Селились зверолюды на приличном отдалении друг от друга не терпели близости конкурентов, если те не являлись членами их семьи. Один из присутствующих, большой бурый медведь с очень подвижной мимикой как раз жил в седьмом секторе. Второй явился из восьмого, где, скорее всего, тихо-мирно рыбачил в свой законный выходной. Оба они, помимо дач в лесу, имели квартиры в городе и работали там же.
Но сегодня, как назло, была суббота, а значит, Альва-Арна кишела разношерстным народом. Люди приезжали сюда отдыхать, купаться, охотиться, если имелась лицензия, и штурмовать туристические маршруты. Двуипостасные приходили примерно за тем же, но с более развернутой культурной программой. Были и те, кто отсюда вовсе не вылезал, как, например, кикиморы и белки. Ну и русалки, конечно.
Пока Джетт оценивал обстановку, прикидывая, как успокоить охотников и не схлопотать при этом пулю, не менее губительную для оборотня, как и для обычного человека, у одного из парней наконец закончились патроны, а второй, к всеобщему удивлению, подстрелил белку. Рыжая тушка рухнула наземь, застыла звездочкой, трагично раскинув в стороны четыре лапы и хвост. Тишина, воцарившаяся на поляне, была гробовой. Даже баньши заткнулась каркуша хренова!
Первые пару минут никто, включая стрелков, не мог поверить, что предводитель пушистых агрессоров мертв. Белки тоже не верили, потому и бездействовали. Каждый ждал, что сейчас Роки вскочит и накинется на обидчика, но зверек продолжал неподвижно лежать. Опасаясь, что вместе с осознанием потери у двуипостасных активируется команда «наших бьют!», Джетт собрался громко кашлянуть, привлекая к себе внимание застывших над белкой парней, а заодно и всех тех, кто прятался под чарами, но его опередили. И это был вовсе не Сорас, чьей отвисшей челюсти требовался немедленный возврат на законное место. И даже не рыжая банда, очнувшаяся от шока.
Тишину нарушил зловещий писк, на вполне разборчивом человеческом языке потребовавший:
Отдай мою душу-у-у, вонючий душегуб!
Охотник, наклонившийся поднять трофей, отпрыгнул, как черт от ладана, споткнулся об наколдованную лешим кочку, рухнул в траву, ушибся копчиком об подложенный кикиморой камень и жалобно заскулил, будто побитый щенок. Его приятель заметался, не зная, за что хвататься: то ли руку другу подать, то ли ружье отобрать. Правда, в кого стрелять, он не знал, потому что говорящий труп по-прежнему не шевелился. Но голос точно шел от белки. Больше не от кого. Всех остальных присутствующих парни попросту не видели.
«Теперь без вариантов придется Наоми звать», мысленно вздохнул лесник, но спасать парней от мертвой белки не кинулся. Заслужили. Что бы он ни думал о Роки, сейчас его было жаль. А двоих придурков, решивших, что им все позволено, нет.
Ты это слышишь? Тот юноша, который сидел, испуганно посмотрел на второго. Она оно
Душ-ш-шу! зашипел труп, над которым синей дымкой начал подниматься силуэт, внешне похожий на рогатую белку с большой зубастой пастью и налитыми кровью глазищами. Душу, говорю, отда-а-ай! повторило привидение, подхватив за шкирку свое обмякшее тельце, точно набитый ватой костюм.
Чью? сдавленно прошептал его убийца.
Мою! заявило призрачное создание, ныряя в мертвую оболочку, над головой которой запылал синий огонек, а открывшиеся глаза вспыхнули алым.
Так ты же и есть дух душа
Зомби! фальцетом взвизгнул его спутник.
Да-да, я зомби-и-и! подхватил идею низший дух, хищно усмехаясь. Отдай мою Он запнулся, переосмысливая выбранную роль, и, закатив глаза, дико провыл: Мозги-и-и я сожру твои мозги-и-и, вонючка!
П-почему вонючка?
Потому что обделался? вопросом на вопрос ответил мелкий пакостник, которому после смерти терять уже было нечего. Мозги-и-и завел старую песню он. Ням!
А-а-а! завопили парни хором на радость затаившейся публике.
А-а-а! завопили парни хором на радость затаившейся публике.
Пятясь от ожившего монстра, деревянными шагами идущего на него, второй охотник тоже споткнулся, и теперь они оба покидали поле боя ползком. Причем первый еще и отстреливаться умудрялся, растрачивая последние патроны. Но низшему духу все было фиолетово. Он картинно содрогался, демонстративно хрипел, хватаясь за окровавленную грудь, и снова неумолимо надвигался на своих врагов, управляя мертвой тушкой, как кукловод марионеткой.
Бах! Бух! Аа-а-а! Мозги-и-и Снова бах Когда же у них патроны закончатся? Они на охоту или на войну сюда шли? Последний выстрел добавил дырок в рыжей шкурке, которую дух принялся недовольно отряхивать, нагоняя ужас на своих жертв. Осталось взять обоих за шкирку и доставить к ведьме или сразу в «дурку», там их точно примут с распростертыми объятиями и внимательно выслушают историю про зомби-белочку, которая приходит в процессе распития спиртных напитков сразу после визита несговорчивой русалочки.
Ну, хватит! не выдержал Сорас, подсекая обоих беглецов гибким древесным корнем, выскочившим из-под земли, словно плеть. Цирк закончился! рявкнул он, обращаясь к сородичам. Джетт, я же просил разрулить ситуацию, а не наблюдать, укоризненно пробасил леший, скинув маскировку. Что теперь с ними делать? Он кивнул на притихших охотников, жмущихся друг к дружке. Они слишком много видели.
