Кто знает, может быть, и в самом деле эти пустые слухи привели бы к преследованиям ни в чем не повинных и к этой истории совершенно не причастных дивеевских монахинь, если бы Матвеев 4 июля 1927 года не дал в Пензу и Москву свою знаменитую телеграмму, которая произвела и в губернском центре, и в столице истинное смятение умов: «Настоящим сообщаю, что подлинные останки Саровского Святого мною лично будут доставлены со всеми имеющимися по этому вопросу документами по получении разрешения на выезд. Матвеев, уполномоченный ОГПУ в Краснослободске».
Этой телеграмме Матвеева предшествовала еще одна его же, следующего содержания:
«В бывшем Саровском монастыре в дореволюционное время предполагалось к открытию мощей могилы схимонаха Марка, находящейся рядом с бывшей могилой Саровского Святого и существующей до настоящего времени. По поводу открытия мощей в то время монахами и духовенством велась соответствующая агитация, каковая с ликвидацией монастыря и мощей Саровского Святого начала снова распространяться монахами среди населения и рассказами о святости могилы и нетления мощей праха Марка, а поэтому прошу вашего распоряжения о создании комиссии для вскрытия этой могилы с представителями от населения и об уничтожении могущих быть обнаруженными остатков от гроба и праха именуемого Марка».
Таким образом мы подготовили безупречное обоснование для действий Матвеева!
Позднее, давая объяснения своему начальству, он рассказывал: когда губернская комиссия по изъятию мощей Саровского Святого отбыла, он, случайно зайдя в церковь, заметил сдвинутые плиты, а под ними отыскался подземный ход. Пройдя туда с факелом, Матвеев оказался в склепе Марка-молчальника. После этого он и отбил телеграмму в Пензу о необходимости вскрытия раки схимника. Однако, не дожидаясь ответа (который, к слову сказать, так и не был получен, поскольку монастырь в Сарове официально числился уже ликвидированным и возиться с мощами очередного «сомнительного» святого ни у кого охоты не было), Матвеев на свой страх и риск сам поднял крышку дубовой домовины и обнаружил там мощи Саровского Святого! Матвеев увидел на ногах скелета знаменитые парчовые туфли (с которых Маркеллин некогда стряхивал песок!), а на кистях рук белые шелковые рукавички с вышитой надписью: «Святой праведный, моли Бога за нас!» А главное, на мощах возлежал медный крест знаменитый наперсный медный крест преподобного Серафима, некогда подаренный ему матерью! Все эти предметы значились в описи 1920 года. Можно только было удивляться, что никто из губернского начальства, изымавшего мощи в апреле 1927 года, не заметил их отсутствия!
Матвеев якобы сразу понял, что произошло. Судя по всему, еще задолго до приезда комиссии, которая собиралась конфисковать мощи Саровского Святого, возмущенные монахи отыскали старинный подземный ход между церковью Живоносного источника и часовенкой, поставленной над могилой Марка-молчальника, и подменили мощи святых. Действовали, конечно, в спешке: именно поэтому посох схимника Марка оказался среди вещей, описанных принадлежащими Саровскому Святому, а его крест забыли переложить к мощам Марка!
Обнаружить тех, кто устроил подмену, Матвеев, конечно, уже не мог. Все, что ему удалось, это, сохраняя строжайшую тайну, самолично перевезти «подлинные останки Саровского Святого» в Москву, где их позднее выставили для всеобщего обозрения в Донском монастыре, а потом передали в Московский центральный антирелигиозный музей, созданный при Союзе воинствующих безбожников. Начиная с 1928 года этот музей располагается в зданиях закрытого Страстного монастыря[78].
В 6-м отделе ОГПУ попытались было разобраться в этой чрезвычайно запутанной и темной истории, однако так и не смогли, а потому сочли за благо смириться с объяснением, предложенным Матвеевым.
Должен признаться, что мы с Лизой приложили для этого немало усилий. Именно тогда, помогая мне, она проявила себя как отличный индуктор! Нам удалось внушить тем, кто интересовался и занимался этим делом, что неизвестными злоумышленниками по пути в Москву были похищены именно мощи Марка-молчальника. Якобы подмененные мощи! Над этим даже немало веселились в 6-м отделе. Таким же образом нам с Лизой удалось обеспечить «случайное» уничтожение многих документов, связанных с этим делом, и создать максимальную путаницу в оставшихся.
В 6-м отделе поговаривали даже о том, чтобы наградить Матвеева, однако мы смогли заставить сотрудников забыть об этой мысли. Если бы эта история стала известна в Сарове и Дивееве, ему могли бы отомстить. Ведь об истинной подоплеке событий и своего участия в них Николай Дмитриевич вынужден был молчать.
Так же, как и все другие участники этой истории, в том числе и я
Вернувшись в Москву, я спокойно перенес взрыв негодования и презрения Бокия за то, что не смог раздобыть для Спецотдела «бесценный Саровский артефакт» и зря потратил время на поездку. Я заслужил выговор по служебной линии, но это меня ничуть не волновало.
У меня были все основания гордиться собой, и негодование Бокия значило для меня не более чем жужжание надоедливой мухи.
