А вам хоть раз приходилось видеть, как сажают на электрический стул?
Грэди засмеялся:
Приходилось, раз триста. На это, я вам доложу, стоит посмотреть. Перед тем как повести к Большой Желтой Маме, их бреют, голова становится как бильярдный шар, и на теле не оставляют ни одного волоска они остаются голые, как новорожденные. Потом мочат губку в холодной соленой воде и подкладывают под шлем. Это чтоб электричество сразу сработало. Последнего из тех, кого я видел, поджарить удалось только с седьмой попытки. Весь Этмор злился, потому что из-за этого вырубился свет во всем городе и люди не могли дослушать передачу по радио. Врачу пришлось воткнуть иглу в сердце этого ниггера, чтобы удостовериться, что он помер Грэди поглядел на часы: Какого черта они копаются? Пойду-ка посмотрю, как там дела. И ушел, оставив их около ящика.
Грэди засмеялся:
Приходилось, раз триста. На это, я вам доложу, стоит посмотреть. Перед тем как повести к Большой Желтой Маме, их бреют, голова становится как бильярдный шар, и на теле не оставляют ни одного волоска они остаются голые, как новорожденные. Потом мочат губку в холодной соленой воде и подкладывают под шлем. Это чтоб электричество сразу сработало. Последнего из тех, кого я видел, поджарить удалось только с седьмой попытки. Весь Этмор злился, потому что из-за этого вырубился свет во всем городе и люди не могли дослушать передачу по радио. Врачу пришлось воткнуть иглу в сердце этого ниггера, чтобы удостовериться, что он помер Грэди поглядел на часы: Какого черта они копаются? Пойду-ка посмотрю, как там дела. И ушел, оставив их около ящика.
Культяшка решил не терять времени даром:
Помоги-ка мне сдвинуть крышку, я хочу сфотографировать его лицо.
Пегги в ужасе отшатнулась:
Ты что, нельзя, это же покойник! Смерть надо уважать.
А вот и не надо, он ведь преступник, а это совсем другое дело. Отойди, если не хочешь смотреть.
Культяшка пыхтел, пытаясь сдвинуть крышку, а Пегги, отойдя к телеграфному столбу, сказала:
Ох и влетит же тебе!
Наконец его попытки увенчались успехом. Культяшка заглянул в ящик, постоял молча и сказал:
Иди сюда.
Нет, я боюсь.
Да иди же! Все равно ничего не видно, он под простыней.
Пегги подошла и опасливо взглянула на тело, оно действительно было закрыто.
Культяшка в приливе отчаянной храбрости бодро сказал:
Придется тебе помочь мне. Отодвинь с его головы простыню, а я сделаю снимок.
Ну уж нет, Культяшка, я не хочу на него смотреть.
Признаться, Культяшке и самому не очень-то хотелось смотреть на лицо мистера Пегого, но он решил заполучить фотографию во что бы то ни стало. И тогда Культяшка придумал, как сделать, чтобы им обоим не пришлось смотреть на покойника. Он протянул Пегги фотоаппарат.
На, направь его на то место, где должна быть голова, и закрой глаза, а я сосчитаю до трех, сдерну простыню, ты щелкнешь, я снова его накрою, и ты ничего не увидишь. Ну давай, а! Пожалуйста! Грэди вот-вот вернется.
Нет, я боюсь.
Ну я очень тебя прошу. Ведь ты единственный человек в городе, кому я сказал.
Пегги сдалась:
Ладно, только не вздумай трогать простыню, пока я не закрою глаза. Обещай мне это, Культяшка Тредгуд!
Культяшка поклялся бойскаутской клятвой.
Ну, теперь давай действуй.
Пегги направила дрожащий в руках фотоаппарат на покрытую простыней голову.
Ты готова?
Да.
Так. Теперь закрой глаза и на счет «три» нажимай кнопку и не смотри, пока я не разрешу.
Пегги зажмурилась. Культяшка тоже. Он осторожно приподнял простыню и сказал:
Раз, два, три, давай!
Пегги щелкнула, но тут сзади подошел Грэди и со всей силы рявкнул:
Это что же вы творите, мелюзга?
Оба подскочили, открыли глаза и уставились прямо в лицо мистеру Пегому, еще тепленькому после посещения Большой Желтой Мамы.
Пегги испустила вопль, уронила аппарат в гроб и бросилась в одну сторону, а Культяшка, визжа как девчонка, в другую.
А мистер Пегий лежал очень спокойный, покрытый горелой корочкой, широко распахнув глаза и рот, и, останься у него на голове хоть один волосок, он наверняка стоял бы дыбом и указывал строго вверх, в небо.
Весь этот день Пегги пролежала в постели под грудой одеял, с неотступно маячившей перед глазами физиономией мистера Пегого, а Культяшка забился в стенной шкаф в своей комнате. Его била дрожь, и он был уверен, что до конца своих дней не сможет забыть это лицо.
Грэди зашел в кафе около шести вечера и принес фотоаппарат.
Вы не поверите, сказал он со смехом после того, как поведал об утренних приключениях, но они сломали нос бедному покойнику!
Руфь была в ужасе. Смоки уставился на свою чашку с кофе, едва сдерживая смех, а Иджи, которая в тот момент готовила виноградный напиток для своего друга Осин Смита, ожидавшего у черного хода, так хохотала, что вылила на себя весь стакан.
Валдоста, штат Джорджия
30 сентября 1924 г.
В детстве Фрэнк Беннет обожал мать, и это вызывало отвращение у его отца. Отец, чем-то похожий на буйвола, любил развлекаться, сшибая Фрэнка со стула или пиная с таким расчетом, чтобы тот пересчитал головой ступени. Мать была для мальчика единственным источником теплоты и нежности, и он любил ее всем сердцем.
