В это время кто-то погремел щеколдой калитки со стороны улицы. Ольга глянула в окно, увидела высокую мужскую фигуру в шинели, с вещмешком на плече, и вылетела из дому, теряя на бегу тапочки. Внезапно почудилось, что это вернулся Василий!
Почти без памяти слетела с крыльца, как вдруг осознала, что это не Вася, а какой-то худой, темнобровый человек с тремя «шпалами» в петлицах. Какой-то капитан госбезопасности.
Да ведь это Егоров! Квартирант, появившийся только однажды, а потом надолго исчезнувший! Тот самый, который попал в аварию где-то неподалеку от Арзамаса!
Как же его звали-то?..
Дмитрий, что ли? Да какая разница? Это не Вася, не Васенька
Ольга вернулась к крыльцу, подобрала тапочки, надела их и только потом угрюмо открыла калитку.
Выздоровели? спросила она, с трудом сдерживая слезы и изо всех сил натягивая на лицо некое подобие вежливой улыбки.
Впрочем, квартирант смотрел на нее тоже с откровенным огорчением.
А я подумал, это Тамара Константиновна протянул он почти обиженно.
А я подумала, что это мой муж, невесело усмехнулась Ольга.
Егоров пожал плечами:
Честное слово, мне очень жаль, что вас так разочаровал.
Да мне тоже, кивнула Ольга. Извините. Просто я так соскучилась, понимаете
И вы меня извините, вздохнул Егоров. Я тоже понимаете
Тамару вы, к сожалению, не увидите, сказала Ольга, пропуская его в палисадник и запирая калитку. Она этим утром уехала на строительство укреплений в Дальне-Константиновский район.
Что вы говорите?! ахнул Егоров, едва не выронив вещмешок. А ведь я из Сарова ехал практически мимо Дальнего Константинова! Если бы только знал!
Ну, может быть, она скоро вернется, сочувственно сказала Ольга. Через недельку, через две.
Я ждать не могу: завтра должен возвращаться, однако через Богородск, другой дорогой, сказал Егоров с выражением такой непроглядной печали на худом, обветренном лице, что Ольге даже неловко за него стало.
Вот влюбился, бедолага! А Тамара про него практически и не вспомнила ни разу.
Егоров приехал! раздались вдруг радостные крики, и Саша с Женей, разрумянившиеся от беготни, в сбившихся шапочках и расстегнутых пальтишках (ишь ты, жарко им стало!) выбежали из-за угла дома и бросились к квартиранту с таким пылом, будто знали его всю жизнь и только и мечтали повидать снова. Дядя Митя! Дядя Митя Егоров!
Ну, может быть, она скоро вернется, сочувственно сказала Ольга. Через недельку, через две.
Я ждать не могу: завтра должен возвращаться, однако через Богородск, другой дорогой, сказал Егоров с выражением такой непроглядной печали на худом, обветренном лице, что Ольге даже неловко за него стало.
Вот влюбился, бедолага! А Тамара про него практически и не вспомнила ни разу.
Егоров приехал! раздались вдруг радостные крики, и Саша с Женей, разрумянившиеся от беготни, в сбившихся шапочках и расстегнутых пальтишках (ишь ты, жарко им стало!) выбежали из-за угла дома и бросились к квартиранту с таким пылом, будто знали его всю жизнь и только и мечтали повидать снова. Дядя Митя! Дядя Митя Егоров!
Печальное выражение вмиг исчезло с лица Егорова, просиявшего счастливейшей улыбкой. Он отшвырнул вещмешок, схватил в охапку обоих детей и принялся кружить их, поочередно прижимая к себе и расцеловывая их радостные мордашки. Ольга смотрела на них, буквально вытаращив глаза.
Как же я скучал по вам, хорошие мои, милые, бормотал Егоров. Как же скучал!
Держа обоих детей на руках, он смущенно повернулся к Ольге:
Знаете, меня Митей только мама покойная называла, да еще одна монахиня из Дивеева, матушка Анна, а теперь вот эти ребятишки Больше никто. До чего же трогательно! Вот ведь видел их только один раз, а как будто свои, родные. Я им подарки привез. Будем подарки смотреть? весело предложил он и пошел с детьми в дом, позабыв про свой тяжелый вещмешок, тащить который пришлось Ольге.