Странно у меня тогда возникла мысль сходить на могилу Артемьева, похороненного рядом с его женой на Ваганьковском кладбище, и постоять там хотя бы некоторое время, как бы отдавая ему отчет в том, что я исполнил свой долг Однако потом я решил туда не ходить: этот странный, опасный, недобрый человек, враг наш и защитник, где бы ни находился, несомненно, знал, что мне все удалось!
Нашими с Лизой стараниями даже и теперь, всего лишь через десять лет после случившегося, эта история остается покрытой таким мраком, что сквозь него мало что можно разглядеть. А в будущем, вполне возможно, только эти строки и откроют правду о событиях тех лет
Нашими с Лизой стараниями даже и теперь, всего лишь через десять лет после случившегося, эта история остается покрытой таким мраком, что сквозь него мало что можно разглядеть. А в будущем, вполне возможно, только эти строки и откроют правду о событиях тех лет
Я часто вспоминаю, как Матвеев спросил меня, почему я помогаю им спасти священную реликвию Сарова. И свой ответ вспоминаю: «Какая-то сила ведет меня сила, которой я не знаю названия, и цели ее не знаю, остается только верить, что я действую во благо!»
Надеюсь, что так оно и вышло.
Горький, 1942 годРомашов сразу узнал эту женщину, хотя никогда в жизни ее не видел. Вернее, видел но чужими глазами. Глазами Виктора Панкратова. Видел в ту минуту, когда она подошла к убитым Грозе и Лизе и подняла с окровавленной травы их дочь. А Панкратов забрал сына.
Эта женщина Ольга Зимина, теперь Васильева. Те же коротко стриженные, светлые, кудрявые волосы, но голубые глаза стали строже, черты лица четче, а сама очень похудела. И все же Ромашов не спутал бы ее ни с кем! Он ее так долго искал. Вернее, не ее, а ребенка, которого она забрала. И вот сегодня, когда цель была так близка, он все потерял, все утратил в одно мгновение. Мало того, жизнь его сейчас висит на волоске!
Андреянов насколько же Ромашов его недооценил! И насколько он недооценил Вальтера Штольца! С чего это он вообще взял, будто Вальтер обрек его каким-то особым доверием, поручив именно ему найти и похитить детей Грозы? Конечно, это было ему внушено, он поддался очередному гипнотическому сеансу Вальтера. А на самом деле все было иначе! На самом деле и для Андреянова это задание было первоочередным. Именно поэтому он, с легкостью решив плюнуть на все обязанности, которые возложил на него Отто-Панкрац Штольце, ни на одно мгновение не забывал о поручении Вальтера: найти и похитить детей Грозы, чтобы переправить их в Саров!
Как же хитер он оказался Каждый шаг его был просчитан заранее. Болтовня насчет будущих налетов, ограблений и прочих уголовных деяний, которыми они станут заниматься с помощью Лозикова и жить благодаря этому припеваючи. Ухарский звонок Лозикову, во время которого был задан единственный самый важный для Андреянова вопрос: работает ли по-прежнему в Гутапсбыте его бывший водитель по фамилии Сидоров. Человек, самозабвенно преданный Андреянову.
Видимо, их в прошлом связывали очень темные дела, которые были обоим весьма по нраву, потому что Сидоров тоже очень обрадовался, увидев бывшего начальника. По глазам видно было, что он готов ради него на все. И не только из благодарности, а прежде всего потому, что он так же любил риск, как Андреянов, и точно так же не ставил ни в грош чужую жизнь. Ромашов ничуть не удивился бы, если бы в прошлом у Сидорова оказалось какое-то преступление, от расплаты за которое его спас Андреянов.
Но как же поздно Ромашов задумался обо всем этом! Как же поздно начал хоть что-то понимать в происходящем! Оставалось только благодарить очередную счастливую случайность, на которые была горазда его судьба, случайность, подтолкнувшую Андреянова произнести сигнальное слово поединок. Иначе он так и остался бы слепым орудием Андреянова и самого Вальтера. Орудием, которое было бы использовано, а затем выброшено за ненадобностью! Интересно, вообще зачем Вальтер загипнотизировал его с использованием пробуждающего сигнального слова? На всякий случай? Или просто по привычке? Или это слово в нужный момент должен был произнести кто-нибудь другой, например, Монах, то есть Гаврила Старцев, произнести, пробудить в Ромашове память и заставить его действовать наперекор Андреянову, не по той смехе, которую предлагал тот?
Неведомо. Неведомо! Да уже и не слишком важно это знать и понимать. Теперь надо действовать, а не разбирать перепутанные нити гордиева узла причин и следствий!
Утром, когда Ромашов проснулся, на просторной кухне Лозикова уже хозяйничал угрюмый, звероватый Сидоров, приехавший, видимо, ни свет ни заря: заваривал чай, большими, щедрыми кусками кромсал колбасу, толстым слоем намазывал масло на хлеб. Андреянов пил чай; приветливо махнул Ромашову, приглашая к столу. Был он свеж после душа, чисто выбрит, благоухал «Шипром».
А где Лозиков? спросил Ромашов.
Еще не вставал, пожал плечами Андреянов. Перебрал, видать, вчера.
Сидоров хрюкнул, бросил на бывшего начальника одобрительный взгляд, но тотчас принял обычное угрюмое выражение. Однако порой Ромашов чувствовал на себе его острый, даже, как говорится, режущий взгляд.