Я говорила о заливе с водой ярко-синей, как сапфир, о серебряных рыбах, которые сами прыгали в сети, о женщине, которая варила рагу в бездонных котлах, о домах разноцветных, будто радуга и цветы. Я описывала волшебную страну, о какой могла бы мечтать любая принцесса. Но потом дракон опять нашел ее, и Арабелле пришлось бежать.
Принцесса когда-нибудь вернется туда? пропищал незнакомый голосок.
Я посмотрела влево и ахнула от неожиданности. В шатер забрались еще четверо детишек и слушали меня, сидя на корточках у входа.
Надеюсь, ответила я. Она постарается.
Я посмотрела влево и ахнула от неожиданности. В шатер забрались еще четверо детишек и слушали меня, сидя на корточках у входа.
Надеюсь, ответила я. Она постарается.
Откуда-то налетела Эффира и захлопала в ладоши, прогоняя ребятишек.
Ну вот, сказала она, и в глубине шатра я увидела еще трех женщин, нагруженных тканями. Помимо прочего была там кожа, мягкая, всевозможных оттенков: песочная, коричневая, рыжеватая, а также окрашенная в фиолетовые, красные и зеленые тона. Еще одна женщина принесла аксессуары пояса, шарфы и шали, даже ножны.
Сердце у меня бешено забилось, сначала я не поняла, из-за чего, но потом мне все стало ясно даже до того, как они все это разложили.
Одежда варваров. Она не походила на ту, что носила Каланта: сшитую из легких и нежных тканей, привезенных караванами из Превизи. Я нерешительно покосилась на Эффиру. На ее лице не было сомнения. Я не была уверена, что задумал Комизар, но почему-то казалось, что эти ткани именно то, что нужно. Это было странное ощущение, которое я испытала впервые с тех пор, как увидала Терравин. Ощущение, что все идет правильно. Одежда, конечно, была совсем не такой, как у меня дома, напомнила я себе.
Мне нужно что-то совсем простое, брюки и рубашка. Такая одежда, чтобы я могла скакать на лошади, сказала я.
У тебя будет и это, и еще один комплект простой одежды, на смену, кивнула Эффира. Повинуясь взмаху ее руки, женщины задвигались, словно закружились в медленном танце, снимая мерки, закалывая, кроя незамысловатую одежду для верховой езды.
Мы с Каденом возвращались в Санктум. Эффира пообещала быстро дошить два заказанных комплекта одежды и прислать их сегодня ближе к вечеру, с Астер. Страх, который мучил меня постоянно, с тех пор как я по мосту перешла в Венду, моментально усилился. Короткое мое пребывание в шатре, сначала с детворой, потом с женщинами, державшими ткани, куртки, рубашки и брюки, подействовал на меня, как успокоительный бальзам. Там с ними я почти забыла, что чужая здесь, и понадеялась, что смогу сохранить это чувство умиротворения надолго.
Глупо тратить деньги на наряды, когда они намного нужнее голодным, скептически бросила я.
Как по-твоему венданцы зарабатывают себе на пропитание? У них есть их ремесла, профессии и есть голодные рты, в которые надо что-то положить. Я заплатил Эффире вдвое больше того, что она получила бы от кого-то другого. Она шьет одежду и этим кормится.
Эффира? Ты знаешь имя каждого лавочника в Венде?
Нет. Только ее.
Ты водишь к ней и других девушек?
Вообще-то, бывает.
Он ничего мне не объяснил, просто замолчал, а мне стало интересно, что же это были за девицы. Посетительницы Комизара или его собственные зазнобы?
Почему мы уже идем домой? снова спросила я. Еще совсем рано. Я думала, ты покажешь мне город. Я ведь видела только маленький уголок.
Я еще должен уладить кое-какие вопросы по поручению Комизара, в квартале Томак.
Разве нет местных начальников, чтобы этим заниматься?
Только не в этом случае. Дело касается военных.
Я могу пойти с тобой.
Нет.
Ответ Кадена прозвучал отрывисто и резко это было совсем не похоже на него. Повернувшись, я долго изучающе всматривалась в его лицо.
Я поведу тебя домой другой дорогой, предложил он. Мимо интересных и красивых развалин.
Это была уступка, компромисс и неспроста. Что бы ни случилось там, в квартале Томак, Каден не хотел, чтобы я это увидела. Мы снова пробирались по узким улочкам и закоулкам, каким-то дорожкам не шире кроличьих троп, перепрыгивая через канавы с дождевой водой и поскальзываясь на вытоптанной жухлой траве. Наконец мы вышли на широкую мощеную улицу, и Каден подвел меня к висящему над огнем большому котлу, в котором булькало какое-то странное варево. Вокруг костра в круг были поставлены деревянные скамьи, и старик за скромную плату предлагал кружку настоя.
Это таннис, сказал Каден. Травяной напиток вроде чая.
Он купил нам по порции, и мы сели с кружками на скамью.
Таннис. Еще одна вещь, которая в Венде есть в изобилии, продолжил он. Растет почти повсюду. В оврагах, на пустырях, на самых каменистых почвах. Иногда крестьяне клянут его, этот сорняк. Уж если он разрастется, то заглушит все посевы, не избавишься. Таннис цепляется за жизнь, он настоящий венданец, Каден рассказал, что у танниса фиолетовые листья, он дает светлые ростки зимой, под снегом, но поздней осенью, всего за несколько дней до образования семян, цвет меняется на ярко-золотистый. Тогда таннис становится сладким, но ядовитым. Напиток из золотого танниса последнее, что пьет человек.