Пока она топила колонку и усаживала детей ужинать, Егоров развязал горловину мешка и принялся доставать оттуда банки и свертки. Сверху лежали пачки с печеньем, почти не раскрошившимся, а внизу узелок с яблоками, при виде которых дети восторженно завизжали.
А ваши вещи где? удивилась Ольга.
Да у меня только смена белья, отмахнулся он. Я в Сарове, судя по всему, надолго поселился. Там вещи и остались. Вообще, честно говоря, мне следовало ехать прямо в Богородск, но я мне хотелось повидать детей
«Тамару тебе повидать хотелось, а не детей», ехидно подумала Ольга, и, словно поняв, о чем она думает, Егоров достал из внутреннего кармана шинели небольшой сверточек. В нем оказалось четыре маленьких медных крестика на черных шнурках.
Вот, сказал Егоров решительно. Это детям и вам с Тамарой.
А у меня уже есть такой, заявил Саша и немедленно вытянул свой медный крестик из ворота рубашки.
Ну надо же, а я не знал, огорчился Егоров. Может быть, и у Жени есть? И у вас с Тамарой?
У нас нету, покачала головой Ольга. Но это так странно вы привезли крестики
Вы когда-нибудь слышали о Серафиме Саровском, тамошнем святом? спросил Егоров.
Ольга смотрела на него нерешительно.
Капитан госбезопасности привозит кресты. Заводит какой-то странный разговор С чего бы вдруг? На провокатора он не похож, да и в чем тут провокация? В религиозном вопросе? Но уже на сороковой день войны открыли Троицкую церковь в Высокове, начали ремонтировать храм Спаса, где раньше помещался архив. Церковь все еще оставалась политической силой в стране, с ней приходилось считаться, особенно теперь, в такие тяжелые времена. А святой из Сарова рассказы о нем передавались из уст в уста, потихоньку, тайно, особенно о том, как в 1927 году его мощи повезли в Москву, но по пути они исчезли неизвестно куда, и в Москве находится что угодно, только не подлинные мощи святого старца
Да, сдержанно сказала Ольга, я слышала о нем.
Храмы в Дивееве и Сарове закрыты, в бывшем монастыре размещалась раньше трудовая коммуна для подростков-беспризорников, потом колония системы НКВД, сказал Егоров. Между прочим, ее силами построена узкоколейка Саров Шатки, которая сейчас играет очень большую роль. А в колонии открыто производство Он осекся, подумал и осторожно сказал: Там сейчас номерной завод.
Ольге не нужно было пояснять. Номерной завод значит, военный, секретный, системы НКВД. Понятно, что с этим и связана работа Егорова.
Там кое-где можно раздобыть крестики, продолжал Егоров. Их делал один монах то есть не настоящий монах, конечно, ибо монастырь закрыт, а просто монашествующий человек, причем из бывших этих коммунаров-беспризорников. Вроде бы его звали Гаврилой Старцевым. Он отказывался идти служить, других уговаривал поступать так же, но потом, конечно, его забрали в армию. Гавриле некогда один человек, тоже монах, его звали отец Гедеон, дал крестик, сделанный по подобию того креста, который носил Серафим Саровский, вот он с тех пор и делал крестики из медных монет точно по его подобию. И сам плел шнурки для них. Это мне рассказала матушка Анна, я о ней упомянул. Гедеон был ее старшим братом, он жил в монастыре в Сарове, а она всю жизнь обреталась, как она выражается, при Дивеевском монастыре, а когда пришло время принять постриг, монастырь закрыли, так что ее постригли тайно. В 1927 году и в Сарове, и в Дивееве все позакрывали и поразрушали, тогда же и святые мощи вывезли в Москву А может быть, и нет, вдруг сказал Егоров со странным выражением. Необыкновенная история Загадочная! Впрочем, это, возможно, только слухи. Матушка Анна тоже человек необыкновенный и загадочный. Например, она отчего-то знала, как меня зовут, еще до того, как мы познакомились. И она меня иногда тоже просто Митей называет. У них с Гедеоном, как я понял, был друг, его тоже звали Дмитрий Егоров.
