Даже с кривым носом и некрасивыми пломбами на сломанных Панкратовым зубах
Конечно, он не обладал ни одной из своих прежних способностей, однако оставался мужчиной причем мужчиной, который черт знает как давно не был с женщиной, мужчиной, которого мучили по ночам чудовищные по своей развратности сны: в них он любодействовал с кем можно и нельзя, и с женщинами, и с мужчинами, и даже с капризной больничной козой Райкой Жуть, конечно, однако она иногда и наяву бывала предметом вожделения многих обитателей бывшей Канатчиковой дачи, чья болезнь усугублялась еще и вынужденным воздержанием! Итак, Ромашов оставался мужчиной, который, словно кобель по запаху течную суку, узнал в незнакомке женщину, истомившуюся по мужской ласке, может быть, никогда ее не знавшую женщину, которой он был нужен и которая могла ему помочь.
Вихрь налетевшего желания был так силен, что Ромашов даже не отфиксировал сознанием слова о Панкратове, Тамаре и ее сыне, который на самом деле был сыном Грозы. Сейчас и чувство долга, и даже даже! жажда мести отступили. Нет, их словно бы смело этим вихрем!
Ромашов вцепился в руку незнакомой женщины, потянул ее к себе, прижал, совершенно точно зная, словно стал лучшим в мире предсказателем будущего, что она его не оттолкнет.
И она в самом деле не оттолкнула, а увела его к себе в крохотную квартирку (комнатка и кухонька, почему-то совмещенная с клозетом, зато отдельное жилье!) на первом этаже, и там они с Ромашовым рухнули в постель с такой жаждой взаимного обладания, что он потом слабо удивлялся, как это они не убили друг друга или как она вообще не сожрала его в своей ненасытности, подобно самке богомола, которая пожирает своего самца, оставляя напоследок орган, который доставляет ей наслаждение.
Ее звали Людмилой Абрамец Люсей, как она представилась, когда они, наконец, оторвались друг от друга и пошли поесть не одеваясь, только завернувшись в пропотевшие простыни. Ее холодный капустный суп с капелькой картошки и, само собой, без мяса, они ели с хлебом, который остался у Ромашова, и ему казалось, что никогда, никогда даже когда он столовался у своего учителя Трапезникова, которому готовила непревзойденная повариха, Лизина няня Нюша, он не ел ничего вкуснее.
Впрочем, Нюша его терпеть не могла, презрительно называла лопарем[19] (странно: он ведь и был по национальности лопарь, однако, произнесенное Нюшей, это слово звучало как ужасное оскорбление отчасти потому он ее и убил без всякой жалости). Да, Нюша его презирала, а Люся полюбила. И она сказала Ромашову об этом много, много раз, и он не уставал слушать это слово, которое никто и никогда никто и никогда! не обращал к нему.
Потом они снова вернулись в постель, но уже не только рвали друг друга на части в застарелой плотской алчности, но и разговаривали.
Ромашов очень осторожно объяснил, почему разыскивает Панкратова. У них, дескать, старые счеты Панкратов некогда избил его до полусмерти, после чего он попал в психушку с потерей памяти, потом выздоровел, бежал, вот только документов у него нет, и как быть дальше, не знает.
Документы? задумчиво повторила Люся. Документы раздобыть можно.
Как ты их раздобудешь? недоверчиво спросил Ромашов.
Люся медленно заговорила:
Ко мне еще летом троюродный брат приезжал из деревни. Мать давно уехала и меня увезла, еще когда голодовали в тридцать третьем. Теперь-то там сытно живут! Такая этот братец сволочь, ты бы только знал продуктов у него полный мешок, но он мне ничего не дал, ни кусочка мяса. Все повез какой-то знакомой своей. Здесь пожрал моего, а свой мешок так и не распочал! Продукты увез, а паспорт свой забыл. Я так разозлилась думаю, а хрен отдам тебе паспорт! Подергаешься по законам военного времени и к стенке могут, да?
Ромашов кивнул, подумав, впрочем, что обида Люси на троюродного брата зиждется, пожалуй, не только на его жадности. В ее голосе звучали нотки люто оскорбленной женщины, которой пренебрегли ради женщины другой.
Ромашову сделалось вдруг остро жаль Люсю. Он погладил ее по руке и ласково спросил:
Что же потом с этими документами стало? Вернула ты их?
А некому возвращать оказалось, ухмыльнулась Люся. Эта его знакомая домработницей служила Может, помнишь, на углу улицы Калинина, как раз возле кино «Художественный», такой высокий дом стоял?
Стоял? удивился Ромашов, отлично помнивший это красивое здание, находившееся недалеко от роддома имени Грауэрмана, где он некогда пытался искать детей Грозы.
В те дни как раз бомбить Москву начали, продолжала Люся. Ну и разбомбили театр Вахтангова и тот дом. Я потом туда сходила Страшно было смотреть: стоят две стены с разноцветными обоями, а промеж них груда развалин. Ножки стола из нее торчат, кусок двери, умывальник Жуть! Жильцы, которые в убежище отсиделись и спаслись, бродят вокруг, а у них ничего не осталось. Дед один вытащил из-под обломков фикус сломанный, какая-то женщина стул. А больше ничего. Несколько человек в убежище не пошли, ну и их поубивало, конечно. И ты знаешь Она взглянула на Ромашова торжествующими, искрящимися глазами: Троюродный-то мой братец тоже там погиб. Видимо, и знакомая его тоже. Кого из-под развалин вытащили, тех на панели положили. Видела его без головы лежал, по пинжаку, Люся так и сказала: «пинжаку», да по сапогам признала. Вот как вышло Не ушел жил бы. Но помер. А документы у меня остались, понимаешь?
