Ефимия со слезами слушала его голос и не знала, что же ей делать.
Клянусь девятью мужами славы, мы еще доживем до славных дней России. Доживем, Ядвига!
Дай бог! тихо промолвила Ефимия.
Бог? Нет, нет, Ядвига! Ни католический, ни православный не помогут нам. Не помогут. Свободу надо брать своими руками. Да, своими!
Ефимия промолчала.
Голова голова О, господи!.. опять застонал Лопарев и опустился на сенное ложе; притих.
Ефимия подождала, пока он уснул, и, не в силах удержать горечь, подступившую к горлу, выбралась на ветер. Хоронясь возле березы, долго-долго плакала. Это была ее последняя ночь «без крепости духа»
На другой день Ефимия сказала Ларивону, что барину полегчало и он в полной памяти, а потому быть с ним нельзя правоверке. Старец Филарет вскоре позвал ее в Ларивонову избу, выслушал и тогда разрешил наведываться к барину только днем, с приношением пищи.
На десятый день Лопарев покинул свое убежище, грелся на солнышке и слушал быль старца про поморских праведников.
Кабы анчихрист не плутал по царствам-государствам, давно бы люд праведный жил во счастье, со господом богом, гудел старец. Вот мы спасаемся от греховности едной общиной. А кругом как? Соблазн. Искушения. Погань всякая.
Лопарев не сдержался, заметил:
Спасение для людей свобода. Без свободы нет жизни человеку, а есть каторга, в цепях или без цепей какая разница!
Свобода с блудом бывает, возразил Филарет. Дай свободу слабым да не твердым и в блуде погрязнут, со червями земляными заодно будут.
Без свободы человек окаменеет, думаю. Нищий духом станет.
Старец поднялся и ушел восвояси
Ефимия радовалась. Она так и светилась вся, глядя на Лопарева. Это она спасла его от смерти!
И Лопарев сказал:
Если бы не ты, не жить бы мне. На что Ефимия тихо ответила:
Тогда и мне, может, не жить бы, и тут же ушла стройная, еще совсем молодая женщина, такая же загадочная и неопределенная, как завтрашний день.
Минуло еще четыре дня, и старец сообщил, что позовет па совет крепчайших пустынников и тогда решат, как поступить с барином: оставить ли в общине, как пришлого, иль прогнать, как щепотника.
«Если прогонят, куда идти? думал Лопарев. В городе опознают, схватят, закуют и отправят на каторгу. А в деревню пойти примут ли? Не лучше ли остаться в общине Филарета? Хоть тьма-тьмущая, но люди надежные, кремневые
Русь! Какая же ты дремучая и непроглядная! А я-то знал Россию петербургскую, невскую, с выходом в Балтийское море, в Европу просвещенную.
И все-таки надо жить, как сказала Ефимия. Кто знает, может, настанут перемены?»
IV
Августовская ночь прояснилась звездами. Играла, нежила. С берегов Ишима тянуло теплой испариной.
Лопарев лежал возле телеги, думал.
Послышался шорох, будто кто полз. Лопарев оглянулся и встретился с черными глазами Ефимия!
Тсс! Ефимия погрозила пальцем: молчи, мол, явилась тайно от старца. Подползла к телеге и протянула Лопареву бутылку. Вино возьми.
Вино?
Угольные глаза приблизились и заискрились, как две падучие звездочки.
Што глядишь так, Александра? И голос тихий, мягкий, как безветренная августовская ночь, и такой же таинственный, обещающий.
Разве у вас пьют вино? Лопарев взял бутылку из черного стекла, нагретую руками Ефимии.
Пухлые губы усмехнулись:
Наше вино не зелье. На ягодах и меде настоянное. Такое вино все пьют, силу набирают. Зелье сатанинское, аль чай китайский, аль табак бусурманский того на дух не примаем. И, лукаво щурясь, Ефимия пояснила: Кто пьет чай спасения не чай; кто табак курит тот бога из себя турит; а кто зелье пьет тот с сатаной беседу ведет. Аль не так?
