Понятие методологии кроме содержательной многозначности имеет и свои лингвистические особенности. Как отмечала Г. М. Андреева, «в ряде языков, например в английском, нет этого термина и под методологией сплошь и рядом понимается именно методика, а иногда только она»[147]. Отсюда тезис П. Лазарсфельда о том, что «социолог изучает жизнь, а методолог изучает, как он это делает». Известное неокантианское выражение «Методенштрайт» («Meto-enstreit») следовало бы понимать буквально как «спор о методах», хотя оно используется во всех языках без перевода как обозначающее именно методологический дискурс. В нашем языке под методикой понимается строгое расписание всех необходимых приемов в их последовательности и полноте, обеспечивающих адекватную реализацию определенного метода исследования (методики «включенного наблюдения», «контент-анализа», «опроса» и т. д.). Разумеется, говорить о методологии одного метода, например наблюдения, избыточно и некорректно.
В. А. Ядов пишет: «Методологией называют систему принципов научного исследования. С формальной точки зрения, методология на связана с сущностью знания о реальном мире, поэтому термином «методология» принято обозначать совокупность исследовательских процедур, техники и методов, включая приемы сбора и обработки данных»[148]. В приведенном определении есть, на наш взгляд, внутреннее противоречие: с одной стороны, «система принципов», с другой отрыв методологического знания от «реального мира». Думается, что невозможно сформулировать какие-либо принципы вне соотнесения с картиной социальной реальности. Сам автор, рассматривая принцип «процессуальности», иллюстрирует его примером о динамике трудовой мотивации, т. е. знания о явлении реального мира. Вообще, поскольку предпосылочная часть методологии оказалась опущенной, то она сведена к методике с чем трудно согласиться. Классическое (декартовское) понимание методологии как учения о методах познания в настоящее время существенно пересмотрено. В современной методологии решающее значение придается картине мира («социальной реальности» в социальных науках) и знанию об организационных началах познания и иных видов деятельности.
В методологических дискуссиях со времен неокантианства особое место занимает феноменологический подход, сохраняющийся и сегодня. Так, по мнению В. А. Янчука, «междисциплинарный характер изучения социальной феноменологии, являющейся объектом социальных наук, предполагает генерализацию обсуждения и на междисциплинарном уровне»[149]. Как нам кажется, использовать выражение «социальная феноменология» для обозначения объекта социогуманитарных наук можно либо для того, чтобы продемонстрировать сознательный разрыв с традицией, либо неосознанно переходя на англоязычный транскрипт. Действительно, что такое «социальная феноменология», включает ли она институты, структуры, паттерны, средства труда, инфраструктуру и т. д. и т. п.
Автор между тем отмечает, что «дебаты о природе социальной реальности продолжаются уже многие десятилетия», т. е. дебаты все-таки о социальной реальности, а не о социальной феноменологии, зачем же тогда последним термином обозначать объект социальных наук, или это одно и то же? Возможно, дело в том, что в некоторых языках явление и есть феномен, как транскрипт греческого термина phenomenon являющий себя. Однако явления отличаются друг от друга не только по своей природе физические, социальные, психологические, паранормальные, но и по некоторым, скажем, герменевтическим признакам. Есть явления регулярные (восход солнца) и спорадические (ураганы); массовые (миграция) и единичные («белая ворона»); доступные восприятию пяти органов чувств человека (дождь, снег) и не доступные (радиация); объяснимые (гипноз) и необъяснимые (левитация) и т. д. В силу этого уже в повседневном обиходе произошло расщепление греческого термина: все, что доступно пониманию, стали называть просто явлением в отличие от недоступного, неясного или поразительного, уникального и пр. Наука и философия придали этому различению категориальный статус. Понятие «явление» соотносимо с сущностью, как ее обнаружение, актиденции или атрибуты. «Если бы, писал Маркс, форма