Люся пристально посмотрела в глаза Ромашову, и у него дрогнуло сердце.
Тебя зовут-то как? ласково спросила она.
Павел Ромашов.
Люся так и ахнула, потом вдруг засмеялась, твердя:
Павел Петрович? Или Петр Павлович?
Ромашов внимательно смотрел на нее, чувствуя, что веселье это неспроста.
Однажды Николай Александрович Трапезников, любимый учитель, процитировал, уж не вспомнить теперь, по какому поводу, чьи-то слова: «В судьбе нет случайностей».
Ошибались и Николай Александрович, и тот, кому эти слова принадлежат, будь он даже стократно классиком литературным! Ошибались! Ромашов множество раз убеждался в губительной и в то же время спасительной силе случайностей, которые его преследовали. Особенно в последнее время. Чем, как не случайностью, было упоминание фамилии Ромашова профессором в лечебнице, после чего к Пейвэ Мецу вернулась память? А его случайно удавшееся бегство? А встреча с Люсей? И вот теперь
Ошибались и Николай Александрович, и тот, кому эти слова принадлежат, будь он даже стократно классиком литературным! Ошибались! Ромашов множество раз убеждался в губительной и в то же время спасительной силе случайностей, которые его преследовали. Особенно в последнее время. Чем, как не случайностью, было упоминание фамилии Ромашова профессором в лечебнице, после чего к Пейвэ Мецу вернулась память? А его случайно удавшееся бегство? А встреча с Люсей? И вот теперь
Как же звали твоего троюродного брата? спросил он осторожно.
Фамилия ему Ромашов была, все еще смеясь, ответила Люся. А звали Петром. Паспорт еще тридцать четвертого года выдачи, без фотографии[20]. У деревенских у многих паспорта еще без фотографий
Ромашов зажмурился.
Петр Ромашов. Петр Ну что же, имя Пейвэ с таким же успехом может соотноситься с Петром, как и с Павлом. Назвать его Павлом решил Трапезников, ну а Петром истинно назвала судьба!
А ты мне этот паспорт отдашь? осторожно спросил Ромашов.
Люся истово кивнула:
Я для тебя все на свете сделаю! Вдруг застеснялась своего порыва, опустила глаза: Хочешь снова поесть? У меня картошка есть.
Вари! обрадовался Ромашов, который уже успел опять проголодаться. А я ополоснусь. Вода-то есть?
Холодная только.
Ничего!
Он вымыл под краном голову, худо-бедно помылся сам, оделся.
Ты уже уходишь? испуганно спросила Люся. А я думала, заночуешь
Заночую, кивнул он. Куда я побреду на ночь глядя! Просто неловко в простыне как дикарь. Лучше оденусь. В случае чего снять недолго, верно?
Ага, со счастливой улыбкой кивнула Люся, набросила халатик и даже застегнула пуговки, а потом пошла завешивать окна маскировочными шторами: день-то прошел, пора было затемняться.
Потом сели за стол.
Так ты говоришь, Панкратова призвали? осторожно вернулся Ромашов к тому, ради чего, собственно говоря, он сюда и пришел.
Ну да. Чуть не в первые дни. Помню, уходил, так сто пятьдесят раз Тамаре наказал, чтобы сына берегла как зеницу ока. Чуть не плакал, прощаясь. Я всегда говорила, что с пацаном дело нечисто, что на самом деле Витька хотел капитану Морозову своего пащенка подсунуть.
А что за ребенок-то вообще, хороший? как бы от нечего делать спросил Ромашов.
Да чего в нем хорошего? возмущенно вопросила Люся. Ему «козу» кажешь, а он скривится весь, отвернется Юродивый какой-то. Не от мира сего. Хотя ничего не скажешь: если голова болит у кого из соседей или там зуб, то стоит прийти и показать больное место Сашке, он только ладонь приложит или обнимет и все, человек, считай, здоров. А потом сразу в сон его валит. Поэтому Тамара против была, чтобы его часто просили полечить.
Ромашов уронил картофелину, поднял с пола и, даже не стряхнув мусора, задумчиво откусил. Но не о картофелине и не о мусоре он думал!
Он вспомнил Грозу, который «бросал огонь», а потом валился в беспамятстве. А его сын
Выходит, не ошибались Бокий и Николаев-Журид, которые давали ему поручение во что бы то ни стало найти детей Грозы. Они в самом деле его наследники, во всяком случае сын!
Тамаре, значит, не нравились особые способности ребенка А Панкратов? Что об этом думал Панкратов? Гордился он своим найденышем? Приходило ли ему в голову, что он подкинул в синичье гнездышко истинного орленка?
Но где искать Ромашову этого орленка?!
Надо спросить, но осторожно, чтобы Люся не заподозрила: именно это интересует его больше всего на свете. Нельзя, чтобы она осталась обиженной. Она еще может пригодиться. Да и не хотелось ее обижать.
А как Тамарка эвакуировалась, это же сущий цирк! вдруг воскликнула Люся, и Ромашов даже вздрогнул: Люся словно чувствовала, о чем он хочет услышать. Панкратов ушел, ничего для них сделать не успел, да и кто ж знал, что будет. А потом началось! Сначала всех немцев ну, русских немцев, из Москвы повыслали. Старушки тут, немки, неподалеку жили они вообще понять ничего не могли, куда их и зачем гонят, за бесценок вещи распродавали, чтобы хоть какие-то деньги выручить Потом похоронки людям повалили. Немцы листовки начали разбрасывать: дескать, к 15 августа от Москвы камня на камне не останется. Паника началась народ как с ума сходил. Тамарка тоже.