У меня начала закипать кровь.
Я закричала, натянула толстовку на голову и перешла на бег. Солнце палило, у меня все болело, я тряслась и не знала, где спрятаться. Затем, наконец, очутилась возле лесистого участка, который владельцы не могли продать уже пять лет. Он весь зарос деревьями и колючками, погруженный в тень и, к тому же, был безлюден.
Мне же он послужил маяком.
Я бежала, пока могла хоть что-то видеть, а потом упала на колени и прижалась лицом к земле. Этой ночью прошел дождь, и запах сырой земли казался мне успокаивающим, словно объятия.
Я принялась копать. Мои руки были будто мраморными, будто железными, но рьяно разметали грязь и коренья во все стороны.
Я соскользнула в неглубокую яму и принялась засыпать себя землей, пока эта острая боль не прошла. Но меня все равно продолжало колотить, и я открыла рот, но подавилась, набрав грязи внутрь.
Могила давала спасительную прохладу, будто снег, внезапно выпавший посреди лета.
Сайин? вдруг прошептал Джейк.
Я заплакала.
Когда стемнело, я выбралась из ямы и побрела домой, стряхивая грязь с одежды. Джейк молчал, но я чувствовала, что он рядом, справа от меня. От него исходила благословенная прохлада, тогда как вокруг становилось теплее.
(В последние дни у моего тела была комнатная температура.)
Домой я зашла как раз вовремя, чтобы застать маму, папу и бабушку за приготовлением ужина. Они замерли, уставившись на меня.
Я поскользнулась, проговорила я в тишину.
Мама вздохнула.
Сайин, что с тобой такое?
Я все вымою, пообещала я. Мне нужно в душ. Извините.
Сбросив ботинки в коридоре, я захлюпала вверх по лестнице, стараясь при этом, насколько возможно, ничего не запачкать.
Если включать только холодную воду, то становится почти приятно.
Когда я спустилась, бабушка уже заваривала чай.
Как себя чувствуешь? спросила она.
Лучше. Ты как?
Она выглядела немного осунувшейся и бледной, но отмахнулась, ответив:
Лучше. Мы обе улыбнулись.
На ней была желтая футболка.
Вдруг у меня внутри все упало.
Бабушка, ты меня боишься?
Она подняла на меня глаза и сощурилась.
О, нет. Когда ты рядом с цзян-ши, всегда нужно носить желтое. Священники звонили в колокола, чтобы сообщить нам, что те ведут за собой души. Она улыбнулась. Ты напоминаешь мне о доме. О том времени.
Я сразу подумала о ее доме в деревушке в провинции Аньхой, где сама никогда не бывала. О том, как бабушку привез сюда папа. И о том, что ее мертвая внучка каким-то образом оказалась лучшим, что с ней случалось.
Расскажи мне, попросила я.
Она просияла. И рассказала мне, как ходила там в оперу. Рассказала, как нужно пропаривать каменную лягушку.
А потом обставила меня в рамми[1]. Два раза.
Когда она ушла спать, я осторожно поднялась наверх.
Ты в порядке? Джейк сидел на краю кровати, но на меня не смотрел.
Нет, ответила я.
Через несколько долгих мгновений я накрыла его просвечивающие пальцы своими. Он посмотрел на это, на его лице возникла улыбка.
В рамми ты совсем не рубишь, произнес он.
Я скорчила гримасу.
Хорош подсматривать!
Я сидел на кухне, сказал он. Ты могла меня увидеть. Просто не смотрела.
Я была сосредоточена на том, чтобы врубиться в рамми, ответила я.
Ага, усмехнулся он. У тебя это отлично получилось.
19. Когда ярко светит солнце, цзян-ши должны искать землю. («Это просто боль, объяснила бабушка. Ты не сгоришь». Как будто это могло утешить.)
Я снова пошла в школу. Было довольно облачно, поэтому такую боль я могла вынести. О том, что меня колотило, вслух никто не говорил.
Из Сиэтла пришло письмо о моем зачислении. За обедом я села на одну из пустых скамеек и прочитала его дважды. Потом бросила в рюкзак, затолкав на самое дно.
Тебе надо ехать, сказал Джейк из-за моей спины. В его голосе звучало такое воодушевление, какого я еще никогда от него не слышала. Я всегда хотел увидеть Западное побережье.
Да, конечно, ответила я. Вылезать из грязи, чтобы ходить на вечерние занятия и учить то, что никогда не пригодится в жизни, которой у меня никогда не будет. Блестящий план.
Тебе всего-то нужны пара фальшивых удостоверений и немного тени, ответил он, вдруг превратившись в чертову группу поддержки и ухмыляясь мне. Все с тобой будет нормально. Со мной же нормально. Это станет для тебя как приключение. Ты справишься.
Я повернулась к нему.
Ты думаешь, я смогу учиться в колледже и никто не заметит, что я хожу только на вечерние занятия и никогда не бываю на улице? Что это будет за жизнь? Как я с этим справлюсь? Я покачала головой. Я даже дома теперь надолго не могу оставаться. А куда мне еще податься? Я в ловушке.
Его очки блестели поверх пустых глазниц. Он фыркнул и скривился:
Ух. Не знал, что ты такая трусиха, Сайин. Собираешься просто сбежать?
Тут у меня перед глазами все залило красным.
Трусиха? Я снова взглянула на него. А ты ведь так много знал о том, как со всем этим справиться, но все равно убил себя?
Заткнись, проскрежетал он еле слышно.
Я не могла заткнуться, меня теперь было не остановить.
Ты даже мертвым быть не смог! Поймал попутку с первой встречной, которая могла вернуться, потому что у самого это не получалось, а теперь заявляешь мне, что я трусиха?