Я рада была, что наш странный напиток отливает пурпуром, а совсем не золотом. На вкус это оказалась настоящая бурда. Жуткая, кислая заплесневелая бурда.
Каден расхохотался.
К его вкусу надо привыкнуть, но это традиция Венды, как и кости у нас на поясах. Рассказывают, что Госпожа Венда и древние кланы пережили те первые суровые зимы только благодаря таннису. Да и я сам, сказать по правде, тоже выжил только благодаря ему и не одну зиму. Когда заканчиваются прочие припасы, всегда есть таннис.
Решившись сделать еще один глоток, я с трудом сдержалась, чтобы не выплюнуть, а проглотив, попыталась собрать побольше слюны, чтобы поскорее смыть отвратительный вкус. Я была уверена, что никогда не сумею привыкнуть к нему, даже в самую суровую из всех зим. Сидя у костра, я смотрела, как старик помешивает зелье в котле, напевая: «Таннис для сердца, таннис для ума, таннис для души, таннис для долгоденствия детей Венды». Он повторял это снова и снова, песня вилась, змеилась, не имела начала и конца.
Рассеянно глядя на пар над котлом, я заметила, что с другой стороны на берегу оврага кто-то стоит. Женщина. Ее фигура сквозь пар казалась подернутой рябью, туманной, она постепенно бледнела, а потом женщина пропала. Просто исчезла. Я заморгала и опустила взгляд на свою кружку с горячим таннисом.
Что все-таки в него входит? спросила я с подозрением.
Каден улыбнулся.
Только безобидная трава, честное слово, он подозвал старика и спросил, нет ли у него сливок, чтобы смягчить вкус напитка. Тот услужливо засуетился: хотя торговля шла бойко и он распродал уже почти весь таннис, однако сливки, мед или спиртное сулили больше барышей. Щедрая порция сливок не сделала таннис вкуснее, но в таком виде я хоть как-то могла с ним справиться. Пожалуй, спиртное помогло бы лучше.
Мы неторопливо тянули свой напиток, глядя на детей, которые бросались к прохожим, выклянчивая хоть что-нибудь, что они потом смогли бы продать.
Они совсем малыши. Где их родители? спросила я.
У большинства из них родителей нет вовсе, а чьи-то наверняка заняты тем же самым на другой улице.
И ты ничего не можешь для них сделать?
Я стараюсь, Лия. И Комизар тоже. Но у него есть только несколько лошадей, которых можно отправить на бойню.
И постоянные набеги на караваны. Есть же и другие способы управлять государством.
Каден посмотрел на меня с усмешкой.
Есть ли? Он отвернулся. Когда заключали древние договоры и устанавливали границы, Венду никто не принимал в расчет. Плодородных земель в Венде всегда было мало, и с каждым годом почва все сильнее истощалась. В деревнях Венды жизнь куда беднее, чем здесь, потому город и растет. Они тянутся сюда в надежде на лучшую жизнь.
И ты рос так же? На улицах Венды?
Каден допил таннис и поднялся, чтобы вернуть кружку старику.
Нет. Если б это было так, я считал бы, что мне повезло.
Повезло? Твои родители были так ужасны?
Он замер на полушаге.
Моя матушка была святой.
Была.
Я видела, как у него на виске забилась, вздуваясь, вена. Вот оно. Его слабость. То тайное, чем он отказывается делиться со мной. Его родители.
Нам пора идти, Каден протянул руку, чтобы взять у меня пустую кружку. Конечно, мне хотелось узнать больше, но я знала по себе, какая это боль ворошить воспоминания о матери и отце. Моя собственная мать предала меня, пытаясь скрыть мой дар, а отец
У меня сжалось сердце. Это было всего-навсего объявление на деревенской площади, прошедшее почти незамеченным. Вальтер сказал так, пытаясь меня утешить, но речь-то все равно шла о вознаграждении за поимку меня как изменницы, а подписал этот указ мой родной отец. Есть черта, заходить за которую нельзя, но мой отец уже сделал это однажды, когда повесил собственного племянника. Я до сих пор не знала наверняка, какую роль сыграл отец в той истории с покушением на мою жизнь. Может, нанимая того негодяя, он считал, что это удобный способ не доводить дело до королевского суда. Мои братья и отец это понимал никогда не простили бы его, если бы он меня казнил.
Лия, ты отдашь мне свою кружку?
Я встрепенулась от воспоминаний, отдала ему кружку, и мы продолжили путь. Здесь, как в саванне, древние руины соседствовали с новой жизнью, иногда трудно было отделить одно от другого. Массивный купол, который, должно быть, когда-то венчал собой величавый собор, был завален обломками, и только блеск полированного камня, пробивающийся сквозь груду щебня, напоминал, что это не просто холм. А рядом из камня были сложены крепкие стены загона для коз. Животных здесь тщательно охраняют, пояснил Каден. Иначе они бесследно исчезают.
Я встрепенулась от воспоминаний, отдала ему кружку, и мы продолжили путь. Здесь, как в саванне, древние руины соседствовали с новой жизнью, иногда трудно было отделить одно от другого. Массивный купол, который, должно быть, когда-то венчал собой величавый собор, был завален обломками, и только блеск полированного камня, пробивающийся сквозь груду щебня, напоминал, что это не просто холм. А рядом из камня были сложены крепкие стены загона для коз. Животных здесь тщательно охраняют, пояснил Каден. Иначе они бесследно исчезают.