проявления и сущность вещей непосредственно совпадали, то всякая наука была бы излишней»[150]. Термин «феномен» у И. Канта связан с «ноуменом» (непознаваемой «вещью в себе»), у Э. Гуссерля обозначает представленность предмета в сознании после «феноменологического эпохе» (воздержания от онтологических суждений). Феноменологическая социология дефинирует общество как «феномен, постоянно воссоздаваемый во взаимодействии людей». В этом определении термин «феномен» призван, с одной стороны, зафиксировать факт отсутствия в обществе чего-либо, не зависимого от взаимодействующих людей, с другой показать, что все общественные формы, структуры, институты (от государства до семьи) конструируются и воспроизводятся «вот этими людьми здесь и сейчас» в их интеракциях. Иногда выдвигается аргумент: «нет людей нет общества», обсуждать который бессмысленно в силу его инфернальности. Однако невозможно не признать наличия в обществе, как и в жизни отдельного человека, наследуемого достояния духовного и материального багажа предшествующих поколений, которое независимо от «вот этих людей» и может ими лишь распредмечиваться и трансформироваться. Кроме того, общество обладает эмерджентными свойствами, благодаря чему возможно возникновение такого неожиданного нового, следов которого в текущих интеракциях обнаружить невозможно. Разумеется, люди определенным образом строят свои отношения, причем не толь ко в форме межличностного общения, но и по линии легитимации институциональных форм социального порядка с его нормативными требованиями, правилами, стимулами, санкциями и т. д., т. е. отношения с государством и его конкретными органами, а также со структурами гражданского общества партиями, профсоюзами, общественными организациями и др. В этом смысле можно говорить о конструировании общества, его институтов, форм собственности и правил общежития: через референдумы, выборы, общественное мнение, моральные и религиозные ценности и т. д. Правомерно также рассматривать «феноменологию» тех или иных общественных процессов, отношений и структур. Например, инфляция на феноменологическом уровне это рост цен. Изучая субъективные реакции («переживания») на данный процесс, можно получить важную информацию о платежеспособном спросе, структуре потребления, уровне социальной напряженности в обществе. Однако феноменологический подход не раскроет природу инфляции, ее причины, возможные способы ограничения и т. д. Для этого нужна иная методология, опирающаяся на категории аналитического реализма.
Одним словом, называя в качестве объекта исследования социальную феноменологию, В. А. Янчук, возможно, сам того не желая, сократил предметное поле социальных наук, оставив в нем лишь то, что можно назвать «субъективной реальностью». Отсюда вывод автора о том, что, по существу, единственным способом постижения социальной реальности является обращение к самому ее субъекту, т. е. человеку путем диалога с ним, носящим опосредованный (знаковый, интерпретационный) характер. В столь категоричной форме («единственный способ») это положение неприемлемо не только для социологии, экономики, права, политологии, но и для самой психологии. Именно поэтому известный дильтеевский тезис «Природу мы объясняем, душевную жизнь мы постигаем» отвергли и психологи, и социологи, и философы. В обстоятельной работе о Дильтее Р. Арон делает следующий вывод: «Он хотел, чтобы учение о жизни сделало бесполезными онтологические вопросы, но ему самому не всегда удавалось преодолеть колебания между невозможностью знания и неправомерностью вопросов»[151]. Имеется в виду, что если запрещен онтологический вопрос «Что это?», то знание невозможно, ибо нечего и не о чем знать. Феноменологи обходят эту контроверзу с помощью вопроса «Как?», а именно как представлен предмет в сознании, исходя из того, что знания о предмете в самом предмете нет, оно возможно лишь в голове познающего человека. Дильтей не решил поставленную им самим перед собой проблему: дать обоснование гуманитарных наук. Категория «жизнь» не позволяет даже разделить науки по предмету, иначе пришлось бы признать, что биология, физиология и другие не относятся к естественным наукам.
