Риттерман кивнул, но без особой уверенности.
Что ты сказал ей, когда она была у тебя на приеме?
Я сказал ей правду. Риттерман пожал плечами. Что у нее какая-то бактериальная инфекция, которую она, по всей вероятности, подхватила на отдыхе, что-то желудочное.
Так, значит, ей ничего не известно о твоем диагнозе «болезнь Лендта»?
Пока нет.
Некоторое время Росс молчал думал, прикидывал.
Кто проводит испытания лекарства? спросил он внезапно.
«Молу-Орелан».
Американский фармацевтический гигант, фирма «Молу-Орелан» разработала огромное количество лекарственных препаратов и успешно продвигала свою продукцию на мировом рынке.
Хорошая фирма, Джулс. Как можно устроить Веру на программу испытаний?
Я уже связался с ними, заявил Риттерман. Хотя пока они не говорят ничего определенного, они дали понять, что достигли положительных результатов на второй стадии клинических испытаний.
Росс широко раскрыл глаза:
Ну и?..
Подробностей не знаю, Росс.
Ты ничего не слышал?
Нет. Но
Пройдет много месяцев, прежде чем они перейдут к третьей фазе, перебил его Росс.
Да нет, они уже начали испытывать лекарство на добровольцах.
Ты можешь включить ее в программу?
У меня неплохие отношения с одним типом, который работает в их аналитическом отделе
Снова помешав гостю договорить, Росс заявил:
Не хочу, чтобы ей давали плацебо. Пусть получает настоящее лекарство.
Риттерман тоскливо улыбнулся:
Надеюсь, мне удастся включить ее в программу клинических испытаний, но не могу гарантировать, что она будет получать именно лекарство. Тебе прекрасно известно, как все проходит. И никто не может такого гарантировать.
Когда лекарственные препараты испытывают на людях-добровольцах, пациентов, участников программы, всегда делят на две группы. Первая группа получает собственно лекарство, вторая плацебо. Испытания проводятся вслепую, причем они бывают двух видов. В более простых случаях врачу известно, кому дают лекарство, а кому плацебо. Но если испытание проводится двойным слепым методом а именно так проводят завершающую стадию экспериментов, ни врачи, ни пациенты не знают, кто что получает. Ключ к кодам находится в руках немногочисленных руководителей эксперимента, сотрудников фармацевтической компании.
Джулс, я хочу, чтобы ей давали не пустышку, а лекарство. Делай, что считаешь нужным. Наверное, как-то можно раздобыть настоящее лекарство и на третьей стадии испытаний. Может, ты нажмешь на нужные кнопки включишь ее в список выдающихся пациентов?
Сделаю, что смогу.
Росс медленно отошел от окна.
Послушай, Джулс, окажи мне услугу мне бы не хотелось, чтобы ты сообщал ей все подробности, понимаешь? Не говори ей, насколько серьезно она больна. Я сам все ей скажу в свое время.
Разумеется. Но что же мне ей сказать?
Дрожащей рукой Росс вытащил из сигарной коробки на боковом столике гаванскую сигару и крепко сжал ее. Вместо ответа он прошептал:
Джулс, она ведь не умрет. Мы обязательно ее спасем Да?
Риттерман ответил беспомощной, растерянной улыбкой.
Росс оперся на подлокотник широкого кресла. По лицу у него текли слезы.
Тебе придется помочь мне, Джулс. Без Веры я не могу жить. Мне не по себе даже тогда, когда мы несколько дней не видимся!
Джулс, она ведь не умрет. Мы обязательно ее спасем Да?
Риттерман ответил беспомощной, растерянной улыбкой.
Росс оперся на подлокотник широкого кресла. По лицу у него текли слезы.
Тебе придется помочь мне, Джулс. Без Веры я не могу жить. Мне не по себе даже тогда, когда мы несколько дней не видимся!
Конечно, сделаю все, что в моих силах.
Росс вытащил носовой платок и промокнул глаза. Голос его дрожал.
Пойми меня правильно, Джулс. Вера ребенок. В эмоциональном плане она так и не стала взрослой. Она очень ранима, и ей нужна защита которую я ей предоставляю.
Росс, по-моему, ты ошибаешься. Твоя жена вполне зрелая, разумная женщина.
Шмыгнув носом, Росс возразил:
Возможно, так она ведет себя, когда приезжает к тебе.
Риттерман улыбнулся:
Я так не думаю.
Росс начал ногтем срывать сигарное кольцо. Без десяти семь, но сегодняшний ужин потерял для него всякое значение.
Джулс, я знаю, что для нее лучше. Вряд ли ей пойдет на пользу, если она узнает, насколько серьезно она больна, верно? Не стоит сообщать ей о ее состоянии ни сейчас, ни потом.
Хочешь, чтобы я ей лгал?
Я не прошу тебя лгать; просто не нужно говорить ей всю правду. Господи! Раз мы пока не в силах ничего для нее сделать, по крайней мере, дадим ей иллюзию надежды.
Ты ставишь меня в трудное положение.
Джулс, ты ведь не скажешь правды больному с неизлечимой стадией рака, верно?
Если он спросит меня прямо, я скажу ему все как есть. Постараюсь, так сказать, подать все как можно в более позитивном свете, но скажу правду.
Росс недоуменно уставился на друга:
Мы ведь с тобой в хороших отношениях Мы всецело доверяем друг другу. Пожалуйста, положись на мое суждение о Вере.
Риттерман ответил ему таким же пристальным взглядом:
Вера очень серьезно больна. Чего ты собираешься добиться, держа ее в неведении?
