, и потому юмор приветствовался. А «казарменный» юмор, то есть на грани фола и приличия, тем паче. Хотя, некоторым впечатлительным и возвышенным дамам подобное казалось неприемлемым. Веселые кавалерийские шутки и остроты выглядели в их глазах чем-то пошлым и слишком простым. Ну, тут уж каждому свое. Я в этом вопросе придерживался Ярослава Гашека, который говорил, что если у него есть возможность сказать, что человек «пустил ветры» или «наблевал в супницу», то он так и напишет, и не будет терзаться муками совести по поводу подобной грубости. Хотя, не уверен, что помню Гашека дословно, но что-то подобное он точно говорил.
Предметов, которые предстояло освоить кадетам, оказалось много. Тактика, военное дело, топография, военная администрация, артиллерия, фортификация, право, гигиена и черчение. Практически всем без исключения нравилась иппология наука о лошадях. Так же проводились занятия по закону Божьему, русскому, французскому и немецкому языках, математике, механике, географии, физике, истории и экономике. А в конце каждого года проходили полевые сборы. Пожалуй, это было самое любимое время для всех. И для нас, и для преподавателей. А любимое оно было потому, что на целых две недели мы выезжали «в поле», где ставили палатки и разбивали временный лагерь, готовя еду на костре и радуясь жизни.
Предметов, которые предстояло освоить кадетам, оказалось много. Тактика, военное дело, топография, военная администрация, артиллерия, фортификация, право, гигиена и черчение. Практически всем без исключения нравилась иппология наука о лошадях. Так же проводились занятия по закону Божьему, русскому, французскому и немецкому языках, математике, механике, географии, физике, истории и экономике. А в конце каждого года проходили полевые сборы. Пожалуй, это было самое любимое время для всех. И для нас, и для преподавателей. А любимое оно было потому, что на целых две недели мы выезжали «в поле», где ставили палатки и разбивали временный лагерь, готовя еду на костре и радуясь жизни.