Однажды он пораньше вернулся из школы, сказавшись больным, и увидел мать и брата своего отца на кухонном полу. За пять секунд вся его любовь обернулась ненавистью. Он закричал и выбежал из дому. И эти пять секунд врезались в его память на всю жизнь.
В тридцать четыре Фрэнк был тщеславным и пустым человеком. Его черные ботинки, начищенные самым лучшим кремом, всегда сверкали, волосы были аккуратно причесаны, одежда выглядела безукоризненно, и был он одним из тех немногих представителей мужского пола, кто каждую неделю делает маникюр в парикмахерской.
Он, можно сказать, был денди, черноволосым красавцем с серо-голубыми глазами, и хотя один был стеклянный, второй излучал такой холод, что отличить настоящий от искусственного было почти невозможно.
Но главное, этот человек всегда получал то, что хотел, а хотел он Руфь Джемисон. Он перепробовал уже почти всех доступных девушек в округе, включая и даже предпочитая негритянок, которых брал силой, пока их держали его дружки. Овладев девушкой, он терял к ней всякий интерес. Одна блондинка, которая теперь жила где-то на городской окраине, родила девочку, как две капли воды похожую на Фрэнка, но, после того как он подбил женщине глаз и угрожал ребенку, она перестала предъявлять ему какие-либо претензии. Понятное дело, его не интересовали использованные женщины. Особенно если ими пользовался он сам.
Однако в городе его знали как простого, доброго парня, и он решил, что ему необходим сын, чтобы было кому носить фамилию Беннет фамилию, которая никому ничего не говорила, кроме того, что ее владельцу принадлежит большое поместье к югу от города.
Руфь была молода, красива, разумеется, невинна, и ей с матерью нужно было как-то жить. Что могло быть лучше? Руфь была польщена а как же иначе! Разве он не был одним из самых подходящих кандидатов на роль мужа? Разве не ухаживал за ней как истинный джентльмен, очаровав ее мать?
Руфь пришла к выводу, что этот красивый молодой человек любит ее, значит, и она тоже должна любить его и, наверно, уже любит.
Но кто мог предположить, что за этими блестящими ботинками и костюмами-тройками таилась злоба, все эти годы копившаяся в его душе
Само собой, в городе никого не стали оповещать, все прошло по-тихому. В последний вечер холостяцкой жизни Фрэнк повез своих друзей в лачугу на окраине, где их поджидали три шлюхи, снятые на ночь. По дороге они зашли в бар. На свою беду туда же забрел и старый бродяга. Он сидел у стойки и смотрел на молодых ребят, веселившихся в конце зала. Фрэнк, который всегда выбирал для своих забав чужаков, решил подшутить над ним. Он подошел к старику и хлопнул его по спине:
Слышь, старикан, если угадаешь, какой глаз у меня стеклянный, поставлю тебе стаканчик.
Дружки его засмеялись, но старик уверенно сказал:
Левый.
Приятели загудели, а Фрэнк, хотя и был разочарован, все же засмеялся и бросил на стойку полдоллара. Подождав, пока компания удалится, бармен обратился к старику:
Что вам подать, мистер?
Виски.
Он налил бродяге стакан и спросил:
Послушайте, дружище, а как это вам сразу удалось узнать, что стеклянный глаз у него левый?
Старик допил виски и буркнул:
Очень просто. Только в левом я заметил каплю человеческого сострадания.
Валдоста, штат Джорджия
28 апреля 1926 г.
Иджи уже исполнилось девятнадцать. Эти два с половиной года она каждый месяц приезжала в Валдосту, чтобы посмотреть, как Руфь идет в церковь или возвращается оттуда. Ей просто хотелось убедиться, что с ней все в порядке, и Руфь ничего не знала о ее визитах.
В одно воскресенье, совершенно неожиданно для себя, Иджи остановила машину возле дома Руфи, подошла к парадной двери и постучала. До последнего момента она не думала, что решится на это.
Открыла ей мать Руфи, хрупкая, болезненная женщина.
Вы к кому?
А Руфь дома?
Она наверху.
Будьте добры, скажите, что к ней приехала повидаться заклинательница пчел из Алабамы.
Кто?
Ну, скажите, что здесь ее подруга из Алабамы.
Может быть, вы зайдете?
Нет, спасибо. Я лучше здесь подожду.
Мать Руфи подошла к лестнице и крикнула:
Руфь, там к тебе какая-то пчелиная девушка приехала.
Что?
Тебя ждут на крыльце.
Спустившись, Руфь замерла от удивления. Иджи старалась держаться непринужденно, хотя ладони у нее были мокрые, а уши горели. Она быстро заговорила:
Что?
Тебя ждут на крыльце.
Спустившись, Руфь замерла от удивления. Иджи старалась держаться непринужденно, хотя ладони у нее были мокрые, а уши горели. Она быстро заговорила:
Слушай, я не хотела тебя беспокоить. Ты, наверно, очень счастлива и все такое То есть я в этом, конечно, уверена, просто я хочу, чтобы ты знала, что я тебя не ненавижу, и никогда у меня к тебе не было ненависти. И я хочу, чтобы ты вернулась. Я уже не ребенок и вряд ли когда-нибудь стану другой. Я до сих пор люблю тебя и всегда буду любить, и мне наплевать, кто что скажет.
Фрэнк крикнул из спальни:
Кто там еще?
Иджи, пятясь, спускалась по ступеням крыльца.
Я просто хочу, чтобы ты знала это. Все, я ушла. Руфь, не проронив ни звука, смотрела, как она села в машину и уехала.
Дня не проходило, чтобы она не думала об Иджи. На крыльцо вышел Фрэнк.