А чего добился бы ты, открыв ей правду? Ты только запугаешь ее а взамен не дашь никакой более или менее прочной надежды.
Полагаю, когда пациенты знают правду, у них появляется время, чтобы подготовиться
К смерти?
Да.
Тебе не кажется, что ты пораженец?
Я реалист.
Какова первая заповедь врача?
Риттерман пожал плечами:
«Не навреди».
Совершенно верно. Если сказать человеку особенно такому, как Вера, что он скоро умрет, то он действительно умрет. Страх завладевает подобными натурами, и твои слова становятся самосбывающимся пророчеством. Если она ничего не будет знать, у нее появится больше шансов на выживание.
Риттерман посмотрел на друга. «Скорее это ты, Росс, не в состоянии справиться с реальностью», подумал он и произнес:
Я с тобой не согласен.
Не может быть, этого разговора между нами нет Неправда! Росс закрыл глаза и несколько секунд тряс головой, словно ожидал, что Риттерман исчезнет, а весь их разговор окажется вымышленным.
Но Риттерман сидел на месте, и его спокойствие начало действовать Россу на нервы. Почему он, черт бы его побрал, может оставаться таким хладнокровным? Потому что Вера всего лишь одна из сотен, а может, и тысяч пациентов, какие есть у Риттермана. Вера Рансом. Просто имя в списке.
Поймав неодобрительный взгляд Риттермана, Росс закурил сигару и выдохнул в потолок струю густого душистого дыма.
Я ее муж. Думаю, ты согласен, что я имею полное право сам сообщить ей о ее состоянии?
Разумеется, но, если она спросит меня прямо, я не смогу солгать ей.
Тебе придется всего лишь сказать ей, что она подцепила вирус и что ты назначишь ей курс лечения. Все, конец.
Что ж, нерешительно проговорил Риттерман, придется согласиться по крайней мере, сейчас но мне такое не по душе.
Росс, внутри которого вскипал гнев, встал и мрачно уставился на друга:
Тебе не по душе? Мне тоже, Джулс. А знаешь, что еще мне, черт побери, не по душе? Мне не по душе мысль о том, что у моей жены болезнь Лендта. Так что, похоже, нам с тобой обоим придется смириться кое с какими вещами, которые нам не нравятся!
17
На экране телевизора море людей, в основном девушек и молодых женщин; они издают дикие вопли. Россу, стоявшему перед телевизором, показалось, что там собрались все девчонки на свете. И вот из чрева «боинга» выходят четверо подростков все в темных очках, со странными стрижками; все четверо широко ухмыляются, машут руками толпе, похожей на море огней.
Ведущий объявил: «Толпы фанатов сегодня утром едва не разнесли лондонский аэропорт Хитроу, когда «Битлз» вернулись домой из последнего американского турне».
Быстро подойдя к телевизору, его отец, Джо Рансом, нагнулся, щелкнул переключателем, и Битлы исчезли. В школе все только о Битлах и говорили. Один приятель Росса, Томас Нортон, притащил журнал «Нью мьюзикл экспресс». Там было полно фотографий «Битлз» и «Роллинг стоунз». Некоторые его друзья повесили у себя в спальне над кроватью плакаты с изображением любимых групп. В спальне Росса, в их маленьком домике, стоящем в ряду таких же домиков в Стритэме, в Южном Лондоне, ничего подобного не было. Ему ничего не разрешалось. Во всем доме имелось всего две картины, вернее, репродукции: выцветшее изображение дома Анны Хатауэй[2] на лестнице и «Стог сена»[3] в гостиной над электрокамином.
Когда экран потух, отец, в коричневом костюме, рубашке, галстуке и коричневых кожаных туфлях Росс каждое утро до блеска начищал их, сел в кресло с газетой «Спортинг таймс», ручкой и оловянной кружкой пива. Откашлявшись, он вскрыл новую пачку сигарет с фильтром. В его присутствии комната сразу как будто уменьшалась в размерах. Гостиная и так была забита мебелью до отказа: трехместный диван из кожзаменителя, пианино и журнальный столик, уставленный призами, выигранными в дартс.
Росс стоял у кресла, наблюдал за ритуалом и ждал, когда настанет его черед исполнить свои обязанности. Сначала целлофановая обертка от сигаретной пачки аккуратно разглаживалась, затем перегибалась пополам, снова разглаживалась, снова перегибалась и так далее, пока ее нельзя было больше сгибать и отец не клал комочек на журнальный столик, который Росс, придя домой из школы, натирал, пока он не начинал блестеть, как зеркало и как вся прочая мебель в доме.
Сияла и грива отцовских черных волос; он так набриолинивал их, что они прилипали к голове. Росс чувствовал запах лосьона для волос и слабый сладкий аромат мужской туалетной воды «Олд спайс», которой отец каждое утро обрызгивал лицо.
Настал черед золотистой фольги. Снова сосредоточенно, как человек, который делает главное дело своей жизни, Джо Рансом аккуратно разгладил фольгу и начал сгибать. Затем отец положил комочек фольги рядом с целлофаном и приступил к третьему этапу ритуала извлечению и изучению призового вкладыша.
Дождавшись, когда отец чиркнет спичкой и закурит первую из десяти за сегодняшний вечер сигарет он всегда выкуривал их ровно десять, ни больше ни меньше, Росс унес фольгу и целлофан в кухню и выкинул в мусорное ведро. Потом он вернулся за вкладышами; не беспокоя отца, который начал заполнять купон тотализатора, отнес вкладыши на кухню и положил в белый кувшин с пробковой крышкой. В блокноте, лежавшем возле кувшина, он записал карандашом, который хранился здесь специально для этой цели, новую общую цифру: 437.