Как правило, в массиве эмпирических данных по изучаемой проблеме удельный вес человеческой информации не столь велик. Но дело не в этом, в некоторых исследованиях, например ценностных ориентаций молодежи, он может приближаться к 100 %. Главное, что в полевой работе социолог вынужден исповедовать методический синтез, использовать «интерфейс» (единство количественных и качественных методов, а не их противопоставление), лично включаться в проблему, скажем, ездить в общественном транспорте и замечать то, на что другие не обращают внимания. Социолог не сыщик, не священник или психиатр, ему не нужен «непосредственный доступ к исследуемой реальности, сокрытой в сознании субъекта». Более того, «лезть в душу» запрещает социологическая этика, исходя из великого принципа не только медицины, но и науки вообще: «Не навреди». Социологу более чем достаточно того, что люди хотят и готовы сказать в опросе по изучаемой проблеме. Если бы их мнения были сплошным «притворством», некоей «псевдореальностью», то никогда прогнозы выборов не подтверждались бы, как и данные о предпочтениях, рейтингах, удовлетворенности, покупках, поездках и т. д. Социология оставалась бы на уровне социально-философского теоретизирования на основе библиотечных источников и интроспективного метода. Методологическим императивом социологии является проблематизация, требующая не только выявления гносеологических или терминологических противоречий, но и характеристики предметной стороны проблемной ситуации. «Споры о методе, писал К. Поппер, чтобы быть плодотворными, должны вдохновляться практическими проблемами. Если этого не происходит, их начинает отличать пустая утонченность, которая и создала методологии дурную славу среди исследователей-практиков»[152].
Родоначальник научной методологии Р. Декарт, отвергнув спекулятивную «сумму» познавательных актов как «упорядочения множества в единство»
(Ф. Аквинат), выдвинул идею опережающего обеспечения истины. Декартовский «metodus» есть, по словам М. Хайдеггера, «название обеспечивающего, завоевательного подхода к сущему От человека как субъекта зависит теперь принципиальное решение о том, что вообще может быть установлено в качестве сущего»[153]. Современная методология существенно пересмотрела классическую «субъект-объектную» схему познавательного процесса, в том числе категории «гносеологический субъект» как чистой познавательной способности (вне пола, возраста, статуса, роли и т. д.) и «объект познания» как сущее, в котором имплицитно содержится истина. Соответственно, изменились и идеалы научности: вместо беспристрастности и, можно сказать, «приборной» объективности ценностный подход; вместо одной истины возможность многих истинных точек зрения, теорий и т. д. Однако сохраняются: а) понимание методологии как «опережающего обеспечения» научного поиска, включая все то, что предшествует сбору данных; б) «принципиальное решение человека о сущем», что можно понимать как вычленение объекта и конструирование предмета исследования.
Как правило, в массиве эмпирических данных по изучаемой проблеме удельный вес человеческой информации не столь велик. Но дело не в этом, в некоторых исследованиях, например ценностных ориентаций молодежи, он может приближаться к 100 %. Главное, что в полевой работе социолог вынужден исповедовать методический синтез, использовать «интерфейс» (единство количественных и качественных методов, а не их противопоставление), лично включаться в проблему, скажем, ездить в общественном транспорте и замечать то, на что другие не обращают внимания. Социолог не сыщик, не священник или психиатр, ему не нужен «непосредственный доступ к исследуемой реальности, сокрытой в сознании субъекта». Более того, «лезть в душу» запрещает социологическая этика, исходя из великого принципа не только медицины, но и науки вообще: «Не навреди». Социологу более чем достаточно того, что люди хотят и готовы сказать в опросе по изучаемой проблеме. Если бы их мнения были сплошным «притворством», некоей «псевдореальностью», то никогда прогнозы выборов не подтверждались бы, как и данные о предпочтениях, рейтингах, удовлетворенности, покупках, поездках и т. д. Социология оставалась бы на уровне социально-философского теоретизирования на основе библиотечных источников и интроспективного метода. Методологическим императивом социологии является проблематизация, требующая не только выявления гносеологических или терминологических противоречий, но и характеристики предметной стороны проблемной ситуации. «Споры о методе, писал К. Поппер, чтобы быть плодотворными, должны вдохновляться практическими проблемами. Если этого не происходит, их начинает отличать пустая утонченность, которая и создала методологии дурную славу среди исследователей-практиков»[152].