Не думал про то, ответил Лопарев. Я и чай пил, и трубку курил, и вино пил крымское и заморское. И водку пил.
Ой, ой, Александра! пожурила Ефимия, но беззлобно. А про спасение души думал?
Думал, когда сидел в Секретном Доме. Вот, думаю, сгноит меня царь-батюшка в камнях, и куда душа моя денется, коль из каменного мешка и щели нет на волю?
Грешно так глаголать, построжела Ефимия. Потому: душа не тело. Затворы да стены не удержат.
Куда же она денется, коль и щели на волю нет? Пробьет камни?
И камни и землю пробьет, если душа живая.
Может быть. Не думал про то, уклонился Лопарев.
А думай, думай, Александра Михайлович! Нонешнюю ночь судьба твоя решается. Жить тебе с общиной аль гнатым быть. Куда уйдешь, скажи? В оковы? Али ждешь милости от царя-сатаны?
Нет, Лопарев не ждал от царя милости. Он его знает. Говорил с ним с глазу на глаз
И духовник так сказал пустынникам: барину от царя милости не будет, а потому спасти надо. Да вот пустынники
Что пустынники?
Лютая крепость у них. Ой, лютая! Жен не ведают, потому, говорят, как Ева совратила Адама и со змеем-сатаной позналась, значит, и все жены сатану в себе носят. Они бы всех женщин огнем сожгли.
Ну, а матерей своих тоже пожгли бы?
Дай волю пожгли бы. Лютые, лютые старцы! В общине проживают, как истые праведники. Есть которые с веригами и во власяницах.
Это еще что такое?
Вериги? Тяжесть на теле. Которые таскают ружья и спят с ружьями или железо с шипами, чтоб тело кололо. А один раб божий пудовые чурки повешал на себя и таскает их, мучает плоть, чтоб искусу не поддаться.
Власяницы вяжут из конского волоса. Рубаха такая. Надевают на голое тело. Один тут старец есть, Елисей, самый злющий; он двадцать лет носит власяницу и ни разу, говорят, не сымал. Тело у него все в струпьях и рубцах. А на правую ногу чугунную гирю привязал, чтоб сатана не утащил к соблазну, когда глаза спят.
Разве у него только глаза спят?
Глаголет так. Телу во власянице не уснуть. Я спытала. Ой, не дай бог повтора!..
Зачем же тогда надела?
Ефимия оглянулась, взяла Лопарева за руку:
А ты сам себя заковал в кандалы?
Со мною разговор был малый: каторжник
И то! А меня возвели в еретички. Потом скажу, Александра, только не уходи из общины. Гнать будут не уходи. Скажи, что примешь веру Филаретову. И я помогу тебе. Пустынники-апостолы, слышь, собрались у старца на тайную вечерю и в один голос трубят, чтоб прогнать тебя, яко нечестивца. Боятся, как бы старец не отдал потом тебе пастырский посох и крест золотой.
К чему мне посох и крест? удивился Лопарев.
Ой, ой! Сила в них великая, Александра. Тогда бы ты стал духовником общины, как теперь Филарет. И тьма-тьмущая сгила бы в тартарары.
Черные глаза смотрели в упор, настойчиво, призывно, трепетно.
Лопарев смутился и опустил голову: не выдержал натиска.
Красивый ты, Александра Михайлович, чуть в нос промолвила Ефимия и опять взяла за руку. Когда ты в беспамятстве лежал под телегой в лихорадке, я, грешница, трижды побывала у тебя в гостях.
У меня?! Лопарев почувствовал, как пламя кинулось ему в лицо.
Тсс! Где же еще? Рядом с тобой побывала и тулупом тебя кутала, а ты все зяб и звал Кондратия. Дружок твой аль брат?
Брат по восстанию.
В каторгу пошел?
Повешен.
Помилуй его душу, господи, и отверзни пред ним врата господни! помолилась Ефимия, и звезды ее глаз будто потухли.