В костер их и дело с концом! предложил один из оборотней, убирая «отвод глаз».
В озеро с камнем на шее! выплюнула-таки кляп русалка, о которой все временно забыли. С нее и с подружки тоже слетела магическая защита.
Порвать на ленточки? подал голос второй оборотень, потирая в предвкушении когтистые лапы.
И сожрать мозг чайной ложечкой! подвел итог голосования мертвый грызун. На ветвях согласно зацокали очнувшиеся от потрясения белки.
К Наоми обоих. На перевоспитание, взглянув на пленных, озвучил свое решение Смотрящий за Альва-Арной с жалостью, замешенной на презрении. А это, он ловко подхватил пушистую тушку, из которой вылетел лесной дух, в костер, чтобы был шанс на перерождение.
Лет через двадцать? недовольно поморщился Роки, зависнув в воздухе.
В лучшем случае, с толикой злорадства ответил Джетт. Учитывая твои заслуги, может, и через сто двадцать, как знать.
Это мы еще посмотрим! буркнул бестелесный заводила, обернувшись огненным мячиком, который, как шаровая молния, умчался в лес.
Силки для духов поставить? спросил Сорас, поднимая с земли бледных, как мел, парней, которые, казалось, еще немного и бухнутся в обморок.
Не стоит. Никуда он не денется. Без магической привязки к этому миру Великое пламя само поглотит его душу.
А тем временем
Я рисовала чудовище
Большое, рыжее, лохматое, с волчьей пастью и горящими огнем глазами все по канонам жанра. Заколдованный принц и нежная дева в спущенном на одно плечико сарафане. Идеальная парочка для первой работы на конкурс. Идеальная по задумке. Да и исполнение можно было назвать вполне сносным, но меня не устраивало! В картине не чувствовалось жизни. Она напоминала иллюстрацию для книжки о красавице и чудовище, а вот свою собственную историю, увы, не рассказывала.
Где индивидуальность, где эмоция, которую должен прочувствовать каждый, кто взглянет на холст? Где душа художника, вложенная в маленький шедевр? Нету!
Мама всегда говорила, что музыка должна идти из самого сердца. В ее случае музыка, ибо она виртуозно играла на скрипке, независимо от времени суток и выбранного для концерта места. В моем же варианте речь шла о живописи. Как папа терпел под своей крышей сразу две творческие натуры, да еще и с чисто женскими закидонами ума не приложу. Он вообще у нас личность героическая. Умудрился уговорить свободолюбивую маму выйти за него замуж в течение полугода, и до сих пор она жила с ним, даже не глядя на сторону. Нашла свою половинку, как частенько говорила мне по видеосвязи. Естественно, с намеком.
Хорошая у меня все-таки мама. Взбалмошная, энергичная и в то же время мудрая, понимающая. Сама не знаю, как в одной женщине уживаются такие разные черты. Папа встретил ее, когда был в заграничной командировке. Увидел выступление в клубе и понял, что без нее никуда не уедет. С той первой ночи и началась продуманная осада «крепости» по имени Наталья. А спустя два года у них появилась я.
Несмотря на то что петь я тоже любила и легко могла сбацать что-нибудь веселенькое на скрипке, моей стихией стало изобразительное искусство. Я балдела от аромата масляных красок, погружаясь в особый мир фантазий, которые оживали в моих картинах. Мне нравилось рисовать и в графическом редакторе тоже, но такого кайфа, как, к примеру, сейчас, я, увы, не испытывала.
Расположившись на диване в гостиной, я расставила на низком столике краски, кисти, палитру и прочие необходимые для работы инструменты, взяла один из холстов и принялась творить. Не от того, что вдохновение взыграло, просто мне срочно требовалось чем-то себя занять в ожидании Джетта, который, как и Миранда, на звонки не отвечал. Только у него, в отличие от невестки, была уважительная причина в лесу, как показывала практика, связь брала не везде.
Однако рано или поздно Смотрящий за Альва-Арной явится домой, и нам все-таки придется объясниться. Обдумывая разные варианты предстоящего разговора, я незаметно увлеклась работой. Не столько сюжетом, сколько деталями. Прорисовать шерстинки на мохнатой шубе двуногого зверя, добавить алых красок чуть приоткрытым девичьим губам, заменить светлые волосы героини на черные просто потому, что так захотелось чем не интересное занятие? Настолько интересное, что, поглощенная им, я не заметила, как вернулся хозяин.
Красиво, сказал он, встав за моей спиной.
Рука дрогнула, и кисточка мазнула по холсту, перечеркнув девичью грудь, которой героиня самоотверженно прижималась к мохнатому торсу кавалера.
Привет, пробормотала, не оборачиваясь. А я, наивная, полагала, что победила неловкость, сто сорок пять раз отрепетировав в голове нашу встречу. Выходит, нет. Голодный? спросила, вновь начиная рисовать. Машинально, бездумно, просто чтобы что-то делать. Могу приготовить омлет, предложила, подняв-таки на него глаза, когда Джетт, обойдя диван, встал напротив.
Приготовь, чуть улыбнулся он, наблюдая за мной.
Там же
Она рисовала чудовище
И в оборотне с ее картины Джетт угадывал собственные черты, разве что масть отличалась. Всего-то и стоило сменить ипостась и подойти к зеркалу, чтобы увидеть лохматого монстра с волчьей головой и когтями, ранящими не хуже острых клинков. Смотрящий давно свыкся со своей звериной сущностью, но обнаружить ее на холсте Александры стало для него потрясением. Безусловно, приятным.