Наступило гробовое молчание. Слова упали между нами, но больше ничего не происходило. Я замерла. За его полупрозрачными очками было видно, что глазницы наполнились слезами. Будто влага сочилась из трещины в камне.
А потом он исчез, растворившись в предвечернем небе.
Вот как ты обращаешься с неупокоенным духом, подумала я. Это же надо было достать его до такой степени, что он вернулся к загробной жизни, лишь бы не видеть тебя! Вот и оставайся одна, как хотела.
Да, это все про меня.
20. В школе нет радио. Если ты не в здании, то не узнаешь, что тебя вызывают в приемную, и только с часовым опозданием сообщают, что твоя бабушка умерла.
Родители оставили записку с адресом похоронного бюро.
Я зашла в бабушкину комнату, будто не верила в это, будто она могла оказаться здесь, если я быстро распахну дверь.
В комнате стоял тяжелый запах: бамбук в вазе на подоконнике, моющее средство в комоде. Постель пахла ее кожей, словно бабушка спала на ней прямо сейчас, а я могла протянуть руку и разбудить ее.
Маленькая тумбочка у кровати была вся заставлена бутылочками с лекарствами, глазными каплями и инсулином. Это выглядело столь же дико, как если бы там находились боеприпасы, и я, открыв верхний ящик, смела все туда, чтобы оставить комнату такой, как хотела бы бабушка.
В самом ящике оказались игла, пластиковая трубка и маленькая склянка с узким горлышком, похожая на чернильницу. Все было чисто вымыто, но запах крови чувствовался так сильно, что я осела на кровать.
Когда кровь животных перестала помогать, она придумала кое-что, что меня спасло. Она не говорила мне, что это была человеческая кровь; если бы я узнала, я нашла бы какой-нибудь другой способ ее достать. Почему она мне не сказала?
(«Не волнуйся, сказала она. Ты со мной».)
Я задумалась: если бы я попыталась, то вернула бы ее назад. Я могла заглянуть по ту сторону смерти, сомнений не было: если бы я ее вытащила, она составила бы мне компанию, возражать бы не стала, и мы могли бы уйти отсюда и отправиться куда захотим
Я опустила голову к коленям и, закрыв лицо, заплакала.
21. Ты плачешь кровью.
Выплакавшись, я облизала руки дочиста и выпила остаток крови, что еще была в холодильнике. Теперь я знала, что она бабушкина странная на вкус, но это был дар любви, а мне требовались силы, чтобы совершить задуманное.
Склянка с пробкой отправились ко мне в рюкзак вместе с необходимыми вещами и наличкой из папиного стола.
Надев желтую футболку, я оставила родителям записку и выдвинулась в путь.
22. Души умерших можно хранить в том предмете, который был им дорог. Неважно, как далеко они умерли, их можно вернуть домой, чтобы они не были рассержены и не чувствовали одиночества. А до тех пор могут спокойно спать в земле.
Меня колотит всю дорогу по шоссе, руки трясутся за рулем, но назад я не поворачиваю. Я в долгу перед бабушкой. И я знаю, как она скучала по дому.
Джейк появляется в тот момент, когда я вхожу в аэропорт.
Ты и для меня это сделаешь?
Он больше не просвечивается: если бы сквозь него не проходили люди, я бы подумала, что он настоящий.
Он смотрит на меня зелеными глазами.
Я наклоняю голову набок.
А ты этого хочешь?
Он пожимает плечами.
Я бы вернулся, если бы ты меня прогнала, но я подумал, тебе, может быть, нужен друг.
Это я могу сделать и одна, отвечаю я. Сейчас мне важно иметь возможность быть одной и все равно продолжать существование.
А ты этого хочешь?
Он пожимает плечами.
Я бы вернулся, если бы ты меня прогнала, но я подумал, тебе, может быть, нужен друг.
Это я могу сделать и одна, отвечаю я. Сейчас мне важно иметь возможность быть одной и все равно продолжать существование.
Он проводит рукой по моей руке.
Я знаю, произносит он. Но если захочешь, то я здесь.
Я выжидаю три секунды, а потом улыбаюсь.
23. Это так же странно, как и быть живым. Тоже вникаешь во все по ходу дела.
Стив Берман. Улыбки
Утонуть было вполне реально. Холодный ливень и не думал прекращаться, и Сол промок до нитки. Вся одежда была насквозь сырой потертое полупальто, украденное им с ранчо «Котре», футболка «Ред Кэпс», купленная на их филадельфийском концерте, вафельная кофта с длинным рукавом, джинсы и трусы-боксеры, которые он вот уже несколько дней не снимал. Носки и кроссовки превратились в губку, и каждый шаг вниз по шоссе заставлял Сола ежиться.
Каждый раз, когда Сол слышал приближение автомобиля, он оборачивался навстречу ветру, подставляя лицо колким каплям дождя, и приглядывался. Если на машине не было эмблемы ранчо, он вытягивал руку с выставленным большим пальцем и голосовал. Но машины одна за другой проносились мимо, и ему приходилось шагать дальше.
Ночью он рисковал замерзнуть до смерти, но подозревал, что после стольких пройденных за последние недели миль даже его труп продолжал бы идти.
Тут в нескольких ярдах впереди затормозила машина. Пассажирская дверь распахнулась. Дождь заливал Солу глаза, и он несколько раз моргнул, чтобы убедиться, что ему не померещилось. Перед ним был темный спортивный седан с тонированными стеклами. Номер штата Нью-Йорк. Как же Сол скучал по Восточному побережью! Статуя Свободы манила его своими обещаниями принять «отверженных и бездомных».