Помолчав, спросила:
Еще глаголел про кобылицу с жеребенком, какие с тобой по степи шли. Может, привиделась кобылица-то?
Нет, Лопарев уверен, что кобылица с жеребенком шла и потом орел налетел.
Знать, знамение господне! Чтоб не сгил в степи и звери не рвали твое тело, господь послал кобылицу с жеребенком. Знамение, знамение!
Лопарев не верил, конечно, что бог послал ему знамение, но не стал разубеждать Ефимию. К чему?
Раз ночью, продолжала Ефимия, когда я крадучись пролезла к тебе, ты в беспамятстве звал мать. И я молила здравия твоей матушке.
Лопарев хотел поблагодарить, но от волнения ничего не мог сказать.
А вот тут, где сейчас сидишь, на седьму ночь, помню, подошла проведать тебя, а ты горько так плачешь. Слышу: «Ядвига! Ядвига!» И про Варшаву-город, и про какого-то Никиту. Не ведаю. И тихо спросила: Ядвига жена твоя?
Лопарев поежился:
Невеста была. Да поругались с ней, еще до восстания.
Из-за чего поругались? допытывалась Ефимия. Лопарев усмехнулся:
Веру отказалась менять.
Веру?! Какая же у ней вера?
Католическая. Римская.
Ой, ой! Бесовская. Тричасному кресту молятся и деве Марии, а ведь Христос спаситель и бог наш. Ладно, што поругался с ней, беда была бы. Ой, беда! От христианства уйти, как на огне сгореть. Забудь ее, Ядвигу-то. Из сердца, из души выкинь, чтоб и во сне не являлась. Я еще подумала
Послышался старческий кашель Филарета. Ефимию как ветром сдуло
V
Мелководная река воркует, журчит, будто сказку бормочет
Бурная камни перекатывает, с ног сшибает. Не река кипень студеная.
Кипенью начал свою жизнь род Боровиковых
Сам Филарет в молодые годы баловался силушкой, сноровкой, смелостью и удалью. Емельян Пугачев наградил Филарета кривой турецкой шашкой и четырехфунтовым золотым крестом, снятым с какого-то важного божьего пастыря.
Осеняя себя двоеперстием, Филарет кидался в самую гущу битвы и рубил, рубил анчихристов во имя вольной волюшки!
Не раз Емельян говорил Филарету:
Помолимся, брат, чтобы укрепить дух и побить ворогов-супостатов, опеленавших Русь железом. Народ в ярме, а бары в золоте да в холе. Нашей кровушкой питаются, а мы слезами исходим.
И они молились. Плечом к плечу. А потом брались за пищали, шашки, за деревянные рогатины с железными наконечниками и бились с царским войском до последнего вздоха.
Не одолели крепость царскую и боярскую силы не хватило
Емельяна упрятали в железную клетку и повезли на казнь; Филарету удалось бежать в Поморье, где он впоследствии утвердил свою крепость веры.
С Поморья общиною бежали в Сибирь
И вот встреча с беглым каторжником, барином
«Чем же не потрафил царь-батюшка барину? Чего не поделили? Холопов аль добычи и власти?» думал Филарет.
Он подошел к пепелищу в белых холщовых штанах и в продегтяренных поморских мокроступах на босу ногу, опираясь на высокий посох с золотым набалдашником.
Огляделся.
Золотой крест тускло поблескивал.
Лопарев впервые увидел старца-духовника такого вот торжественного, важного, как сама вечность.
Минуты три старец к чему-то приглядывался, принюхивался, поводя головою.
«Спугнул, должно, ведьму Ефимию, подумал старец, видя, как барин испуганно сгорбился возле колеса телеги. Ох, искусительница! Как змея, явится и, как змея, уползет следа не сыщешь».
Тяжко вздохнул. Грех, грех!
Поверх белой из тонкого холста длиннополой рубахи опоясан широким кожаным поясом со множеством кармашков, где старец хранил часть золотой казны общины.