Да, сказала Женя. Его так звали.
Конечно, ласково улыбнулся ей Егоров. В память о нем матушка Анна и дала мне эти крестики.
А у меня крестик раньше всех появился, гордо заявил Саша.
Конечно, Сашенька, ласково сказала Ольга. Да ты кушай, кушай. И спать, спать пора детям!
Я подумал, продолжал Егоров, что сейчас, в войну, когда все так сложно никакая защита лишней не будет. Матушка моя была очень верующая, она меня крестила, а я потом этот крестик снял и выбросил. Сейчас каюсь.
Ну вот и возьмите четвертый крестик себе, решительно сказала Ольга. У Саши есть, нам всем вы привезли. Четвертый ваш.
Как вы это себе представляете, интересно? вздохнул Егоров. Но мысль сама по себе хорошая. Возьму! Только я его здесь оставлю, можно? В своей комнате. Под подушкой. Пусть лежит и меня ждет. Ладно?
Ладно, кивнула Ольга.
Ну, дети у нас уже носами клюют, заметил Егоров. Позвольте я помогу вам их уложить?
Конечно, не без удивления сказала Ольга. Вы у вас нет детей?
Нет. Я был женат, давно, совсем молодым. Очень хотел детей, а жена не хотела. Потом она ушла к другому мужчине, и больше я не пытал счастья. Думал, это вообще не для меня. Только когда увидел
Он осекся, покраснев, резко встал, взял Сашу на руки.
Ольга понимающе вздохнула.
«Бедный ты, бедный!» подумала она немного позже, когда заметила, как жадно оглядывает Егоров комнату, в которой жила Тамара. Теперь Ольга устроила там детскую.
Оля, сказал Егоров, когда они спустились на кухню и пили чай. Я уеду очень рано, очень, поэтому вы не вставайте. Я потихоньку уйду. Вы расскажете Тамаре, что я приезжал и спрашивал о ней?
Надо рассказать? спросила Ольга, настороженно глядя на Егорова.
Надо. Он решительно кивнул. Я не буду задавать ненужный вопрос, замужем она или нет: такая женщина не может быть одинокой, но вы все-таки расскажите ей что я о ней думаю постоянно. Хорошо?
Ольга кивнула.
Утром он и в самом деле уехал еще затемно, Ольга даже не слышала. Однако потом она зашла в комнату, где ночевал Егоров, и сунула руку под подушку. Да, крестик лежал там.
«Пусть лежит», подумала Ольга и аккуратно застелила постель.
Снова начались поиски няньки к несчастью, совершенно бесплодные. Минула неделя уговоров (много платить Ольга не могла, а в дом прописывать кое-кто из нянек выставлял это обязательным условием! нипочем не соглашалась), и она уже потеряла было надежду хоть кого-то найти себе в помощь. Вдобавок город поистине обезлюдел из-за того, что сотни, тысячи людей увезли на строительство укрепрайона.
И вдруг вспомнилась Зина Зинаида, бывшая прислуга в доме Фаины Ивановны Чиляевой, где Ольга нашла приют в 1937 году, когда, с крошечной Женей на руках, стремительно уехала из Москвы в Горький. Тогда Ольга, конечно, не знала, что попадает в тайный притон и за гостеприимство Фаины Ивановны придется дорого заплатить. Потом Ольга сбежала оттуда, чтобы отыскать украденную у нее Женю, прижилась, к своему счастью, у Васильевых, а через несколько месяцев на Свердловке нос к носу столкнулась с Зинаидой. Та рассказала, что теперь служит у закройщицы Руфины Рувимовны Кушли, бывшей приятельницы Фаины Ивановны, а сама Чиляева была арестована, получила пять лет за абортмахерство и содержание тайного притона и отправилась отбывать срок в женский лагерь в деревню Сухобезводное, не столь далеко от Горького. Ничего больше о Фаине Ивановне Ольга не слышала, да и вспомнила о ней только однажды, когда прочла в газете, что лагерь в Сухобезводном в тридцать восьмом году официально переименовали в Унжлаг и начали ссылать туда также и политических заключенных.